1. О войне без пафоса
* * *
Как я их всех люблю
(и их всех убьют).
Всех –
командиров рот
«Ро-та, вперед, за Ро-о...»
(одеревенеет рот).
Этих. В земле.
«Слышь, Ванька, живой?»
«Замлел».
«За мной, живей, е́!»
Все мы смертники.
Всем
артподготовка в 6,
смерть в 7.
(1942)
Ян Сатуновский был настоящим военным поэтом во время войны, и остался таким и после ее окончания: честным и непафосным, поэтом крови и мяса, потери и тоски. И в шестидесятые, и в семидесятые он продолжает писать о травме возвращения – о том, что даже выжившие с войны не возвращаются. И в этом смысле он был нашим советским-несоветским Ремарком, но Ремарком так и не коммерциализировавшимся, не «опопсевшим» стариком, а поэтом, в котором живет честный и напуганный новобранец. Или – ближе – военные и особенно послевоенные стихи Яна Сатуновского – это «Белорусский вокзал» нашей поэзии.
2. Ощущение краткого уюта
* * *
Мирной жизни радуюсь вдвойне,
сравнивая,
то ли дело на войне.
На войне бывало забежишь в санбат погреться,
скинешь вещмешок,
отпустишь ремешок,
понемногу
ослабнет мышца сердца, -
славно в медсанбате,
тихо,
хорошо,
уходить неохота,
да и сил нет;
и сидишь,
и прислушиваешься в тиши,
как
свистит керосиновая лампа:
свиснет,
и стихнет;
как
идут
часы.
Собственно, это к тому, что было сказано выше. Сатуновского о войне, на войне и о войне после войны можно цитировать бесконечно. В этом стихотворении создается страшное, скорее
умеротворяющее, чем умиротворяющее, ощущение краткого уюта, передышки, в буквальном смысле междумирья, окруженного боем и боем, воем и воем. Собственно, это «
бьётся в тесной печурке огонь», «а до смерти – четыре шага», но Яну Сатуновскому здесь нет нужды называть смерть по имени: она звучит в языке вещей, в капающих паузах – подлинно передышка.
3. Свидетельство о совпадении миров
* * *
Все думают одно и то же.
И говорят одно и то же.
Но говорят одно.
А думают другое.
(16 октября 1964)
Казалось бы, еще не откапала оттепель, а все уже ясно, точнее, все еще пасмурно, и приговор советскому двоемыслию вынесен. Нет, не приговор, а свидетельство, констатация. Не приговорено, а проговорено. Сейчас нам это кажется непреложным, чуть ли не банальным, но тогда поэт выхватывал самую суть из воздуха, из атмосферы – все и говорили одно, и думали другое, но знали ли об этом? А Ян Сатуновский узнал и назвал. Но помимо «злобы дня» здесь, в четырех нерифмованных строках, – сама суть поэзии: рассредоточенность и совпадение слоев не текста, но мира. Явления действительности воспринимаются рифмой, подобием.
4 и 5. Сентиментальность, вышедшая из «Шинели»
366
Захотелось всякой всячины:
щец из крапивы;
пива – чешского пива! –
сладкой гусятинки…
Я б лучку покрошил
во всю эту
страву…
Я б слезами посолодил…
(10 июня 1965)
365
Одеяло с пододеяльником
– поскорей укрыться с головой.
Не будите меня – я маленький,
я с работы, и едва живой.
Я свернусь калачиком
на краешке
у гремящей, как тоска, реки.
Старики,
откуда вы всё знаете?
Что вы знаете,
старики?
(12 июня 1965)
Здесь я специально цитирую стихи с авторской нумерацией. И символично, хотя явно случайно, что в собрании «Стихи и проза к стихам» эти два стихотворения уместились целиком на одной странице, на которой, кроме них, больше ничего нет. Перепутанная нумерация может указывать и на то, что это намеренный диптих, хотя сбоев нумерации на самом деле у Сатуновского немало, а все стихи явно или неявно связаны между собой в единый цикл жизни: по сути, перед нами пунктирный дневник, да лирика – любая – вообще всегда такой дневник и есть.
Символическое 365, число завершенного года, может указывать и на то, что сам автор считал это стихотворение знаковым, акцентным. Но может и не указывать. Однако для меня, читателя, оно именно такое. Прочитав его в книге Владислава Кулакова, я вдруг поняла, почувствовала, что поэзия сегодня (да и завтра, ведь по отношению к этому стихотворению, к лианозовцам вообще, я жила уже завтра) – возможна.
Эти два стихотворения – нарочито сентиментальные, чуть ли не жалостные, но это жалостность и есть наследие гоголевской «Шинели», непрерывная традиция внимания к «маленькому человеку» в русской литературе. Из простой – и недоступной – еды, из бытовых вещей складывается пронзительный мир пустой, огромной и безжалостной Вселенной, по которой гуляет ветер. Хорошее, детское во взрослом, маленькое – есть, но оно есть не всегда, и от этого еще более мучительно, оттого и «солодит» лирический герой всякую всячину слезами.
Также здесь очень интересный момент: оба стихотворения очень показательны для творческой манеры Яна Сатуновского, демонстрируют его формальные открытия в области возможностей русской рифмы и дыхания стиха, стоящего между свободным и регулярным. Сатуновский, безусловно, большой формальный новатор, и здесь это видно очень хорошо. И в то же время сама тематика этих стихов, повторюсь, традиционная, укорененная в классике. Новаторство оказывается продолжением, органичной частью непрерывного дыхания русской литературы.
6. Счастливый дедушка
Илюшке девять дней
Что ты вякаешь, Илюшка?
– Ля, ля, я лягушка;
я гусёныш, ля, ля,
я ваш принц Илья.
Дед противный, никотинный,
не коли меня щетиной.
– Да что ты, Илюшенька,
меня ведь к тебе близко не подпускают!
(21 марта 1967)
Несколько стихотворений, написанных на рождение внука Ильи, Иван Ахметьев выделяет в отдельный цикл. Здесь представлено одно из них.
Несмотря на оправданный самой эпохой трагизм мировосприятия, лианозовцы – очень светлые, радостные поэты. Именно это позволило Яну Сатуновскому, Всеволоду Некрасову и Генриху Сапгиру обойти цензуру и публиковаться как детские поэты. Детская, весёлая, игровая энергия брызжет и во "взрослых" стихах Сатуновского, даже самых тяжёлых и грустных. А в стихах, написанных на рождение внука, это видно особенно четко, хотя перед нами не только чистая радость, но и взвешенная, с ноткой печали, поэзия текущего времени: рождается внук, и мужчина не просто становится дедом – он вступает в эпоху приветствия-прощания. «Начинается дедство и бабство», – пишет Сатуновский в стихотворении «Илюшке три дня».
Во всех стихах цикла удивительно выстроена драматургия: мало слов, не так уж много деталей, но мы видим не только младенца и его дедушку, а всю семью: хлопотливую, может быть, чересчур деловитую бабушку, изумленную молодую мать. Так, в процитированном стихотворении автор говорит «меня ведь к тебе близко не подпускают!», и действо – как именно не подпускают, что при этом говорят – выстраивается у читателя перед глазами.
7. О любви к бабке
* * *
Бабка подымается бодрая, с давлением,
с рвением
берётся за домашние дела,
а намедни
важно поддала.
Вот и дед закашлялся с добрым утром.
Закури-ка, старче,
сигарету с фильтром.
(5 декабря 1968)
Снова «дедство и бабство». Образ старости у Яна Сатуновского – опять же светлый (но, если и с умилением, то не со слащавым), лишенный традиционных банальных коннотаций «мудрости». Повышенное давление – недуг, но здесь оно связано с бодростью, энергией, потому что для стариков – это тема для разговора и примета социального объединения в одну группу, не только возрастную. И в то же время это примета времени: не тогда ли, в зрелые советские годы, коннотации «давления» (а не, например, апоплексии, «жабы», то есть присутствующего, но не убивающего) появились в повседневной речи? Бабка с давлением бодра, потому что давление дает ей пищу для беседы. Ну и вообще человек с высоким давлением – не астеничен, полнокровен.
Еще один момент: в советские годы дефицита пенсионеры, а особенно пенсионерки, выделяются в группу добытчиков, кормильцев. Здесь об этом, кажется, не сказано, и тем не менее читатель, тем более заставший в той же роли своих бабушек и дедушек, понимает это и без слов.
Как и другие стихи Яна Сатуновского, это стихотворение особенно энергично благодаря форме, игровой рифмовке – очень простой («с давлением – с рвением») или, напротив, изысканно ассонансной («утром – фильтром»). Наблюдаем мы здесь и смысловую рифму, опоясывающую все стихотворение фигурой умолчания: в начале бабка «по
дымается», а в финале дед закуривает.
И, разумеется, это стихотворение о любви.
8. Мир, в котором ничего не происходит
* * *
И та же чертовня из-за забора,
и та, или не та,
коза,
или корова,
и теткин говорок («таё-моё»);
но лейтенант – не тот;
тот был майор.
(6 апреля 1971)
Удивительно точное и лаконичное описание явления дежавю. Но перед нами не просто дежавю как ложное припоминание, а фиксация мира, в котором ничего не происходит, каждая картинка повторяется бесконечно. И тем менее это сведение воедино двух времен жизни человека. Здесь нет упоминания старости и молодости, но мы буквально чувствуем эпоху, пронесшуюся по дуге, по кольцу, и речь не об общественном, политическом, но об индивидуальном экзистенциональном времени. Поворот времени, буквальный его оборот вокруг себя делает это крошечное стихотворение удивительно кинематографичным.
И снова удивительная находка в возможностях рифмованного стиха, когда новая рифма рождается из ослышки. Вообще у Сатуновского очень много такого застывания, отливания в форму случайного, оговорок, ослышек. Можно сказать, что в этом плане и он, и другие лианозовцы – почти фрейдисты.
9. Каменные бабы как связь времен
* * *
Каменные бабы,
каменные прапрабабы,
брюхатые, с обвислыми усами;
вот одна кирная баба
припустилась на базар,
и, скажи, чего ей надо, –
телевизор чи сервант!
(7 июня 1971, Днепропетровск)
Еще одно доказательство того, что Ян Сатуновский – очень веселый поэт. И в этой веселой, пляшущей истории – опять непрерывная связь времен. Но если в стихотворении «И та же чертовня из-за забора...» жизнь человека «складывается» до двух кадров, то здесь на длине дуги – вся огромная история, и сегодняшние бойкие старушки оказываются плоть от плоти древних каменных истуканов. А может быть, напротив, это изваяния скифских божеств не выдержали и сорвались с места, обольщенные по-советски скудной, но какой уж есть, эпохой потребления.
Под стихотворением указано не только время, но и место написания. Днепропетровск – родной город Яна Сатуновского, бывал он там довольно часто, и все написанные там стихи снабжены этой пометкой. Для стихотворения «Каменные бабы...» это особенно важно: в нем воплощен сам дух степи, перед нами веселая, травестийная, но очень точная и, как «каменная прабаба», веская вариация темы «да, Скифы – мы!»
10. Главное, что надо знать о стихах
* * *
Главное иметь нахальство знать, что это стихи.
(4 июня 1976, Феодосия)
Мне кажется, это самый цитируемый текст Сатуновского. Во всяком случае, цитируемое моими знакомыми. И есть ощущение, что многие думают: это цитата из какого-то более обширного теоретического высказывания, может быть, из интервью. Я и сама так долго думала. А это и есть стихотворение. Все, целиком. В том-то все и дело.