Константин Матросов. Оно пришло с окраин, с чердаков

Чем это интересно

Константин Матросов работает с наследием жанра баллады, которая в современной культуре накладывается на различные варианты хорроров. С одной стороны, баллада, как правило, повествовательна, ее мышление держится не на внутренних монологах, а на ситуациях и их развитии. При этом баллада превращает в инобытие, в потусторонний мир порой самые повседневные ситуации, через них начинают проглядывать следы неведомой, пугающей и смертельной для человека силы. Но часто и сам человек неожиданно оказывается частью этой силы – как в стихотворении о мальчике, который поливает горящим пластиком муравейник, или как в стихотворении о мальчиках, которые почему-то погнались за девочкой. Эти тексты – одни из самых сильных. Матросов как будто изучает страх, показывая, как он вызревает и работает в обществе и внутри человека – и это очень интересный регистр разговора о современном мире и его устройстве.

 

Справка об авторе

Поэт Константин Викторович Матросов родился в 1987 году в Нерехте Костромской области. Учился на филфаке, работал грузчиком и пастухом. Публиковался в различных журналах: Prosodia, «Прочтение», Homo Legens и т.д., но ни одной книги еще не выпустил. Вошел в шорт-лист Волошинского конкурса (2018, 2019) и в лонг-лист премии «Лицей» (2018, 2022). Живет в Костроме.

 

МУРАВЕЙНИК

На палочку надетая игрушка –

Зелёный танк – шипит, дымит, горит.

Зияет люк мехвода, гнётся пушка.

А муравей мальца боготворит.

 

Но мальчик убивает муравейник,

Хоть был ему всё лето бог и царь:

В заботах возлагал благоговейных

Хрущей, сломав им крылья, на алтарь.

 

Солдаты мечут кислоту, ощерясь,

Бежит стремглав в укрытье фуражир.

Никто не верил в этакую ересь,

И вот сейчас бог убивает мир.

 

Бессмысленно скрежещут их хопеши,

Их не спасёт хитиновый покров.

И в феромонах разнеслись депеши,

Заполнив весь многоэтажный кров.

 

Пылает миллионник, запах мяса

Заполнил срубы, бани, дзоты, гать.

Свистящая, как бластеры, пластмасса

Красиво продолжает убивать.

 

Вот только что бежал, виляя, стражник,

А вот, в кипящей капле заключён,

Уже возносит тщетно в муках страшных

С мольбой усы и лапки к небу он.

 

В бомбежке из инопланетной плазмы

Их мегаполис – всё ещё живой –

Дрожит, похож на мышечные спазмы

От передозировки спорыньёй.

 

Их больше не займут вопросы веры –

Они убиты божеством всерьёз,

И лишь последнего легионера

Гнетёт один-единственный вопрос:

 

Зачем теперь, при умерших царевнах,

Он до сих пор здоров, силён и жив?

Бессмысленный, как функция, как евнух.

Оставшийся от факта миф.

 

УЛЫБКА

Домой вернувшись ночью с похорон,

Сын сел в одежде на краю постели.

Был сломан кран и редко капал он,

Считая время еле-еле.

 

В тот миг сын плакать, видимо, устал.

И кран замолк уже с чего-то в ванне.

И тут он увидал её оскал,

Застывший на столе в стакане.

 

Умножен искажением стекла,

Оскал в воде застойной трепыхался,

Он лыбился из дальнего угла,

Над скорбью будто насмехался.

 

Стоял он, как в траве стоит капкан,

Нацеленный на зверя типа скорби.

А сын смотрел, рыдая, на стакан,

Клонясь вперёд и спину горбя.

 

Он рухнул, и, уставясь в потолок,

Тем избегал глумящейся улыбки,

Сквозь слёзы изучая сеть дорог,

Выискивая в ней ошибки.

 

ИКРА

Украдены фемидовы весы.

И, спрятав имя, лица и погоны,

Солдаты держат по ветру носы

В предчувствии побоев и погони.

 

СМИ оплодотворённою икрой,

Отряхиваемой с царёвых пальцев

Их шлемы над растресканной корой,

Доставшейся им от неандертальцев.

 

Они способны только избивать –

Спустившиеся до другого вида,

И плачет днесь ослепшая их мать –

Оставшаяся лишь с мечом Фемида.

 

Как щупальце их строй идёт в толпу,

Хватают жертв ослизлые присоски,

И радула размелет всех в щепу

Во время неизбежной переноски.

 

Так пишется история. Чернил

Достаточно у чёрных каракатиц,

И уплывает с улиц, будто Нил

При засухе, народ, трусливо пятясь.

 

Из вен страны течёт наружу нефть,

И присосались там и сям к глубинам,

Как шприцы, колокольни: каждый неф

Наполнен древним их гемоглобином.

 

Как в прорубь, люди смотрят в монитор,

Наушники на горле, как ошейник,

И наблюдают за борьбой в упор,

Скучая, посетители в кофейнях.

 

В аквариумах северных широт

Протест организован пескарями,

Что бессловесно открывают рот,

Касаясь щук блестящими краями.

 

Но меж мирами смежными заслон

Нетвёрд: возможно, в том, другом, мы – дома.

На спинах надпись белая «Омон»

В витринах отражается как «Homo».

 

ПИРОГИ

Пока плюют на нас дурные Боги,

Припрятав для счастливчиков елей,

На острове в лесу растят пироги

Индейцы без болтов и стапелей.

 

Они находят молодой подлесок

И делают разрезы вдоль ствола,

Чтоб лодка – поначалу недовесок –

Год от году сама собой росла.

 

Им не нужны пила или зубило,

Два колышка они вставляют в щель

И дерево, что цель свою забыло,

Теперь людскую исполняет цель.

 

И покидают голубую заводь

На выращенных лодках рыбаки,

А женщины – запрещено им плавать –

Проводят их движением руки.

 

Наутро лодки приплывут с уловом,

Полны поблёскивающей треской,

Минуты нет, чтоб обменяться словом

Их жёнам за ножами день-деньской.

 

Изобретут индейцы, может, скоро

Такое, что растущие стволы

Плодоносить начнут: родят заборы,

Кровати, вёсла, стулья и столы.

 

Не выдумка такое и не небыль,

Всё даст аборигенам голым лес:

Предметы быта, и дома, и мебель,

Бесплатно: так устроен их прогресс.

 

Когда хватает на житьё ресурса,

На войны нет желания и сил,

Лишь бы корабль однажды, сбившись с курса,

С большой земли к индейцам не приплыл.

 

Сошедший к ним с громадины железной

С командой за спиною капитан

Им много информации полезной

Поведает из прогрессивных стран.

 

Что надо обувать в ботинки ноги,

Что быть индейцем ныне не в чести...

И в тот же миг волшебные пироги

Навечно прекратят в лесах расти.

 

ПЕРВОБЫТНОЕ

Лет в двенадцать то было примерно:

Только в плавках мы с другом пошли

К бочагу, предварительно оба

Полотенцами вооружившись.

(Ведь закрученное полотенце

Может вправду оружьем служить,

И особенно если оружье

Намочить хорошенько водой).

 

По дороге мы встретили девочку,

Что ещё, не успевши просохнуть

До конца, возвращалась с купанья.

Она мельком на нас посмотрела,

Тут же спрятав испуганный взгляд,

Это даже не столько испуг был,

Сколько робость, стеснение, что ли.

Возраст девочки этой таков

Был, что девочкой всё ж её поздно

Называть уже было, пожалуй,

Ну а девушкой всё-таки рано.

Но уже набухавшие груди,

Нерешительно приподнимаясь

На ещё не оформленном торсе,

Были тканью закрыты купальной.

 

Лес вокруг обступал нашу встречу,

В то мгновение мне показалось,

Что мы все – первобытные люди,

И что девочка эта всего лишь

Из соседского племени самка,

Дичь и жертва, добыча, трофей.

А из леса смотрели, прищурясь,

Очи огненные саблезубых

Тигров, дупла реликтовых пихт,

Флора с фауной плейстоцена,

Сколопендры ползли через папоротники,

Двухметровые, перебирая

Мелко каждой конечностью; змеи,

Как лианы свисали с ветвей,

Где-то там вдалеке громко мамонт

Протрубил, призывая к себе

Двух кокосообразных детишек,

Что, друг с другом совсем заигравшись,

Убежали далёко от луга.

 

Прочь она побежала от нас,

Что и стало внезапным сигналом

Из реликтовых дебрей пришедшим,

Сквозь века в молодые тела:

"Убегает, а, значит, слабее.

Убегает – давай догоняй"!

Мы погнались за ней бессловесно,

Не сговариваясь, устремились

И она, будто всё осознав,

Но подспудною памятью генов,

А не тем, что сознаньем зовём –

Узким слоем божественных грёз

Над невидимой бездной звериной –

Убегала от нас, задыхаясь.

 

Мы тогда разделились: мой друг

(Как зовут его, я не скажу вам,

Но, наверное, тут подойдёт

«Нао», пусть будет «Нао» мой друг)

Побежал, чтобы путь ей отрезать,

По оврагу, а я в березняк.

Две минуты продлилась погоня.

Мы прижали её у забора,

Обступили, но не прикоснулись

И стояли друг напротив друга,

Пот стирая и трудно дыша.

 

А теперь пробуждённый инстинкт

На коричневом фоне забора,

Как при признаке цивилизации

Удивительно вдруг спасовал.

Цель процесса - важнее процесса,

Если цель не есть самый процесс,

Что, по-видимому, и имело

Место в этой погоне тогда.

 

Мы её отпустили, конечно.

 

Ничего не сказала она

Никому. И об этой погоне

Кроме нас так никто никогда

Не узнал…

 

Сколь же тонок налёт

Человечности всё же на нас!

На животных, особенно в детстве.

 

ОКРАИНА

Надолго замираешь у ворот,

Из них ползёт машина грузовая,

Как чудище – дымит, трещит, ревёт.

И уезжает в ночь, в конце концов.

А ночь – лиловая, предгрозовая,

Во мгле скрывает жёлтых мертвецов.

 

Встаёт со взбаламученного дна

Сливающаяся с соседних улиц

До тьмы неразличимая шпана,

Затерянная днём в густой толпе,

Теперь шагает, как птенцы, ссутулясь,

Оставив нежность в мятой скорлупе.

 

Откуда столько собралось здесь их,

Откуда столько этого берётся?

Косых, чумных, беззубых и хромых,

Они стекают, будто бы здесь слив,

Сюда – разнообразные уродцы,

Осфрадий чуток, рот нетерпелив.

 

Во тьме я слышу топот сотен ног,

Пульсирование тупого мяса,

К куску ползёт кусок, ещё кусок,

Тут три руки, тут – рёбра, тут – ноздря,

И вот в одно слилась гнилая масса,

Вопя под тусклым светом фонаря!

 

Оно пришло с окраин, с чердаков,

Из цокольных пустот, из тьмы подвалов,

Скрутясь в одно канатами кишков.

Ладонями маша с трёхгорбых спин,

Бежит, за ним от страха засигналив,

Шумят в отчаянье жуки машин.

 

Смыкаются вокруг меня дома,

Болезненно горит вдали аптека,

Хватает жвалом за кроссовки тьма.

Повсюду блеск фасеточных их глаз!

И у помойки, словно оотека,

Рождённый самкой порванный матрас.

 

 

ДВОРЕЦ

Король пришёл к власти из самых низов,

Поэтому алчен он был и кирзов.

И правил в стране он железной рукой,

Врагов отправляя работать киркой.

Он в детстве сменил со слюнтяем отцом

С десяток потрёпанных хижин,

Где был опускаем в парашу лицом

Шпаной и соседом обижен.

 

И став королём, он построил дворец,

Но это тогда ещё был не конец:

Пристройки одна за другою росли,

Все соки высасывая из земли.

Колонны, скульптуры, ряды анфилад…

Дворец рос, как в дёрне мицелий,

Он распространялся бездумно, как яд

По венам в отравленном теле.

 

Крестьяне страдают: пусты закрома,

У них только хуже с годами дома,

Так мстит им за бедное детство король,

Дворец – это травма, дворец – это боль.

И вот уже волость дворец поглотил,

Ловчее иных каракатиц,

А нищий то крабом зароется в ил,

То стонет, от чудища пятясь.

 

Народу и выход-то только один:

Всё делать, как им говорит господин,

Пойти протирать пыль в огромном дворце,

Рисуя улыбку на грустном лице.

Им стать государством хотелось хоть так,

И к хлебу подать хоть повидло.

Ведь быдло, одетое в будни во фрак

Важнее, чем голое быдло.

 

Что в северо-южном творится крыле?

В задумчивости маршал свесил брыле.

Быть может, враги покоряют страну,

Дворец ими полон во всю ширину?

Но скрыты от взгляда чужие полки,

Фантомные контуры армий.

А маршал никак не находит носки,

Всё время теряется парный.

 

И вот после пьянки недельной король,

В бассейне одном тренируя свой кроль,

Купается, вышед потом в коридор,

Он тут же теряет спортивный задор.

Он помнит: вчера покидал балдахин,

Слезая с грудастой мулатки,

Но где теперь спальня? Мысль, что он один

Из мозга стреляет в лопатки.

 

Как судорожно он дорогу назад

Искал по огромным кишкам анфилад,

Но некого было в дороге спросить,

Король начинал плакать и голосить.

Он шёл по паркету, вокруг тишина,

Блужданьям исполнился месяц.

Он что-то кричал в пустоту из окна,

По пояс на улицу свесясь.

 

Однажды ему повстречался швейцар

И дважды блуждающий тоже рейтар,

Но вот в чём проблема и вот в чём беда:

Никто короля не узнал никогда.

А где должен выход и вход из дворца

В теории располагаться

Не помнили ни два гвардейца-стрельца,

Ни в фартуке рыжая цаца.

 

Король во дворце заплутал, как в уме,

Он до сих пор бродит там днём и во тьме.

И просит с трудом – ведь язык пересох –

У встречных воды или хлеба кусок.

Внутри без преувеличенья страна

Вся полностью и без остатка.

И сладко зевает с похмельного сна

На белых перинах мулатка.

 

БЕРЕГА

Живу по эту сторону реки,

А ты живёшь по ту, где свет обманчив,

Где волны отдыхают, поплавки

Полночных рыбаков в руках занянчив.

 

Река налево от меня идёт

А от тебя идёт она направо,

Хоть ту же рыбу в глубине несёт,

И из того же выкована сплава.

 

На противоположном берегу

Так хорошо, так светятся огни там,

Что я здесь удержаться не могу,

Они меня влекут к себе магнитом.

 

И город этот сдвоен неспроста –

Осенним ветром выметен промозгло –

Валориевой стяжкою моста,

Как полушария больного мозга.

 

На противоположном берегу,

Где фонари в лимонных пончо свисли

С глаголей, мы блуждаем, как в мозгу

Друг с другом не встречавшиеся мысли.

 

Смотри, как ветер погружает в грязь

Листву, как мусор по панели гонит!

Лишь наша электрическая связь

Спасёт с ума сходящий этот город…

 

СЛЕДЫ

Застать зимой в лесу животных

Довольно трудно во плоти,

Но сколько их следов бессчётных

Ты повстречаешь по пути!

 

Среди стволов сосновых рыжих

Мотающий четвёртый круг

На старых пластиковых лыжах,

Я различаю их не вдруг.

 

Прерывисто, едва касаясь

Земли, от лыжной полосы

Следы в снегу оставил заяц.

За ним цепочкой - след лисы.

 

А вот – широкий и двупалый –

В сугроб впечатан след лося,

Что ел плоды рябины алой,

В снег половину обтряся.

 

Вот тут в лыжне скакала птица,

Вот тут мочился человек.

Всё помнить для меня стремится

И передать мне белый снег.

 

Но следа одного я всё же

Так и не смог тогда понять,

Он волновал меня до дрожи

И не давал ночами спать.

 

Он был огромен и разлапист,

Не торопясь в лесную тьму,

Он был нервичен, как анапест,

И параллелен моему.

 

Наверное, он был уродлив,

И вдаль трусящий налегке,

Оставил след, как иероглиф

На неизвестном языке.

 

Неслыханного вида особь,

Он прибирался вдоль лыжни,

Уже придумывая способ

Достать меня щелчком клешни.

 

Но всё же он свернул с дороги

Став мраком сжиженным в лесу,

И наблюдал за тем, как ноги,

Испуганный, я прочь несу.

 

ВСТРЕЧА

…Просидел около трёх лет дома,

ни разу не выходя.

Тут звонит мама:

«сынок, я приехала в гости,

встречай».

 

На улице в накрапе

капронового дождя

странные люди, у которых

из-под дырявой одежды

белеют кости.

Как же всё изменилось.

 

В аллеях колониями разрослись грибы,

возможно, с Марса или квинтяне.

Некие мешковатые существа

оседлали столбы.

Интересно, что это светится там

внутри них, но проверять

не тянет.

 

Власть захвачена хипстерами,

город оглох

от стрельбы из бластеров по мутантам.

В воздухе иприт, сделав глубокий

вдох,

жители перебежками от дома

к дому отправляются за

провиантом.

 

Мама, мама. Давно не виделись,

как ты, привет.

Неужели тебе не тяжело с таким

пулемётом.

Здравствуй, милый, давай перейдём

дорогу на

сиреневый свет.

Как жизнь?

У власти в городе каннибал,

минотавр или кто там?

 

Я говорю,

мама,

а какой сейчас год?

2016, говорит, а что,

ты не помнишь, что ли?

Кстати, недавно воскрес

твой любимый кот,

правда, он наполовину из никеля,

бегает себе в венерианских лесах на воле.

 

Даёт мне потёртый бластер,

привычным движением надевает противогаз,

пробираемся через баррикады.

И путь до дома такой ещё длинный.

Мама, я надеюсь,

что те два киборга впереди

не заметят нас.

Пойдём скорей, у меня там

до сих пор варенье твоё

в холодильнике

то ли с вишней,

то ли с малиной.