Виталий Лейбин. кто остается жить, быстро выйти из строя
Prosodia публикует военный поэтический цикл Виталия Лейбина, главного редактора издания «Репортер». Эти стихи, которые во многом о выживании любви, которое казалось невозможным, – значительная корректива к воинственному образу «поэзии Донбасса».
Чем это интересно
Виталий Лейбин написал цикл, каждый фрагмент которого датирован конкретным числом идущей военной операции. Наверное, он так же незакончен, как и СВО. Связанный с Донецком и лично, и как журналист, Лейбин уже в этот период совершил туда несколько командировок. Он ни в коем случае не военкор, но трудно найти журналиста, настолько погруженного в контекст современной истории российско-украинских отношений. При этом Лейбин как поэт всегда будто стеснялся серьезности, ему проще было в постобэриутском чудачестве. Но сейчас, кажется, его поэзия вышла на какой-то другой уровень. Поэт нашел очень важную, недостающую сегодня пронзительную ноту, которая одновременно поверх сторон и ниже них обеих – потому что она на уровне самой ткани жизни, изуродованной, но живой повседневности, в которой ведутся разговоры с мертвыми, в которой зла не хватает на тех, кто умирает, за то, что они умирают. И при этом – ощущение божественного присутствия даже в осколке, приступы божественной любви к людям, казалось бы, невозможной в этих условиях. «вот ноги твои, господи…» – один из сильнейших текстов этой подборки, не пропустите его.
Справка об авторе
25.02
эта война — скользкая, глупая,
свист паровоза в носу у черта.
нельзя стрелять из града во спасение,
лишая жертв роли жертвы,
делая их смерть напрасной,
назначая каждый час новую жертву,
и новую актрису на роль богоматери,
исходя из данных о геолокации
неуправляемой ракеты.
05.03
клик — и нас уж не будет,
в беспилотной тишине
мы лежим, ужалив губы,
не ответив старшине.
кровь кипит, звезда мерцает,
кошка кажется скребком,
на тебе нема лица, и
жопа тоже вся комком.
эх, сергеич, что же делать,
я не выполнил приказ,
больше не владею телом
как какой-то п***
но зато я был в разведке,
бог не бог, но кто-то есть,
ангел каркает на ветке,
то ли рама то ли крест.
вот что странно: и противник
будет там же, где и мы,
половинки, как полтинник,
мы народа, — пишут сми.
не народа — просто в боге
нет различий и сторон,
вот растут откуда ноги.
грациозно виснет дрон.
12.03
почему меня все бросают?
ладно бы только уходили или уезжали
в землю ботаников, где муха не ужалит,
так они еще и умирают.
разве это не чушь и свинство?
почему они думают, что так можно?
ты бы их видел, козлов, о боже,
лежат в гробу как принцы.
ты, чувак, просто смертезависим!
будем войну считать формой алкоголизма,
тогда смерть будет формой жизни
в стационаре, где не идут письма.
у нас тут все, как всегда, неплохо,
только немного бабах и нету света,
и воды до среды или до конца света,
нет, леха живой, но уехал леха.
и ты уезжай, уходи, придурок,
хоть к врагу, хоть в дыру, в израиль,
только живи уже! умирать задрали.
дома в банке лежит еще твой окурок.
17.03
марта в марте повстречалась и сказала: я люблю
белый хлеб, кусочки неба и никто не виноват.
а еще бывает в баре, что подходит офицер,
говорит: мы можем тоже за вас всех поубивать!
— за меня не надо только! — марта вылила вино —
убивай за дядю, черта, за какашку и туфту,
но нельзя убить за правду, можно только умереть.
18.03
бочка супа на войне:
растворимый в едком натре
этот день засел на дне
размороженного марта.
артиллерия поет
физикой большого взрыва
без сознания и нот
бесполезного прорыва.
рвет на части драндулет,
бабка мерзнет на подвале,
снег в ботинке, света нет,
умер муж у тети вали.
кто тут скажет «будет свет»,
кто здесь «да» несотворенный,
кто вернет ему билет,
и увидит все без дрона?
ничего тут больше нет,
волноваха не волнуйся,
человечий винегрет
неулыбчивый и грустный.
21.03
даже начальник из своего золотого застенка
за колючей проволокой не может это остановить.
— какой? — уже никакой. ты хочешь гренки?
яиц правда нет, но есть огонь и вода попить.
мы здесь в подвале можем примерно то же,
что и президент, генерал или кусок дерьма,
они все части нечеловеческого - о боже,
гренки! - механизма из людей, спаянных задарма.
у нас есть иллюзия собственного превосходства
и отдельности, мы даже бываем свободны, как вот сейчас,
потому что никому не нужны, даже животноводству.
но когда текут массы и танки, они пожирают нас.
— кто они? — постмарксист бы сказал «мегамашины»,
«эгрегор», — сказал бы грек и ненаучный фантаст -
да ты ешь горелыши, ничего больше нет, остынут -
но мы-то знаем, как честно зовутся «ангелы масс».
жаль, что ты погиб, и не с кем болтать философски,
не то, чтоб я верил — и ты не верил — но они есть,
осколок в тебе небольшой, с дырой неброской,
это бесы, просто бесы — нечего больше поесть?
25.03
ух ты, блин, как все херово,
на маршрутке — сын полка,
ночью громко, труп коровы,
ночь свисает с потолка.
на полу — не пятна крови,
а опять-таки живой
весь наружу чей-то воин
с распростертой головой.
ничего, не больно, братья,
мне б набраться, если есть,
вот такие у нас рати
— хочешь к нам? есть пара мест.
— я хочу домой к любимой,
не хочу я жечь хвосты,
с дочкой лягу я в обнимку,
не в гробу, для красоты.
отпустите, я не местный,
то есть местный, но не вам,
мне, сотруднику известий,
не известен путь к словам.
я хочу домой и к маме,
правда, мама умерла,
дети тоже могут сами,
скулу дрожь опять свела.
да не в страхе дело только,
страшно только убивать…
12.04
кусочек бога есть даже в осколке
красивого железа стодвадцатимиллиметровки
попавшего в соль на кухонной полке
и в холодильник, и в кастрюлю перловки,
и застрявшего в стене, у которой
с другой стороны спала бабуля и волк из божьей кровки,
текущей капелькой, и в вора,
который с чужим баулом лёг на остановке.
кусочек бога есть даже в этой гари,
хорошо, что его не увидел гагарин
в высокоточном прицеле военно-космических сил.
19.04. вторник
коробка с молитвой, варенье на хлебе,
короткая ночь для жены,
в подвале не кажется призраком неба
разрыв минометной вины.
красиво живет на погосте синица,
зовем его пятнышко, вот
он выжил, она тоже выжила, лица
прекрасны, и целый живот.
давай перетянем, кто может, держите,
вся жизнь в кровеносных тельцах,
он мирный и житель, он жирный и митель
и шутит, чтоб выблевать страх.
не надо во двор, там летают осколки,
нетихий сегодня обед,
и пятнышко милое с перышком в челке —
хорошее имя тебе.
21.04 четверг
вот ноги твои, господи,
у маленькой девочки — красивые и чистые,
лапка твоей любви.
не крутись, милая, мы их помоем.
зачем?
да ни зачем, просто,
чтобы прикоснуться к тебе
и пойти дальше, туда,
куда идти не хочется, но надо.
почему надо?
потому что — это путь
к самому дорогому и любимому.
к тебе?
к еще более дорогому и любимому.
ну ладно, такого нет!
вот к тому, которого нет.
и как туда идти?
сначала ты пойдешь из города,
пешком через обстрелы,
вся грязная в слезах,
совсем еще маленькая,
и я вымою твои ножки.
потом ты при придешь, подросток, стыдясь себя,
от страха и ужаса, потому что
мама отдала тебе последнюю еду,
и ты будешь думать, что я буду тебя винить,
но я просто вымою твои ножки.
потом придешь ты, женщина,
растопырив лапки после страшного и стыдного секса,
от чувства вины, которое ложь,
ведь нет никакого греха,
я вымою твои ножки,
как ты мне когда-то мои — мирром.
потом придешь чуть-чуть поцарапанная стеклом
от взрыва в третьей больнице, с ребенком,
таким милым и еще немного скользким,
с удивительной маленькой лапкой,
я просто вымою твои ножки,
ну и его в ванночке заодно.
потом придешь еще ты под конец,
и у тебя будут мозоли
от неудобной обуви,
потому что путь твой окажется
не твой и не путь, а какая-то хрень,
и ты будешь выть от страха и одиночества
и стыда за себя и за детей,
но я просто вымою твои ножки.
потом ты придешь, старая,
и твоя ножка будет
спутана венами и морщинами,
которые я будут любить и обмывать,
как будто это ножки маленькой девочки,
прозрачные и смешные.
потом ты умрешь, потому что пройдешь свой путь,
полный любви и разочарований,
нет, не разочарований,
потому что наполниться можно только любовью,
а разочарованиями можно только опустошиться.
и я вымою твои ноги.
24.04 суббота, канун пасхи
интересно, ты каждый раз умираешь,
когда рушится храм?
я каждый раз воскресаю, милая.
смотри как тут тихо.
это потому, что мне заложило ухо,
сюда прилетела болванка,
как раз недалеко от храма,
а если бы взорвалось,
то могло бы разметать и гроб.
вот интересно, если взорвать тело,
и не похоронить по-людски,
то ты попадаешь в ад?
ну что ты милая, ада нет.
я так и знала, зачем нужен ад
если ад прямо здесь вокруг,
дело даже не в трупах,
присыпанных в парке,
даже не в этих уродах,
что ползут по трупам,
чтобы украсть еду или вещь.
разве страдания людей
и обезлюдение, и озверение - это не ад?
ты скажешь, что они ни не ведают, что творят,
как добрые нервные псы
или тихие птицы после взрыва.
но вообще-то им говорили в школе,
что убивать нельзя,
что умирать нельзя,
что душу нельзя продавать на рынке,
разрубая ее по частям,
просто они забыли.
а может они все знают,
но накрутили себя
распухшим своим яканьем,
убогой своей правотой,
они решили, что сами лучше знают
без скучных надоевших уроков.
господи, почему ты нас покинул?
не рыдай обо мне, милая
смотри, как тут тихо!
конечно, то был град или
мина и мне заложило ухо.
можно я посплю
до твоего воскресенья?
2.05
кто остается жить, быстро выйти из строя!
мы-то и вышли давно, да не найти никого,
каждый из нас тут сам, только сверкает море
нашей любви, в котором можно болтать ногой.
ох, говорящие ноги, сестры, друзья придите,
что же нам мыкаться тут, надо и водку пить,
хоть и война вокруг, здесь никто не предатель,
только я адрес забыл, быть нам или не быть.
блин, ну конечно будь, что нам еще тут делать,
дай обниму тебя, словно того, кто сник,
съехал, погиб, упал или покрылся мелом,
раз ты остался здесь, не умирай, мужик.
9.05
скоро лето, мир нескоро,
вера не колышет горы,
праведник пошел поспать,
во дворе горланит мать.
где ты лезешь, дочь позора?
я боюсь, давай слезать,
вот контраст, там все живое,
магазин зарос травою,
все как будто нет войны,
я узнал вас со спины
я упал, за вами стоя,
мир контужен, сны сильны.
Читать по теме:
Как провожали Шукшина
50 лет назад ушел из жизни автор «Калины красной». Prosodia вспоминает, как современники отозвались на уход Василия Макаровича.
Дана Курская. Кто тaм ходит гулко перед дверью
В подборке Даны Курской, которую публикует Prosodia, можно увидеть, как поэтика психологической точности, искренности, проходя через катастрофические для психики испытания, перерождается в нечто иное — в поэтику страшной баллады.