Жизнь и не только

Жизнь, смерть, любовь — основные темы поэзии, мысль не нова. И даже там, где вроде бы только о смерти, — всё равно ещё и о жизни, и о любви. 

О любви писать в некотором смысле проще. Она приходит, а потом уходит — тут-то весь процесс на отдалении оценить можно, от начала и до конца окинуть взглядом. 

Наташка с Ромкой — шумные соседи
но мы в общаге — никуда не съедем
и жмёмся в комнатушке проходной
они живут за старой простынёю
а мы лежим прижатые земною
бездомностью — с любовью неземной…
(Андрей Коровин, «Счастливый, неизвестный, безымянный», ж. Пролиткульт)

 Здесь речь идёт о любви, которая уже прошла, пережита. Другое дело — писать о чём-то, что ещё длится. Тут поэт рискует быть не то чтобы необъективным (какая уж объективность в искусстве!), а попросту не дотянуться до истины (а как хочется!). В этом случае обычно эмоции так много, что она не может стать метаэмоцией. Оттого в процессе любви сочиняется так много и — часто — так бессмысленно.

И всё же поэт пишет о жизни и о смерти, пока не кончилась первая и не наступила вторая. Прямо в процессе движения закидывая ногу на мотоцикл и пытаясь обуздать дорогу, да ещё и подмечая, хорошо ли лежит асфальт, какова скорость ветра, по правую сторону — сосновник или ельник, а ещё этот запах листвы после дождя... А как иначе? Когда путь закончится, тогда и оценивать не получится: не будет ни органа восприятия, ни органа говорения. 

Какая гнусная ловушка: всё, чем мы, поэты, занимаемся, — это, по большому счёту, осмысляем жизнь; но осмыслить её полно и ясно вряд ли возможно, ещё проживая. И мы идём на уловки: мним себя то умершими, то призраками, всячески примеряя на себя роли не-существования. Чтобы хотя бы в воображении всё закончить и таким образом обобщить (оттого ли так много думаем о смерти?). Но достаточно ли фантазии для настоящего осмысления? И фантазия ли это? 

Далеко ходить не нужно, такой примеркой занимались и классики, и современники: 

...Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,-
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
(Фёдор Тютчев)

Здесь поэт погружает себя в состояние «жизнь есть сон», из которого он ощущает мир как пылающую бездну, не существуя уже в своей земной оболочке.

Или другой, спустя более 150 лет:

...И вот теперь, когда я умер
И превратился в вещество,
Никто — ни Кьеркегор, ни Бубер —
Не объяснит мне, для чего...
(Сергей Гандлевский)

Да, по-другому. Но ни эпоха, ни возраст не меняет сути. Разъединение с жизнью необходимо, чтобы понять жизнь. По крайней мере, чувство этого разъединения. 

Взгляд из смерти

Вот, например, душа, которая говорит уже после жизни:

Что
это было?
Зачем всё это
было? Вспоминаешь
разную ерунду. Грязи
присохшей разводы
на ободе колеса, сдутого
с хрупом, скрученного восьмёркой

Героиня Ирины Ермаковой задаёт вопросы, вспоминая «ключ с шестигранным просветом», «лужицу розовую смолы в чашке коряги», «ржавый запах горячей хвои и солидола». Всё это было, было — как много прошедшего, как оно сбивчиво. Никакой линейности, как будто язык заплетается. И равномерного биения здесь нет, потому что уже нет сердца, как и любого другого человеческого органа, который своей пульсацией подсказывал бы ритм стиха. 

…
коленом. Вот они снова сюда сбегаются
с вещами: Карфаген должен быть
восстановлен. Мелочи жизни 
…

Вырванные из контекста, строчки выглядят совершенной путаницей. Но, цепляясь за предыдущие и последующие, они становятся неотъемлемой частью стихотворения. На первый взгляд запутанного клубка мыслей, хвостик которого обнаруживается в конце:

…Вся эта жизнь
с её мелочами. Не мелочами. Что это было?

Если потянуть с конца, раскрутится к началу. 

Приложишь один к другому — а они одинаковые, не отличить.

Истина это или домысел?

Ни познать, ни проверить не представляется возможным.

Один и ещё один

И всё же, разъединяясь с жизнью и со своим «мирским обликом», поэту необходимо оставлять некоторую связь, как, например, ту, что связывает нас с нашим прошлым, но уже не причиняя боли.

Иногда забывается, кто
и куда едет в этом пальто,
в этой обуви, в этом вагоне,
в бесконечно, как сон, перегоне.

Герой Антона Васецкого раздвоился. Первый из двух уже всё прожил и смотрит на другого из своей страны не-существования, где, впрочем, не лучше, чем «в зябкой подземной глуши», где

ни отбы-, ни прибытия пункт
не идёт на растерянный ум

Потому, вероятно, в конце стихотворения обращается ко второму, который всё ещё едет в вагоне метро:

Не бросай меня здесь, милый мой.

Мы всё ещё не знаем, где это «здесь». Кажется, это промежуточное состояние между бытием и небытием, на мгновение застигшее героя. Из этого состояния можно всё оценить целиком, даже на себя смотреть как на объект, но от этого нет ни счастья, ни восторга первооткрывателя. Одно только одиночество. Жить, быть внутри, глупо надеясь на что-то и ничего не зная, — будто бы даже приятнее. Желаннее — уж точно.

И всё же этот «кто» догадывается о собственном раздвоении и о том, что часть его на секунду занесло в иные дали. Недаром «изумлённо глядит сквозь очки/ в отражении перед собой». Так что, судя по всему, скоро они соединятся и всё будет по-прежнему: поэт вернётся в человека и, проживая, снова будет из самого себя тщетно нащупывать истину, не подвластную никому.

Это стихи молодого современного поэта, относительно недавно пришедшего в литературу. Но точка, из которой растёт поэтический взгляд, где-то рядом с теми, кого давно уже нет на свете, и настолько же рядом с теми, кто творит сейчас. Возможно, степень разобщённости поэта и жизни сегодня сильнее (и подчас менее конструктивна, чем хотелось бы, и посвящена иным задачам), но этому следует посвятить отдельную статью.

Пространство расступается

Находясь внутри момента, в котором и пространство, и время плотно обступают восприятие, поэт не может размахнуться, он скован лирически и сюжетно. Но поэтическая воля заставляет проживаемое время и пространство чуть-чуть потесниться. Показывает нам, кроме настоящего, и кадры из прошлого: 

город уснувших кораблей
в нём всегда говорит ветер
на языке моря, которого нет

Море, которого нет в стихотворении Натальи Белоедовой (а значит, оно было, раз названо, и мы видим его!), возникает перед глазами, а потом испаряется по капельке, чтобы предстала перед нами высушенная пустота, жара и пыль:

ни одной чайки
ни одной рыбы
ракушки

Вот и с ракушками непонятно: есть они или нет? Двойственность времени порождает и двойственность образов, и пространство двоится. Предметы, находящиеся в нём, одновременно существуют и нет. Чтобы понять время, нужно выскользнуть из него. То же и с пространством.

Дальше — множатся языки:

ship cemetery
kemalar qabristoni
кладбище кораблей
на всех языках — страшно

Так расходятся ветки от ствола дерева, больше и больше, и разрастаются в крону. И вопросов тоже — всё больше: 
что тут со мной происходит?

почему трогаю корабли
почему пою им колыбельные
почему кружусь в танце с ветром
почему собираю песок в ладони
наполняю карманы

Героиня, находящаяся и в прошедшем и в настоящем, пытается нащупать их связь и ощутить собственное место во всём этом — подобно герою Васецкого, отделившись от самой себя. Только фокус здесь иной: вовне, а не внутрь. Разъединение с собой ради постижения мира. Смотришь откуда-то сверху, а там — и «я», и корабли, и Арал — будто сделаны из одного материала:

почему высушенный Арал
напоминает живое человеческое сердце
почему оно всё ещё бьётся
почему то, что болит
не заживает?

В стихотворении девять вопросов и всего два вопросительных знака: после первого и после последнего. Многие из них не требуют ответа (есть ли он вообще?), а самим своим наличием рисуют картину мира, эмоционально (метаэмоционально) точную.

Сверхзнание или фокус?

Расхожий образ: поэт сидит в комнате, смотрит сквозь трещинку в сложившемся порядке вещей и видит неизведанное, прекрасное, сущностное. Считай, заглядывает за декорации. Но посмотреть мало, нужно в неё протиснуться и посмотреть оттуда. Чтобы говорить ясно о смерти, ещё живя. Чтобы, ещё живя, запечатлеть жизнь (всю, а не только какой-то её кусочек). 

в этом доме останавливался чехов
в этом чехе останавливался бог

Стихотворение Глеба Михалёва — сплошь метафизика. Его самого здесь почти нет, он — один только глаз, обозревающий дали и вехи.

чехов едет через белую равнину
городов и человеков мешанину
через божеские травы и кусты

Какой вывод тут сделаешь? (Искусство вообще скорее ставит вопросы, чем выводит теоремы). Можно только запечатлеть мир в той причудливой форме, каким он представляется. Сбивчивость временная и сюжетная: возвращается Чехов с полдороги и одновременно уезжает, и тут же — «никогда уже не встретимся наверно» — вставляет ремарку лирический герой. К Чехову ли? Или к кому-то другому (другой), который становится третьим героем короткого стихотворения.

Разрушение линейности, временной, пространственной, сюжетной. Но при всей своей фрагментарности стихотворение создаёт ощущение целостности. Значит ли это, что оно приближается к истине? Или это фокус такой? Сладкий, желанный обман. 

Поэту с трепетом и удовольствием верят, его записывают в пророки: он видит и чувствует что-то, что не чувствует и не видит никто. Может быть, это интуиция, сверхзнание. А может быть, он просто фантазёр и искатель, и к тому же совершенно неправ. 

К счастью, страх неправоты поэта не останавливает. Да и многие открытия совершались от безумных предположений, озарений, не отталкивающихся ни от какого факта, а от одного только чутья и ощущения, что гармония где-то рядом. 

Жизнь и смерть больше нас, потому нам свои теории никак не проверить. Что если это всего лишь игры тревожного разума? Но с какой страстью, с каким самозабвением поэт в них играет. Чувствуя, что к истине всё-таки можно приблизиться, но никогда — коснуться.

О премии «Пристальное прочтение поэзии 2023»

Литературный конкурс эссе «Пристальное прочтение поэзии» направлен на выявление и поддержку авторов, которые владеют навыками критического письма о поэзии, интересным читательским опытом, а также популяризацию опыта вдумчивой интерпретации поэтического текста. В 2023 году премия проводится медиа о поэзии Prosodia с проектом «Школа критики», который поддержан Президентским фондом культурных инициатив. «Школа критики» инициирована общественным движением «Ассоциация музейных работников». 

Заявки принимаются в шести номинациях:

• «Лучший опыт интерпретации одного стихотворения классика»;

• «Лучшая рецензия на свежую поэтическую книгу».

• «Лучшее эссе о творчестве поэта»;

• «Лучшее эссе о ключевой традиции или ключевом образе в русской поэзии»;

• «Лучшее эссе о роли поэзии и поэта в современном мире»

• «Лучшее эссе на тему “Алгебра канона: как устроена поэтическая традиция”» - в этой номинации приветствуются работы, разъясняющие стиховедческие, историко-литературные, литературоведческие, эстетические понятия и проблемы, необходимые для понимания того, как устроена поэтическая традиция. 

Главное требование к заявкам: работы не должны быть ранее опубликованы.

Сроки приема работ: с 1 августа до 30 октября 2023 года. Произведения на соискание Премии могут выдвигаться как самими авторами, так и редакциями литературных журналов, издательств, литературных объединений, известными поэтами и критиками. Один автор может подать только одну заявку в одной номинации. Автор может выдвинуться в нескольких номинациях. Автор или номинатор должны представить в Оргкомитет следующие материалы:

• текст эссе (электронная версия);

• краткие биографические сведения (ФИО, город, образование, вид деятельности, основные публикации) и контактные данные соискателя (электронная почта и мобильный телефон).

Эти данные отправляются одним файлом в формате doc. Заявки и работы можно направлять на электронный адрес: kozlov.prosodia@gmail.com с пометкой «Пристальное прочтение поэзии» в теме письма.  

Детали конкурса изложены в Положении о Премии.