Сергей Шабалин. У порога добра и зла…

Геннадй Кацов прочитал новую книгу стихотворений русско-американского поэта Сергея Шабалина «Ада не бойтесь…»

Кацов Геннадий

фотография Сергея Шабалина | Просодия

Шабалин С.  Ада не бойтесь… М.: Из-во Литературный клуб «Классики XXI века», 2021.


ада000.jpg



                                                                                            Мы стали старше, но глаза погасшие

                                                                                            теплят далекие каникулы и лето,

                                                                                            когда ночная мгла над Патриаршими

                                                                                            позеленела вдруг и стала лесом.


                                                                                                                        «Озеро на Патриках»


                                                                                            Ада не бойтесь – коль вы уже в Аду


                                                                                                                            «Ада не бойтесь…»


Едва написав: «Новая книга русско-американского поэта Сергея Шабалина “Ада не бойтесь”…», - я поймал себя на нескольких неточностях, поэтому начну, как в лучших модернистских традициях, с примечаний.


Прежде всего, о «русско-американском». Владимир Набоков, безусловно, русско-американский литератор, при этом топографическое приложение его поэзии и прозы – небольшие американские городки и провинциальные университеты, а к родному послереволюционному городу отношение специфическое, что вполне ожидаемо: еще в 1924 году о Петрограде, переименованном в Ленинград, он не без сарказма говорит: «Был Петроград — он хуже, / Чем Петербург, не скрою, — / Но не походит он, — / Как ни верти, на Трою: / Зачем же в честь Елены — / Так ласково к тому же / Он вами окрещен?»


Русско-американский поэт Иосиф Бродский открывал Америку с мичиганского Анн-Арбора, закончив свои дни в Нью-Йорке, который описать, как он считал, способен разве что Супермен, если бы тот слагал стихи. Представленная же в его творчестве тема Ленинграда – одна «из» в авторском широком общероссийском контексте. Видимо, благодаря и геодезическим экспедициям, и деревне Норинская, и частым посещениям российской столицы, не говоря уже о перемещениях по миру после эмиграции в США в 1972 году, с неизменным венецианским дискурсом, ориенталистким либо северо-европейским ландшафтами.


В современной русской поэзии широко представлены несколько десятков русско-американских поэтов, и терминологическая размытость «русско-американского» очевидна. Сергей Шабалин – не просто «русско-американский», а московско-нью-йоркский поэт Сергей Шабалин – не просто «русско-американский», а московско-нью-йоркский поэт, чему доказательством все его, практически, сюжетные стихотворения. Родившийся в Москве, Шабалин не расстается в своих текстах с названиями московских улиц и районов, именами станций московского метрополитена и теми местами, которые связаны с его детством и юностью.


Вечный поезд в сторону Планерной.

Я когда-то летел до Сходненской,

а теперь торможу на Тушинской.

«Cходня» рядом, но связь пропала

с грустной рощицей возле дома…

Хорошо, что все живы порознь.

Радуюсь, что живем разрозненно.

Осень ранняя, время позднее

и всего десять лет до Сходненской.


                            «Подземный романс»


В семнадцать лет, в 1978 году, Сергей вместе с семьей переезжает из Москвы в Нью-Йорк, и в дальнейшем проводит время между этим двумя конечными пунктами своего маршрута.


В Нью-Йорке Шабалин заканчивает художественную школу «Сenter for the Media Arts» и становится дизайнером. По молодости лет, изучает Нью-Йорк с не всегда приглядных сторон, ведь в Городе Большого Яблока объектами пристального интереса могут стать не только Музей дизайна, артшедевры и артефакты. «Свой», найденный им и обживаемый годами крупнейший американский мегаполис, Шабалин тщательно прописывает в стихах, ведя, таким образом, не столько городскую летопись, сколько дневник собственной жизни.


Игра сезонов означала жизнь

у потаенной двери, на пороге

наитий, откровений и пороков.

Случалось, и над пропастью во ржи.

Прощай, ландшафт две тысячи второго,

хмельная правда и нью-йоркский счет,

и наледью мощенная дорога.

Спасибо, что не желтым кирпичом…


                      «В Централ-парке декабрь…»


В 1997 году Сергей оставляет Нью-Йорк. Как отмечено в одной из рецензий на его книгу «Полифонический эскиз» 1999 года: «… возвращенец из маргинально-русского Нью-Йорка в странноприимные "сумерки Большого Дровяного"»  (А.Самарцев, Брутальная хрупкость. Независимая газета. Ex Libris. 25.05.2000) Шабалин возвращается в Москву и с тех пор живет на два дома, поочередно оседая в двух «мировых», в шпенглеровской трактовке, городах: Москве и Нью-Йорке.

Без иллюзий подростка я тоже уеду в Москву,

если только не выпущу дух в госпитальной коляске.

Я исчезну, как сон, но вернусь во плоти, наяву,

без дурацких понтов и финтов в опереточной маске.

А Маяк не погас. Он на месте привычном стоит,

над пустынной Тверской и умолкшим театром Сатиры.

Там сегодня пустые ряды и театр закрыт —

он угрюм, как частичка большого, несчастного мира.


                                   9 апреля 2020 (В разгар эпидемии коронавируса в Нью-Йорке). «Письмо в Москву»


Причем, погружаясь в пессимистический фон и вникая в маргинальные детали видеоклипов, которые силлабо-тоническим, нередко раздраженным письмом насыщает Шабалин, хочется произнести «чума на оба ваших дома!», всуе помянув шекспировских и Монтекки, и Капулетти.


На сирень моторами гудят,

беспощадно выхлопами травят.

Для нее нью-йоркский воздух — яд

или ад — с чем дерево поздравить?

Быть мишенью, да в чужой стране

и ворона белая не станет.

А вакантных мест в Нью-Йорке нет

(для сиреней), и она завянет.


                             «Сирень в Нью-Йорке»


Дело в том, что в глубине души относясь к обоим городам с симпатией, если не с искренней любовью, Шабалин использует апофатический метод, определяемый в богословских практиках, как негативная теология. Во всяком соприкосновении с Москвой и Нью-Йорком поэт выражает их сущности путем отрицания любого из возможных положительных определений  Во всяком соприкосновении с Москвой и Нью-Йорком поэт выражает их сущности путем отрицания любого из возможных положительных определений. В случае познания Бога это означает, что всякое определение ему несоизмеримо и отрицается, поскольку Богом быть не может, им не является. Очевидно, отрицательные перечни (не об эпитетах речь, а скорее о структурных составляющих, минорных регистрах и интонации), приложимые к этим городам, вплоть до вынесенного в заголовок определения «Ад», негативны потому, что они и представления о них Шабалиным – вещи несоизмеримые. Как писал Ст. Ежи Лец: «В действительности все совсем не так, как на самом деле».


… Эфемерен бог,

что одарил тебя лицом и ростом.

А вот — с воображением слабо...

Кроме того, мой многогранный космос

не бездна для тебя, не волшебство —

А стало быть, напрасны уверенья,

но у меня остался небосвод

и облака в закатном опереньи...


                       «Мне ни к чему твое больное эго»


Вообще, о чем это предупреждение в названии книги, уверенный совет бывалого, пояснительная записка к тревожному сущему и опасно-утомительному существованию? Или это – призыв к самому Богу, с почтительным обращением на «вы»: «Ада не бойтесь!»?


Откуда это знание Ада? Ведь Шабалин принадлежит к поколению, которое не участвовало в войнах – вьетнамская далеко позади, да и афганская с двумя иракскими прошли мимо. Его не захватывали в Сирии в заложники террористы ИГИЛ и не угрожали отрубить голову в случае неуплаты Госдепом выкупа; он не находился 11 сентября 2001 года ни в одном из зданий-близнецов Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке (муж моей родной сестры в тот день вышел в свою рабочую смену и спасся, выжил); и его, белого, не били бейсбольными битами во время расовых волнений в нью-йоркском СОХО летом 2020 года.


… А на развязках (что к бойкоту

шоссе ведут) — чтоб стерлась память,

расставлены фаланги копов.

И мертвые стоят с серпами...


                              «Ярмарка в Нью-Йорке»


Откуда – Ад, если сегодня жизнь ньюйоркца и москвича далека от обреченной планиды грешников и злодеев, по свидетельству Данте, поджариваемых чертями на сковородках? Даже в эпоху пандемии коронавируса, даже в удушливой атмосфере политической корректности в одном случае, и прогрессирующей автократии в другом.


Видимо и здесь – несовпадение поэтического ожидания с действительностью, апофатическое несоответствие между тем, во что упирается взгляд поэта в реальности и это прочитывает, и неким абсолютом, идеализированным городом-топосом-садом, каким поэту Москву хотелось бы видеть, и каким Нью-Йорк ему представляется.



В нашей АДОсфере и жить не в кайф

и дать дуба, увы, не ново...


                                      «Бакунинская, 58»


Равно так же вписывается в книгу еще одна дуалистическая тема, в ином континууме – беспечное детство, проведенное в Москве, и бытие взрослого человека, со всей тяжестью ответственности и прозябанием в паутине социальных условностей, в городских границах Нью-Йорка и Москвы, взрослевших вместе с автором «Ада не бойтесь…».


Ночной экспресс играл тяжелый рок

на бесконечном грифе ржавых шпал.

Меня не ждал предутренний Нью-Йорк,

и я его, горбатого, не ждал.


                                      «Возвращение»


Идеальный, опоэтизированный город – и мегаполис, давящий сиренами горслужб, законами и своим порядком, как в той же мере – воспоминания об оставленном (словно игрушка, заброшенная на чердак) детстве и непереносимом грузе зрелости, всех этих взрослых и наступивших как-то сразу лет. Такая проблематика, уход от оседлости и охота не к перемене мест вообще, а к неизбывной рокировке конкретных, знаковых в судьбе городов – то самое неизбежное, ежедневно ощущаемое в виде неприглядного труда по освоению собственной судьбы, и расставленное, как метки, в каждом, практически, стихотворении Шабалина. И что, условно говоря, как труд Сизифа, нескончаемо вносит в будни тяжелый запах пота и раскаленного добела адового котла.


Путешествие тяжелей вдвойне. Здесь не один, как для джойсовского Улисса Дублин, со всей его лезущей в глаза центонностью, пропавшими людьми и событиями, словно в лингвистической фигуре эллипсисе – намеренно пропущенные, незамеченные в своей потерянности слова.


Ну, а нам... Нам что делать далее —

как доплыть чрез все «не могу»

до вечерних огней Рузвельт Айленда,

что зажглись на другом берегу?


                                   «Парк скульптур»


Шабалину «повезло»: у него два Дублина, а возвращение в одну из Итак – очередное в круговороте возвращений, где языки, русский и английский, не смешиваются так же, как жизнь невозможно смешать со смертью.


Сценарист разъяснит потом

каждый кадр и понять поможет

бег назад из морга в роддом

мимо смерти. И жизни тоже...


                                 «Черная карта»


Другое дело, что воспринимая свой травелог, как ежедневный спуск Орфея в Ад, вряд ли можно быть твердо уверенным, что жизнь чем-то от смерти отличается.


Взял билет назло погоде ветреной

и в иллюминаторе, спросонья,

разглядел разметки Шереметьево...

Надоело? Снова на Гудзоне.


                                      «Амулет»


Поэт-метареалист Александр Еременко в отзыве на третью книгу Шабалина «Новые тексты для балалайки», дает автору такую характеристику: «Это яркий урбанист последней волны». Готов согласиться, если под «последней волной» имеется в виду цунами. 


Все эти рассуждения можно было бы легко ввести в мифо-поэтическую, хрестоматийную тему «возвращений», рассматривай мы зигзаги судьбы Сергея Шабалина, и цитируя в этой связи тексты из его книги. Но взятые порознь и вместе, стихотворения в книге «Ада не бойтесь…» – семиотически шире и возвращений, и кочевья, и оседлости.


… Я себя перестал узнавать,

слишком долго вращаясь в холодной орбите земшара.


                                       «Мы увидимся снова…»


В этих текстах удивительное сочетание простоты, ясности высказывания на поверхности (на уровне синтаксиса и лексики – то с уклоном в бытовую, то в архетипическую), с расслоением смыслов, с двоением ракурсов, с мгновенной сменой оптики, к которой читатель едва успевает привыкнуть. И это создает эффект отстранения, недоступной глазу в сути своей некоей целостной картины мира, по-импрессионистски размытой в деталях и впечатляющей на общем плане.


И листья кленов пристают как ласты

К подошвам нашим и хрустят, как хлопья...

Ко дну залива медленным балластом

плывут дождливых месяцев циклопы.


                                 «В прибрежном парке…»


В этой загадочной системности Шабалина, проникновении семантических конструкций в причинно-следственные связи поэтического сказа видится родство со строением стихов Ивана Жданова, своим творчеством доказавшим возможность существования западно-европейского барокко в русской поэзии.


Открытый гроб – последняя сума

отождествленья с непрозревшим миром.

А за окном выл Виллидж, и зима

англоязычна, но переводима

штампованные шарики толпы

катила в лузы метрополитена.


                            Farewell to Brodsky


Такие, своего рода, эксплицитно выраженные рефлексии по самым важным метафизическим аспектам жизни-смерти, выводят риторику в текстах Шабалина на полифонический уровень. Причем, не столько в оппозициях смерть-жизнь, ад-рай, хаос-баланс, сколько в монохромной плоскости, вроде: все есть прах, а значит, смерти нет; свет, как бессмертие, и огонек, как бытие в его бесконечном изводе:


Кажется очевидным: замкнулся круг,

нет ни огня, ни света в конце тоннеля.

Но огонька случайный прохожий попросит вдруг

и сигаретку протянет просто, без всякой цели...


                               «Ада не бойтесь…»


В этих самих себя порождающих смыслах, как и в рождении живого из живого, есть надежда на выход. Так в математике минус на минус дает плюс, а сходное с подобным отталкиваются, тем самым доказывая существование незримого всесильного магнитного поля.


Да, пустоцвет, конечно, но пусть цветет,

словно заряд граффити в ночном парадном.


                                   «Ада не бойтесь»


Вполне вероятно, что призыв автора не бояться Ада происходит не столько из знания о том, что с нашим опытом выживания в земном аду нам бояться уже нечего, а благодаря уверенности в том, что его, Ада, просто-напросто, нет. Здесь его нет, поскольку все зависит от угла зрения, пристальности взгляда, количества выпитого алкоголя, трезвого образа жизни, идеалистической веры в то, что красота спасет мир достоевского:


Мне ни к чему твое больное эго —

Мне своего хватает. Мне нужна

инъекция полуночного снега

в пробирке почерневшего окна.


                                 «Мне ни к чему…»


И там Ада – нет, поскольку смерти нет, а есть прах, да и жизнь втягивается в черную пустоту квадрата, на дне которого всех встречает не апостол Петр, как, возможно, наверху; не черт, каким нам его рисуют, а улыбающийся Казимир Северинович Малевич. По-свойски тебя встречает, приветствуя с южным акцентом: «Прошу пана до гиляки!» И потому, что поляк по происхождению, и потому, что квадрат не черный, а белый. И потому, что Ада не боится: ни в аду на земле, ни в Москве, ни в Нью-Йорке:


Резюмировать век номер двадцать совсем нелегко.

Несмотря на подробный архив вне границ и пределов,

белых пятен немерено. Скажем, Малевич и Ко.

Может, черный квадрат — на поверку овал, и он белый?


                                                       «Конец»



Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Современная поэзия #Литературные сообщества
Неопочвенники, или Кукушата гнезда Кузнецова

Ядро неопочвеннического религиозного направления в условно молодой поэзии сегодня - московская поэтическая группа «Разговор», основанная в 2006 году в Москве. В нее вошли поэты Григорий Шувалов, Александр Дьячков, Николай Дегтерёв, Александр Иванов. Поэт и критик Анна Аликевич попыталась разобраться в наследии и трансформациях этой группы.

#Лучшее #Поэтическая пушкиниана #Пушкин
Леонид Аронзон: Пушкин скачет на коне

85 лет назад, 24 марта 1939 года, Родился Леонид Аронзон. Очередной материал «Русской поэтической пушкинианы» посвящен стихотворению Леонида Аронзона, в котором Пушкин оказывается творцом вселенной.