Четыреста лет одиночества Гонгоры

За честь почитаю выглядеть темным в глазах невежд…

Л. де Гонгора, 1615 г.

Литературная репутация «князя испанских поэтов» Луиса де Гонгора-и-Арготе (1561 – 1627) знала падения и возвышения. При жизни он был окружён почитателями и подражателями, но соперничал с двумя другими поэтическими гигантами – Лопе де Вега и Франсиско де Кеведо. После смерти Гонгоры споры о его «тёмном стиле» не утихали, пока в XVIII столетии он не был объявлен воплощением дурновкусия; приговор просветителей оставался в силе долгие годы. «Реабилитация», как это часто случалось с поэтами барокко, к Гонгоре пришла в XX веке. 1927 год, когда отмечалось 300-летие его кончины, стал судьбоносным: его подняли на щит и провозгласили своим учителем молодые испанские модернисты во главе с Ф. Гарсиа Лоркой, впоследствии вошедшие в историю как «поколение 27 года».

Образец темного стиля

Среди сочинений Гонгоры главнейшее – незавершённая «Поэма Уединений¹» (1614-27), одно из самых загадочных и парадоксальных произведений испанской литературы, казалось бы, целиком состоящее из противоречий. Бок о бок в нем идут предельный минимализм фабулы (кораблекрушение некоего юноши и его последующие наблюдения за красотами природы и сельскими празднествами), отсутствие конкретных примет места и времени, характеров, даже сюжета как такового — и головокружительная изощрённость изобразительных средств, фейерверк мифологических и исторических аллюзий, неслыханная свобода образных ассоциаций, оставляющая позади самые радикальные (пост)модернистские эксперименты, нескончаемый поток напоминающих ребусы многосоставных метафор, самыми неочевидными путями описывающих самые простые и знакомые предметы и явления. По словам переводчика, главное в поэме Гонгоры — не перипетии повествования, а то, как оно рассказано (с. 48). «Поэма Уединений» — произведение, нарочито созданное «для немногих», крайне взыскательное по отношению к читателю. Уже четыре века оно считается одной из вершин «тёмного стиля» или «чистой поэзии» в испанской и мировой литературе, и наиболее надёжное тому свидетельство — то, что поэму Гонгоры начиная уже с XVII века перелагают… с испанского на испанский, разъясняя трудности её языка с помощью прозаического «объяснительного перевода».

История переводов Гонгоры на русский

История переводов Гонгоры на русский язык не очень длинна, но богата достижениями. В качестве курьёза можно указать тот факт, что первым его переводчиком в России был Д.Н. Садовников (1847 – 1883), автор всем знакомого как «народная песня» стихотворения «Из-за острова на стрежень». В конце 1930-х годов в хрестоматиях по западноевропейской литературе под редакцией Б.И. Пуришева появились два сонета Гонгоры, блестяще переведённые В.Я. Парнахом. Но подлинного открытия испанского поэта пришлось ждать до 1970-х; единственная доселе отдельная книга Гонгоры на русском языке вышла в 1977 году. Далее в антологиях («Из испанской поэзии XVII века», 1983; «Поэзия испанского Возрождения», 1990; «Поэзия испанского барокко», 2006) появлялись новые переводы Гонгоры, но прежде всего — его лирики. В корпусе русского Гонгоры все больше назревала необходимость «увенчать здание», то есть перевести его главный шедевр – Soledades. Теперь, спустя четыре века после создания поэмы, этот пробел наконец восполнен.

В вышедшей книге  (Гонгора-и-Арготе Луис де. Поэма Уединений; Сказание о Полифеме и Галатее; Стихотворения / Пер. с исп. П. Грушко. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019.— 264 с.)  впервые появляется полный русский перевод поэмы, выполненный П.М. Грушко, – ранее, в 1998 и 2015 годах, печатались его фрагменты, также в 2006 году было опубликовано начало поэмы в переводе А.Ю. Миролюбовой. При этом сам opus magnum Гонгоры занимает лишь малую часть издания, ставшего итогом почти 60-летия (!!!) работы П.М. Грушко над поэзией испанского классика и, по сути дела, представляющего собой его персональную «гонгориану». В неё также включены уже публиковавшиеся ранее лирические стихотворения (как возвышенные по стилю и содержанию, так и пародийно-бурлескные), изощрённая по языку поэма «Сказание о Полифеме и Галатее» и, в качестве «бонуса», язвительные стихотворные нападки Кеведо, злейшего поэтического недруга Гонгоры. Крайне занимателен и полезен подготовленный П.М. Грушко очерк жизни и творчества Гонгоры, а ещё более того — многочисленные заметки и воспоминания переводчика. Несмотря на особый статус поэтического перевода в русской культуре, у нас так и не сложилось практики авторского комментария и аргументации в пользу принятых решений; здесь же переводчик словно приоткрывает дверь в собственную мастерскую, подробно рассказывая свою личную историю постижения и воссоздания Гонгоры и обосновывая те или иные переводческие решения. Эта практика, безусловно, должна стать более распространённой.

Схватка испанского языка с русским

Учитывая, что «Поэма Уединений» занимает центральное место в композиции книги и, в отличие от других включённых туда произведений Гонгоры, ранее никогда полностью не публиковалась, в нашей рецензии имеет смысл сосредоточиться именно на ней. Автор этих строк дважды прочел Soledades в подлиннике: в студенческие годы, «по наитию», и несколько лет назад, вдумчиво и вооружившись комментариями и критическими статьями. Оба раза передать эту поэму по-русски ему представлялось делом совершенно недостижимым; в лучшем случае, думалось, можно будет дать о Soledades какое-то представление, переложив поэму верлибром, а лучше — прозой в духе испанских «объяснительных переводов». Книга П.М. Грушко развеяла это заблуждение — «Поэма Уединений» явилась на русском языке не как филологическое упражнение, не как 60-летний труд «для себя», но как подлинно живая поэзия, едва ли не более завораживающая в XXI веке, чем в XVII. Перевод конгениален подлиннику именно в том, что составляет существо гонгористской поэзии: он сочетает безупречную логику в построении образа с крайней прихотливостью ассоциаций и подлинно живописным искусством в описаниях. Процитируем для примера прославленное, а в Испании — даже хрестоматийное начало поэмы:

Порой, когда весь мир цветёт на диво,

и вор Европы (чье обличье лживо

и полумесяцем — таран на лбу,

и, словно Солнце, все лучи на шкуре),

слепящий бог лазури,

гнал в луг сафирный звезды на пастьбу… (с. 49).

Вор Европы во лживом обличье с тараном на лбу — бык, но также и Зевс/Юпитер, повелитель небес (вспомним миф о похищении Европы); он же — и зодиакальный Телец, о чём напоминают астрономические образы. На обыденном языке весь процитированный период означает всего-навсего «в пору, когда стоял месяц май». По-испански это описание приковывает внимание с первой строки; в переводе все мифологические аллюзии сохранены, образный строй не нарушен, славянизмы перевода передают латинизмы оригинала… Таких труднейших для передачи мест в поэме — многие десятки, и переводчик ни разу перед ними не капитулирует, комментируя принятые им решения и помогая читателю оценить как трудность поставленной задачи, так и виртуозность её разрешения.

Трудно сказать одним словом, что именно напоминает Soledades в русском обличье. Для передачи неповторимого гонгоровского языка П.М. Грушко синтезировал особый его русский эквивалент, корнями уходящий то в славянскую Библию и богослужебный язык, то в «вирши» Симеона Полоцкого, то в уже близкую к современности, но воспринимающуюся как архаика поэзию XVIII века, и в результате парадоксально напоминающий о Т.С. Элиоте и Э. Паунде, а может, и о джойсовском «Улиссе». Свою работу над пересозданием этого труднейшего для восприятия романа С.С. Хоружий называл «тяжёлой атлетикой перевода»; нечто подобное можно сказать и о труде П.М. Грушко. В качестве образца этого словесного фейерверка приведём описание открытий Колумба из второй части поэмы (с. 74 – 75); в переводе на обыденный язык речь идёт о плавании его кораблей в неизведанные моря на западе и столкновениях с туземцами:

Три ели, что трезубец осквернили

Нептуна, первыми свершив насилье,

никем не совершённое дотоле,

коснулись Запада лиловых штор,

которыми он застит Солнца взор,

волн омрачая синее раздолье.

Летучих аспидов презрев обилье

(для солнца темь, для воздуха отрава),

не убоясь карибских дротов острых,

её знамена, чья не меркнет слава,

на перешейке диком усмирили

свирепых листригонов в перьях пёстрых;

сим перешейком Океан разъят,

бессильный сочленить (хрустальный гад)
главу в короне Севера и хвост
в чешуйках Южных звезд,
средь стылых антарктических морей…

…Сам П.М. Грушко описывает свою работу как схватку испанского языка с русским — если испанский наступает «во всеоружии витиеватого барокко XVII века», то русский сражается с помощью древнерусских и церковнославянских заимствований (с. 55). С уверенностью можно сказать, что победителем в этой битве стали переводчик и его читатели. Ни в коем случае не упрощая подлинника, целенаправленно отвергая соблазн сделать его «ближе и понятнее современному читателю», переводчик становится для русского читателя надёжным проводником в причудливом и поражающем воображение поэтическом мире Гонгоры. Это издание — один из наиболее умиротворяющих «хэппи-эндов» в драматической истории русского поэтического перевода. Радостно за переводчика, увидевшего в печати плоды своего многолетнего труда; радостно за читателя, получившего возможность приобщиться к труднейшему из испанских гениев; радостно за русскую переводную традицию — в ней появился новый классический перевод, который ещё долго не потребует замены.

1

Именно на таком переводе многозначного и труднопередаваемого заглавия Soledades (soledad – «уединение», «одиночество», но также и «грусть о чем-то утраченном», «тоска, вызванная чьим-либо отсутствием» и т.п.) остановился П.М. Грушко.