1. «Парус» - сущность мятежной души
Это стихотворение было опубликовано в «Отечественных записках» в 1841 году, хотя датируется 1832-м и содержит характерные черты «раннего» Лермонтова. Оно считается квинтэссенцией романтической эстетики поэта: одиночество, загадочность, противопоставленность окружающему миру, стремление к потрясениям, а через потрясения – к идеалу. Мы привыкли считать взыскующий бури парусник своего рода поэтическим alter ego самого Лермонтова, однако это не совсем так. Как пишет советский и российский литературовед Владимир Маранцман, композиция стихотворения поддерживает дистанцию между субъектом и объектом изображения: в первых двух стихах каждой строфы мы видим картину как бы с позиции внешнего наблюдателя, издалека, а два последних стиха меняют акцент, раскрывая внутреннее состояние. В некотором смысле эти вопросы в стихотворении тоже о герое лермонтовского времени - о сущности мятежной души.
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы! он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
1832
2. «На севере диком стоит одиноко…» - космическое одиночество
Строго говоря, это хрестоматийное стихотворение - перевод стихотворения Гейне «Ein Fichtenbaum steht einsam», написанного в 1827 году. Перевод – вольный, вполне в русле русской романтической традиции. Сосна у Гейне не совсем сосна, а скорее кедр, то есть дерево мужского рода. Такая гендерная определенность помогает задать главный мотив стихотворения – разлуки влюбленных. То, что Лермонтов выбирает для своего перевода сосну женского рода, символично: речь в его стихотворении идёт не столько о несчастной любви, сколько об утрате связей с человечеством вообще. Мотивы одиночества, столь характерные для Лермонтова, здесь, таким образом, начинают звучать космически.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей всё, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна, на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
1841
3. «Утёс» - стремление к противоположности
Тематически это почти продолжение истории о сосне и пальме, однако трагизм одиночества здесь обретает совершенно особый накал, он подчеркнут символически: утёс недвижим и принадлежит той стихии, которая фатально противоположна вечно изменяющейся и резвой «золотой тучке», однако тянется к ней. Недостижимость союза противоположностей составляет особый романтический конфликт. Схожие мотивы, например, звучат в элегии Василия Жуковского «Море», написанной почти за двадцать лет до «Утёса» - в 1822 году: море тянется к небу, но не может покинуть земли. Даже в сороковые, самое непоэтическое время в истории русской литературы, этот конфликт продолжает оставаться актуальным. Через четыре года после написания стихотворения в печати появится «Физиология Петербурга» - двухтомный сборник очерков так называемой «натуральной школы», поставившей во главу угла прозу жизни: серость человеческого существования во всей её банальности. Рупор этой школы, литературный критик Виссарион Белинский, кстати, отнёс «Утёс» к «лучшим созданиям Лермонтова». Не ошибся: вечная трагедия утёса-великана по-прежнему гораздо сильнее, чем маленькие частные трагедии обитателей петербургских углов.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана,
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя.
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
1841
4. «Пророк» - спор с Пушкиным
Это первая попытка прямого диалога с Пушкиным, которая стала традицией в русской поэзии. Для Лермонтова ощущение поэтической преемственности было крайне важно – это очевидно и в «Смерти поэта», и в ряде других произведений. Однако в «Пророке» диалог с Пушкиным превращается в спор. Это стихотворение признано завершающим тему поэта в творчестве Лермонтова. «Пророк» Лермонтова начинается там, где Пушкин своё стихотворение закончил. Гонимый пророк – достаточно традиционный для поэзии Лермонтова образ, однако в этом стихотворении всё доведено до метафизического предела: непонятость, изгнанничество – и гордость. Возможно, именно из-за неё поэт-пророк не просто противопоставлен человечеству, а гоним людьми. Его стихия – пустыня, его собеседники – звёзды. Самое страшное в стихотворении то, что никому из людей пророческий дар лермонтовского героя не оказывается нужным. Стихотворение было опубликовано только в 1844 году. Через два года поэт-петрашевец Александр Пальм запишет: «Давно-давно я не писал стихов! // Да и смешно в наш век утилитарный // Для рифм, цезур и прочих пустяков // Идти в толпе едва ли не бездарной // Поэтов наших…» Лермонтов эту атмосферу почувствовал раньше.
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все? ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посы?пал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи;
Завет Предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И зве?зды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
1841
5. «Листок» - непонимание предназначения
Поэтическая притча, которую изучают в шестом классе школы, при ближайшем взгляде перестаёт казаться рассказом о приключениях оторвавшегося от дерева листка. Стихотворение затрагивает важнейшие для Лермонтова темы: одиночества, бесприютности, странничества, бесцельности существования. Образ беспомощного листа, до срока отпавшего от дуба - это фактически проекция человеческой жизни: лист увядает, лишенный связи с деревом, однако его увядание бесцельно и бессмысленно - чинаре не нужны «рассказы» (конечно, стихи), которые накопились во время невольного путешествия. Происходящее с листком - следствие действия «жестокой бури», то есть непреодолимых сил. Попытка следования своему предназначению без понимания того, чему ты предназначен, - этот мотив часто звучит в поздних произведениях Лермонтова. В гораздо более жёстком и прямом поэтическом высказывании, «Думе», тоже звучит мотив бесцельного увядания («вянем без борьбы»), но притча позволяет рассказать трагедию не поколения, а одного листка.
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот наконец докатился до Чёрного моря.
У Чёрного моря чинара стоит молодая,
С ней шепчется ветер, зелёные ветви лаская,
На ветвях зелёных качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы.
И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он молит с тоскою глубокой,
И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудреных и чудных».
«На что мне тебя? — отвечает младая чинара. —
Ты пылен и желт — и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал — да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.
Иди себе дальше, о странник! Тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю.
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море».
1841
6. «Сон» - предсмертная мистическая связь
Этому стихотворению больше всего достаётся от школяров благодаря неэвфоничному второму стиху: «с свинцом в груди» читается как «с винцом» и становится поводом для упражнений в остроумии. Это же выражение звучит и в «Смерти поэта» - для литературных критиков Петра Вайля и Александра Гениса это даёт основание отметить, что стихотворная форма, по сути, Лермонтову безразлична. «Он пользуется той, которая уже есть, которая уже освоена. Словно вместе с правилами грамматики усвоены и законы стихотворства», - пишут они в «Родной речи» и добавляют: «Лермонтов в стихи не помещался». В этом стихотворении главное, действительно, не гармония, а ход мысли: перед читателем разворачивается ряд сюжетных картин, при этом одна мастерски вложена в другую: смерть лирического героя, воспринятая как сон, превращается в сон героини. Сложность композиции уравновешена простотой формы. Лермонтов берёт минимум красок, как бы сосредотачивая внимание читателя на печальном событии, за которым, однако, способность к мистической связи двух близких людей.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я,
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины.
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
1841
7. «Выхожу один я на дорогу…» - сладкий ангельский голос
Стихотворение, которое воспринимается как своего рода пророческая точка на творческом и жизненном пути Лермонтова, было опубликовано в 1843 году в журнале «Отечественные записки». Чётко выделяются два мотива: мотив пути и как его итог - сон-смерть-успокоение и песня, звучащая над уснувшим героем. По смыслу это стихотворение рифмуется с гораздо более ранним - «Ангелом» 1831 года, поэтическом воспоминании о песне, которую пел невинной душе ангел, готовя её к земной жизни. Для понимания того, почему герой хочет забыться сном под «сладкий» (возможно, ангельский) голос, нужно вспомнить, что цель любого истинного романтика состоит в том, чтобы, по мысли одного из теоретиков романтизма Фридриха Шлегеля, «всегда иметь бесконечное перед глазами». В какой-то мере в контакт с бесконечным вступает и каждый читатель этого шедевра лирики.
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь,
Чтоб, всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
1841
8. Тамара. В западне коварной царицы.
Это одна из последних лермонтовских баллад, которая была написана по мотивам кавказских преданий и легенд. В центре образ демонической обольстительницы, чье внимание несёт наслаждение и смерть. Конечно, здесь есть параллели с «Демоном», однако перед читателем не «Демон» наоборот, где от любви гибнет герой-мужчина, а вполне самостоятельное произведение, которое вводит среди прочих и тему любви как рока, неизбежной гибельной силы, и тему амбивалентности добра и зла (Тамара прекрасна как ангел и коварна как демон). Обращает на себя внимание и особый колорит баллады - эротический: любовь, которую описывает Лермонтов, это в первую очередь чувственная страсть. Мотив холодной женской красоты, которая губит, появляется у Лермонтова ещё в самом раннем творчестве, однако в контексте этого стихотворения важно другое пересечение мотивов - любви и смерти, здесь они дополняют друг друга, превращаясь в одну демоническую стихию. С точки зрения истории литературы, в этой балладе прослеживается связь с «Египетскими ночами» Пушкина, в каком-то смысле - ответ на них. У Пушкина мужчина, купивший ночь с Клеопатрой, добровольно шел на смерть ради незабываемого упоения, у Лермонтова – любящий попадает в западню коварной царицы.
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.
И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евну?х.
На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчу?г убрана,
Ждала она гостя... Шипели
Пред нею два кубка вина.
Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там:
Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.
Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.
Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину,
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну.
И с плачем безгласное тело
Спешили они унести.
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.
1841
9. «Ты помнишь ли, как мы с тобою…» - выстрел как механизм памяти
В основе этого стихотворения Лермонтова лежит «The evening gun» ирландца Томаса Мура - поэта, популярного среди русских романтиков. Стихотворение датируется, предположительно, 1830 годом (по другим версиям - 1841м), его связывают с прозаическим переводом стихотворения Мура, опубликованным в 1829 году в журнале «Атеней». Вадим Вацуро предположил, что источником для стихотворения стал именно этот перевод. В оригинальном тексте выстрел - деталь, он обозначает временные промежутки и напоминает о времени, в переводе же этот образ усилен, он превращается в роковой знак, которому герои внимают «с волнением». Стихотворение пронизано атмосферой тревожности, и акцент здесь - на внутренних проявлениях любовного переживания. Ещё Белинский называл заслугой Лермонтова то, что тот внёс в поэзию рефлексию, и как раз это ярко иллюстрирует «Ты помнишь ли, как мы с тобою»: герой предаётся воспоминаниям и фиксирует момент перехода в мир памяти, связывая его со звуками вечерних выстрелов - задолго до появления в литературе знаменитого прустовского пирожного.
Ты помнишь ли, как мы с тобою
Прощались позднею порою?
Вечерний выстрел загремел,
И мы с волнением внимали...
Тогда лучи уж догорали,
И на море туман густел;
Удар с усилием промчался
И вдруг за бездною скончался.
Окончив труд дневных работ,
Я часто о тебе мечтаю,
Бродя вблизи пустынных вод,
Вечерним выстрелам внимаю.
И между тем как чередой
Глушит волнами их седыми,
Я плачу, я томим тоской,
Я умереть желаю с ними…
1830
10. ‹М. А. Щербатовой› - женщина как повод для дуэли
Стихотворение посвящено княгине Марии Щербатовой. Произведение построено на контрасте: антитеза искусственности света и естественности героини, образы цепей, «утомительного блеска бала» создают атмосферу ограниченности, скованности светской жизни, в то время как образ живой человеческой души, близкой природе, - атмосферу свободы и естественности. Типичный для Лермонтова конфликт «человек - свет», таким образом, обогащается полутонами: светская дама становится обладательницей «антисветских» качеств. Обращает на себя внимание и то, что Лермонтов виртуозно пользуется достаточно редким размером, чередуя двухстопный и трёхстопный амфибрахий, как бы подчёркивая тем самым красоту и совершенство своей героини. Интересно, что Мария Щербатова сыграла значительную роль не только в творчестве, но и в судьбе Лермонтова - с её именем связывают дуэль поэта с сыном французского посла Эрнестом де Барантом. За участие в дуэли Лермонтов в 1840 году был отправлен на Кавказ, а произошедшее далее известно: отличная служба, отпуск, попытки выйти в отставку, Пятигорск, дуэль с Мартыновым.
На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
Как ночи Украйны,
В мерцании звезд незакатных,
Исполнены тайны
Слова ее уст ароматных,
Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, ее глазки,
Как ветер пустыни,
И нежат и жгут ее ласки.
И зреющей сливы
Румянец на щечках пушистых,
И солнца отливы
Играют в кудрях золотистых.
И, следуя строго
Печальной отчизны примеру,
В надежду на бога
Хранит она детскую веру.
Как племя родное,
У чуждых опоры не просит
И в гордом покое
Насмешку и зло переносит.
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.
1840
