10 знаковых стихотворений Яна Сатуновского с комментариями

1. О войне без пафоса

          * * *

Как я их всех люблю
                    (и их всех убьют).
Всех –
          командиров рот
             «Ро-та, вперед, за Ро-о...»

                    (одеревенеет рот).
Этих. В земле.
«Слышь, Ванька, живой?»
                                       «Замлел».

                                                    «За мной, живей, е́!»

Все мы смертники.
Всем
артподготовка в 6,
смерть в 7.

(1942)

Ян Сатуновский был настоящим военным поэтом во время войны, и остался таким и после ее окончания: честным и непафосным, поэтом крови и мяса, потери и тоски. И в шестидесятые, и в семидесятые он продолжает писать о травме возвращения – о том, что даже выжившие с войны не возвращаются. И в этом смысле он был нашим советским-несоветским Ремарком, но Ремарком так и не коммерциализировавшимся, не «опопсевшим» стариком, а поэтом, в котором живет честный и напуганный новобранец. Или – ближе – военные и особенно послевоенные стихи Яна Сатуновского – это «Белорусский вокзал» нашей поэзии.

2. Ощущение краткого уюта

            * * *

Мирной жизни радуюсь вдвойне,
сравнивая,
то ли дело на войне.

На войне бывало забежишь в санбат погреться,
скинешь вещмешок,
отпустишь ремешок,
понемногу
ослабнет мышца сердца, -
славно в медсанбате,
тихо,
хорошо,

уходить неохота,
да и сил нет;
и сидишь,
и прислушиваешься в тиши,
как
свистит керосиновая лампа:
                                       свиснет,
                                       и стихнет;
как
идут
часы.

3. Свидетельство о совпадении миров

        * * *

Все думают одно и то же.

И говорят одно и то же.

Но говорят одно.

А думают другое.

(16 октября 1964)

Казалось бы, еще не откапала оттепель, а все уже ясно, точнее, все еще пасмурно, и приговор советскому двоемыслию вынесен. Нет, не приговор, а свидетельство, констатация. Не приговорено, а проговорено. Сейчас нам это кажется непреложным, чуть ли не банальным, но тогда поэт выхватывал самую суть из воздуха, из атмосферы – все и говорили одно, и думали другое, но знали ли об этом? А Ян Сатуновский узнал и назвал. Но помимо «злобы дня» здесь, в четырех нерифмованных строках, – сама суть поэзии: рассредоточенность и совпадение слоев не текста, но мира. Явления действительности воспринимаются рифмой, подобием.

4 и 5. Сентиментальность, вышедшая из «Шинели»

366

Захотелось всякой всячины:

щец из крапивы;

пива – чешского пива! –

сладкой гусятинки…

Я б лучку покрошил

во всю эту

страву…

Я б слезами посолодил…

(10 июня 1965)

365

Одеяло с пододеяльником
– поскорей укрыться с головой.
Не будите меня – я маленький,
я с работы, и едва живой.

Я свернусь калачиком
на краешке
у гремящей, как тоска, реки.
Старики,
откуда вы всё знаете?
Что вы знаете,
старики?

(12 июня 1965)

Здесь я специально цитирую стихи с авторской нумерацией. И символично, хотя явно случайно, что в собрании «Стихи и проза к стихам» эти два стихотворения уместились целиком на одной странице, на которой, кроме них, больше ничего нет. Перепутанная нумерация может указывать и на то, что это намеренный диптих, хотя сбоев нумерации на самом деле у Сатуновского немало, а все стихи явно или неявно связаны между собой в единый цикл жизни: по сути, перед нами пунктирный дневник, да лирика – любая – вообще всегда такой дневник и есть.

Символическое 365, число завершенного года, может указывать и на то, что сам автор считал это стихотворение знаковым, акцентным. Но может и не указывать. Однако для меня, читателя, оно именно такое. Прочитав его в книге Владислава Кулакова, я вдруг поняла, почувствовала, что поэзия сегодня (да и завтра, ведь по отношению к этому стихотворению, к лианозовцам вообще, я жила уже завтра) – возможна.

Эти два стихотворения – нарочито сентиментальные, чуть ли не жалостные, но это жалостность и есть наследие гоголевской «Шинели», непрерывная традиция внимания к «маленькому человеку» в русской литературе. Из простой – и недоступной – еды, из бытовых вещей складывается пронзительный мир пустой, огромной и безжалостной Вселенной, по которой гуляет ветер. Хорошее, детское во взрослом, маленькое – есть, но оно есть не всегда, и от этого еще более мучительно, оттого и «солодит» лирический герой всякую всячину слезами.

Также здесь очень интересный момент: оба стихотворения очень показательны для творческой манеры Яна Сатуновского, демонстрируют его формальные открытия в области возможностей русской рифмы и дыхания стиха, стоящего между свободным и регулярным. Сатуновский, безусловно, большой формальный новатор, и здесь это видно очень хорошо. И в то же время сама тематика этих стихов, повторюсь, традиционная, укорененная в классике. Новаторство оказывается продолжением, органичной частью непрерывного дыхания русской литературы.

6. Счастливый дедушка

Илюшке девять дней

     Что ты вякаешь, Илюшка?

     – Ля, ля, я лягушка;

     я гусёныш, ля, ля,

     я ваш принц Илья.

     Дед противный, никотинный,

     не коли меня щетиной.

     – Да что ты, Илюшенька,

     меня ведь к тебе близко не подпускают!

     (21 марта 1967)

     Несколько стихотворений, написанных на рождение внука Ильи, Иван Ахметьев выделяет в отдельный цикл. Здесь представлено одно из них.

     Несмотря на оправданный самой эпохой трагизм мировосприятия, лианозовцы – очень светлые, радостные поэты. Именно это позволило Яну Сатуновскому, Всеволоду Некрасову и Генриху Сапгиру обойти цензуру и публиковаться как детские поэты. Детская, весёлая, игровая энергия брызжет и во "взрослых" стихах Сатуновского, даже самых тяжёлых и грустных. А в стихах, написанных на рождение внука, это видно особенно четко, хотя перед нами не только чистая радость, но и взвешенная, с ноткой печали, поэзия текущего времени: рождается внук, и мужчина не просто становится дедом – он вступает в эпоху приветствия-прощания. «Начинается дедство и бабство», – пишет Сатуновский в стихотворении «Илюшке три дня».

     Во всех стихах цикла удивительно выстроена драматургия: мало слов, не так уж много деталей, но мы видим не только младенца и его дедушку, а всю семью: хлопотливую, может быть, чересчур деловитую бабушку, изумленную молодую мать. Так, в процитированном стихотворении автор говорит «меня ведь к тебе близко не подпускают!», и действо – как именно не подпускают, что при этом говорят – выстраивается у читателя перед глазами.

7. О любви к бабке

* * *

Бабка подымается бодрая, с давлением,

с рвением

берётся за домашние дела,

а намедни

важно поддала.

Вот и дед закашлялся с добрым утром.

Закури-ка, старче,

сигарету с фильтром.

(5 декабря 1968)

Снова «дедство и бабство». Образ старости у Яна Сатуновского – опять же светлый (но, если и с умилением, то не со слащавым), лишенный традиционных банальных коннотаций «мудрости». Повышенное давление – недуг, но здесь оно связано с бодростью, энергией, потому что для стариков  – это тема для разговора и примета социального объединения в одну группу, не только возрастную. И в то же время это примета времени: не тогда ли, в зрелые советские годы, коннотации «давления» (а не, например, апоплексии, «жабы», то есть присутствующего, но не убивающего) появились в повседневной речи? Бабка с давлением бодра, потому что давление дает ей пищу для беседы. Ну и вообще человек с высоким давлением – не астеничен, полнокровен.

Еще один момент: в советские годы дефицита пенсионеры, а особенно пенсионерки, выделяются в группу добытчиков, кормильцев. Здесь об этом, кажется, не сказано, и тем не менее читатель, тем более заставший в той же роли своих бабушек и дедушек, понимает это и без слов. 

И, разумеется, это стихотворение о любви. 

8. Мир, в котором ничего не происходит

* * *

И та же чертовня из-за забора,
и та, или не та,
коза,
или корова,
и теткин говорок («таё-моё»);

но лейтенант – не тот;
тот был майор.

(6 апреля 1971)

Удивительно точное и лаконичное описание явления дежавю. Но перед нами не просто дежавю как ложное припоминание, а фиксация мира, в котором ничего не происходит, каждая картинка повторяется бесконечно. И тем менее это сведение воедино двух времен жизни человека. Здесь нет упоминания старости и молодости, но мы буквально чувствуем эпоху, пронесшуюся по дуге, по кольцу, и речь не об общественном, политическом, но об индивидуальном экзистенциональном времени. Поворот времени, буквальный его оборот вокруг себя делает это крошечное стихотворение удивительно кинематографичным.

И снова удивительная находка в возможностях рифмованного стиха, когда новая рифма рождается из ослышки. Вообще у Сатуновского очень много такого застывания, отливания в форму случайного, оговорок, ослышек. Можно сказать, что в этом плане и он, и другие лианозовцы – почти фрейдисты.

9. Каменные бабы как связь времен

         * * *

Каменные бабы,
каменные прапрабабы,
брюхатые, с обвислыми усами;

вот одна кирная баба
припустилась на базар,
и, скажи, чего ей надо, –
телевизор чи сервант!

(7 июня 1971, Днепропетровск)

Еще одно доказательство того, что Ян Сатуновский – очень веселый поэт. И в этой веселой, пляшущей истории – опять непрерывная связь времен. Но если в стихотворении «И та же чертовня из-за забора...» жизнь человека «складывается» до двух кадров, то здесь на длине дуги – вся огромная история, и сегодняшние бойкие старушки оказываются плоть от плоти древних каменных истуканов. А может быть, напротив, это изваяния скифских божеств не выдержали и сорвались с места, обольщенные по-советски скудной, но какой уж есть, эпохой потребления.

Под стихотворением указано не только время, но и место написания. Днепропетровск – родной город Яна Сатуновского, бывал он там довольно часто, и все написанные там стихи снабжены этой пометкой. Для стихотворения «Каменные бабы...» это особенно важно: в нем воплощен сам дух степи, перед нами веселая, травестийная, но очень точная и, как «каменная прабаба», веская вариация темы «да, Скифы – мы!»

10. Главное, что надо знать о стихах

* * *

Главное иметь нахальство знать, что это стихи.

(4 июня 1976, Феодосия)

Мне кажется, это самый цитируемый текст Сатуновского. Во всяком случае, цитируемое моими знакомыми. И есть ощущение, что многие думают: это цитата из какого-то более обширного теоретического высказывания, может быть, из интервью. Я и сама так долго думала. А это и есть стихотворение. Все, целиком. В том-то все и дело.