Шон О’Брайен. Я стараюсь усилить ощущение тайны, скрытой внутри вещей

Шон О’Брайен (р. 1952) – британский поэт, критик, драматург, автор шестнадцати книг стихов, лауреат многочисленных премий. Один из трёх поэтов в истории, удостоенных премий Т. С. Элиота и Forward Prize за одну и ту же поэтическую книгу («Утонувшая книга»; The Drowned Book, 2007). Эта же книга получила Премию Northern Rock Foundation. Один из основателей литературного журнала The Printer’s Devil, пишет критические статьи для The Sunday Times и The Times Literary Supplement. Ведёт передачи на радио. Пишет сценарии для телевидения и радио, среди которых – радиоадаптация романа Евгения Замятина «Мы», сделанная для BBC Radio 4. О’Брайен – член Королевского литературного общества. Prosodia в рамках проекта «Современная британская поэзия в русском восприятии» публиковала подборку переводов поэзии Шона О’Брайена.

Поэту следует использовать всю палитру возможностей

– Вы проделали большой путь в поэзии, написали немало поэтических книг. Как менялся ваш поэтический метод за эти годы? И как бы вы сформулировали задачи, которые ставите перед собой?

– Мы должны отдавать себе отчет в том, что любые заблаговременные решения лишь отчасти влияют на поэзию. Поэты работают над текстом в существенной степени инстинктивно, необязательно осознавая, чего именно ищут, но при этом будучи уверены в необходимости поиска. Так, скажем, работая над первой поэтической книгой «Домашний сад» (1983), я стремился связать личностные переживания с более обширным историко-политическим контекстом.

В этом смысле поэзия Одена даёт нам некоторые ориентиры. Мне также было важно учесть его рассуждения о том, что поэту следует использовать всю палитру возможностей – свободно двигаться от крупных форм к малым, от объемных од и элегий к комичным песенкам, оставаясь одинаково вовлечённым в создание каждого текста. И в то же время мне хотелось писать так, чтобы лирическое высказывание и историко-политическая рефлексия воспринимались как единое целое, а не как обособленные явления.

Пожалуй, моя поэзия представляет собой исследование этих процессов, и вместе с тем запечатление памяти и воображения изнутри истории, политики, любви и конкретного места. Меня также интересует то, каким образом действует воображение само по себе.

– Какова ваша поэтическая генеалогия? Кто ваши предшественники, учителя? С кем из поэтов вы спорите? Каким образом сформировался ваш подход к поэзии?

– Меня многому научили поэты Дуглас Данн и Питер Портер, ставшие в дальнейшем моими друзьями. Некоторые другие авторы были для меня крайне важны, например, Элиот, Стивенс, Оден, Ларкин, Льюис Симпсон, Джеймс Райт, Рой Фишер, Дерек Уолкотт, Джо Шапкотт и Кейтлин Джейми. Влияние Шекспира, Марвелла и Мильтона стало ощутимей с годами. Я также высоко ценю Рильке и Збигнева Херберта.

– Современная британская поэзия в основном пишется свободным стихом, вы используете метрику, иногда рифмы (регулярные и нет). Почему, как и с какой целью вы работаете с этими стиховыми элементами?

– Рискну и скажу очевидное: как когда-то говорил Паунд, никакой стих не свободен, если поэт хочет достичь хорошего результата. Свободный стих не единообразен, не монолитен, равно как и метрический стих. К тому же метрика и верлибр вовсе не изолированы друг от друга. Хотя и тем, и другим, бывает, пишутся плохие тексты. Каким бы подходом мы ни воспользовались, необходима музыкальность и преодоление среднего уровня. Подчас я пишу сонеты, иногда белым стихом или верлибром – в зависимости от того, чего требует то или иное стихотворение.

Кто-то сказал, что нет ничего старомоднее авангарда

– Поэзия постоянно балансирует между традицией и авангардом, равно как (согласно Элиоту) между традицией и индивидуальным талантом. Как бы вы определили своё место относительно традиции-эксперимента?

– Кто-то ведь сказал, что нет ничего старомоднее авангарда. Нам следует воспринимать модернизм как динамичное явление, осознавая между тем, что его время прошло. Мы ведь живём через столетие после него. Проблематика, актуальная для последующих поколений поэтов, может попросту не совпадать с тем, что волновало Элиота, Паунда и прочих. Что наше поколение (грубо говоря, рождённое между 1950 и 1965) заимствовало у Элиота, так это его интерес к драматургичности, к способности поэзии быть трёхмерной. Эту способность открыли ещё в девятнадцатом веке Браунинг с Теннисоном, а открытие стало возможным благодаря Шекспиру и поэтам семнадцатого века: спрессованный язык, полный множащихся значений, обитающий внутри благодатно напряжённой формы. Я бы отметил, что многие из нас – Дон Патерсон, В. Н. Херберт и поздний Майкл Донахи – среди прочего литературные критики.

– Как бы вы охарактеризовали ситуацию в современной британской поэзии? Каковы основные направления, тенденции? И что произойдет дальше? Каких ключевых современных авторов вы бы рекомендовали?

– Думаю, было бы любопытно взглянуть на то, что случится через десять лет. Сейчас наблюдается какое-то буйство поэтических изданий, всё время появляются новые имена. Отчасти так происходит из-за заполнения образовавшихся когда-то лакун: этнический аспект, сексуальность, феминизм, классовые взаимоотношения и многочисленные комбинации этих и других тем – все бьются за место под солнцем. Конечно, это запоздалые явления. Вполне вероятно, что из-за такой запоздалости ценность некоторых сочинений преувеличена. Но в нашей ситуации нет ничего нового, разве что несомненное новшество – возросшие масштабы производства.

Из современных поэтов младшего поколения я бы рекомендовал обратить внимание на Пола Бэтчелора, Джона Чаллиса, Фрэнис Левистон, Ханну Лоу, Джейкоба Полли и Тони Уильямса.

Реализм, сновидческий опыт и воображение как части единого целого

– В вашей поэзии два (а возможно, и больше) основных плана: реальный и иррациональный, искажённый. И оба плана схлестываются, порождая весьма оригинальную картину. Так происходит, например, когда вы описываете обыденную сцену и затем добавляете гротескной образности (скажем, в «Дожде», когда «Тревор МакДональд захлебнулся»). Не могли бы вы рассказать больше о вашем художественном методе? Каким образом работает такое совмещение планов?

– Продолжу мысль, которой коснулся в ответе на ваш первый вопрос: я думаю, что реализм, сновидческий опыт и воображение – скорее части единого целого, нежели разрозненные явления. Реальность порой приводит меня к чему-то причудливому, дикому, где рациональное понимание доведено до своих пределов и вынуждено что-то делать в том месте, куда волею случая забрело. Не уверен, что мой ответ что-то проясняет!

Я бы ещё добавил, что, будучи агностиком в вопросах религии, в некоторых своих стихах я стараюсь усилить ощущение тайны, скрытой внутри вещей. Иногда эта причудливость выражается несколько очевиднее в политических или исторических текстах. Я ищу некое объединяющее пространство – или, скорее, пытаюсь выразить словами объединяющее пространство, которое сам себе представляю.

– В 2006 году вышло ваше поэтическое переложение «Ада» Данте, а годом позже – «Утонувшая книга», где в викторианских декорациях представлена своеобразная подводная преисподняя. Можно ли воспринимать созданное вами пространство как ад? И как вы работаете с этой мифологемой в других своих текстах (будь то Шеол в одноименном стихотворении или то место в стихотворении «Мебель», «на Спринг Бэнк Уэст возле строительных лесов, за ангелом с печальным взглядом»)?

– Разумеется, «Ад» Данте оказал на меня сильное влияние, когда я работал над переводом. Ощущение преисподней или просто загробного мира (как в стихотворении «Аркадия», например) действительно сильное, хотя эта тематика и раньше не раз встречалась в моих текстах (скажем, в стихотворении «Призраки»). Больше всего у Данте меня занимало то, насколько детально он живописует преисподнюю.

Что же касается «Мебели», образ разрушенного и заросшего викторианского кладбища неподалеку от места, где я вырос, почему-то во многом напомнил мне Кингстон-на-Халле и местную улицу Спринг Бэнк Уэст, так что всё само собой соединилось.

– А что скажете о мире духов и призраков? Почему эти образы так для вас важны?

– В нашем воображении мёртвые временами встречаются с живыми, как во сне или посредством памяти. Такие встречи – обычное дело для литературы. Поэзия, принимающая на себя функции элегии, вполне способна спускаться в преисподнюю, подобно Виргилию или Данте.

Подчас всё это напоминает ночной кошмар

– Ваша книга «Европа» построена вокруг предчувствия апокалипсиса, ощущения, что где-то совсем рядом с нами происходит конец света, даже в самых укромных уголках повседневности. Расскажите об эсхатологических мотивах в вашей поэзии.

– Я вижу то же, что видят все: руины планеты и назревающие повсюду различные формы авторитаризма. На Западе заметно движение в сторону фашизма, скрытого под всевозможными личинами: расизм, ксенофобия, неуверенность властей и продвижение законов, действующих исключительно в интересах местных управлений и корпораций, легализованная коррупция, размывание прав, в том числе права голоса, повсеместное распространение лживых исторических фактов и таких же данных о нынешней ситуации. Последствия сказываются и на публичном пространстве, и на частных жизнях. Подчас всё это напоминает ночной кошмар.

– В ваших книгах много «водяных» образов. Кажется, что вода всегда где-то поблизости, как в книге «Пограничный пляж», или же водное пространство занимает центральное место (как всё в той же «Утонувшей книге»). Почему ваш поэтический мир полон воды в различных проявлениях (реки, озёра, дождь и прочее)?

– Я вырос в Кингстоне-на-Халле, который расположен в устье реки Хамбер. Город поделён рекой на две части. Там всюду низины, и река часто разливается. Поэтому вода всегда так или иначе присутствовала в моём воображении. При этом вода – наряду, пожалуй, с образом розы – чрезвычайно склонна к разного рода метафорам: изменчивая, животворящая, смертоносная, отделяющая мир дневного света от преисподней и в то же время соединяющая эти два мира. Кингстон-на-Халле также испокон веков ассоциируется с морем, особенно с рыболовецким промыслом. И основная часть местной промышленности тоже преимущественно морская.

– Вы неоднократно были удостоены различных премий – среди прочего, премий Т. С. Элиота и Forward Prize. Вы – один из трёх поэтов (два других –Тед Хьюз и Джон Бёрнсайд), получивших обе эти награды за одну поэтическую книгу. Какую роль в вашей жизни играют премии?

– Наверное, премии привлекают к вашей работе больше постороннего внимания. По крайней мере, премии всячески к этому стремятся. К тому же деньги приносят немало пользы. Мне вот повезло. С другой стороны, люди зачастую очень злятся из-за премий: кто-то ведь награждён, а кому-то ничего не дали.

В моей поэзии всегда присутствовали элементы нарратива

– Помимо стихов, вы также пишете пьесы и прозу (короткие рассказы и романы). Каким образом ваша поэзия влияет на прозу и наоборот?

– В моей поэзии всегда присутствовали элементы нарратива. Некоторые поэтические тексты вырастают сами по себе, из ощущения существования, посреди истории. В свою очередь романы имеют с поэзией много общего по части предмета исследования: история, политика, любовные отношения, локус, чувство одновременной хрупкости и нерушимости порядка. Короткие истории устроены несколько иначе. В основном это повествования о сверхъестественном, написанные ради развлечения читателя. Пьесы – а то были пьесы в стихах – тоже во многом перекликаются со стихами. «Хранители пламени» – о поэзии и фашизме. «Птицы» Аристофана, которых я переводил, – о попытках обрести идеальное общество.

– А над чем вы работаете сейчас?

– Осенью 2020-го вышел мой Абай, полное собрание стихотворений казахского поэта Абая Кунанбаева в моём переводе. Тогда же вышла моя десятая книга стихов «Сказано здесь». С тех пор я собрал ещё один сборник стихотворений и взялся за следующий. Только что закончил работать над составлением книги моего давнего друга Алистера Элиота «Такова жизнь: избранные стихотворения». Также заканчиваю свою третью книгу эссе о поэзии «Разрешённые сны».