Всем – уйти, поэтам – остаться

Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались». Т. III / Сост.: Б. О. Кутенков, Н. В. Милешкин, Е. В. Семёнова. — М.: Выргород, 2023. — 448 с. : илл.

С 2012 года ежегодно в Москве и других городах России проводятся литературные встречи «Они ушли, они остались», посвященные памяти поэтов, ушедших молодыми в конце XX и начале XXI века. Логичным развитием проекта стал выпуск бумажных антологий «Уйти. Остаться. Жить», где поэтические подборки перемежаются литературоведческими и мемуарными материалами. В этом году в издательстве «Выргород» вышел уже третий том, сконцентрированный на авторах, чья смерть пришлась на 90-е. Составителями книги выступили Борис Кутенков, Николай Милешкин и Елена Семёнова. 

Тема, конечно, важная. С одной стороны, способная заполнить исторические лакуны и усложнить литературный контекст прошлого, с другой – несущая очевидную этическую нагрузку. Ранняя смерть всегда оставляет ощущение недосказанности, и подобные инициативы позволяют голосам ушедших снова звучать, договаривать важное. Наконец, перед нами, как ни крути, разговор о смерти, которая только и может по-настоящему подводить черту под литературными эпохами.

Но стоит сразу отметить, что на концептуальном уровне все эти аспекты трудно совместить без ущерба для целой картины. Поэты в подборке представляют разные поколения, имеют разную известность и разное признание, писали на разных языках, а с точки зрения творческой активности далеко не все из них много работали непосредственно в 90-е. Дата смерти – все же довольно странный критерий для объединения, вынуждающий постоянно искать и придумывать какие-то дополнительные связи между поэтами, чтобы разговор получался предметным. Отсюда сложность с выявлением результирующей линии, с ответом на вопрос «о чем собственно книга?». О литературной ситуации в конкретный период времени, о забытых авторах или о талантах, которые не успели проявить себя в полной мере? Обо всем понемногу и будто бы совсем о другом. Специфический ракурс высвечивает и специфические фрагменты. 

Составители подчеркивают такой мозаичный подход, объединяя под одной обложкой, к примеру, стихи весьма известной рок-исполнительницы Янки Дягилевой, никогда не печатавшегося при жизни Марка Белого и прожившего большую часть жизни в США Ивана Трунина, чьи произведения переведены с английского языка. Как отмечает во вступительной статье Ольга Балла, «широта диапазона, сведение вместе известного и неизвестного делает картину особенно объёмной, позволяя видеть сквозной характер тем, идей, беспокойств этих десятилетий, воспринятых очень по-разному в разных точках тогдашней русской культуры и сообщивших ей цельность поверх всех разломов». Здесь же она пишет, что «важна и показательна именно разноуровневость и разностильность вошедших сюда текстов, разномощность авторов». Чем эта демонстрируемая разномощность так важна и что именно она должна показать, остается вопросом открытым и, кажется, выходящим за рамки разговора непосредственно о поэзии.  

Впрочем, я не исключаю, что весь проект (включающий в себя помимо антологий и живых встреч еще и сборники отдельных авторов) все же обладает цельной логикой, пусть и не вполне очевидной в рамках одной книги. Да и знакомство с любым из томов серии, несмотря на указанные концептуальные проблемы, не лишено интереса. Все-таки главной пользой от их чтения для меня стало знакомство с рядом ярких поэтов и их историями.

В книге можно найти стихи тридцати пяти поэтов, почти половина из них дополнена эссе от современных литераторов и критиков. Некоторым повезло получить сразу несколько сопроводительных материалов, но кому-то, к сожалению, не досталось ни одного. И это действительно обидно, потому что именно разборы должны помочь взглянуть на представленных авторов как на достойных внимания. Тем более, что все эссе выполнены на хорошем уровне, грамотно совмещают в себе анализ творчества и мемуарные вставки, показывающие тот контекст, в котором автор существовал. Это поток историй, в которых живо изображены поэты и их быт, стремления и отправные точки, проявленные литературные таланты и тот потенциал, который так и не удалось раскрыть в полной мере. Недораскрытость проходит лейтмотивом, в большинстве случаев перед нами люди, находившиеся еще только в процессе поиска собственного поэтического голоса.

Трагичная их история зачастую все же привлекает больше, чем стихи. В статье Валерия Отяковского о поэте Артуре Волошине есть такой абзац: «По издёвке судьбы — иронией это уже не назовёшь — мы видим красавца-поэта на фотографиях, знаем о страсти к тусовкам в декорациях открыточных львовских улиц, чуем любовь к стилизациям (прекрасна легенда о его дуэли с поэтом, хиппи и дворником Сергеем Дмитровским), видим вполне рыцарский характер (спас девушку от домогательств), но не слышим поэта Артура Волошина, у нас остался только его след, отблеск, намёк на самобытного стихотворца. Тем важнее этот отблеск разглядеть». Важность эта продиктована не эстетикой, но этикой. Отблескам самобытности в творчестве живых стихотворцев полагается проявиться самим через их же усилия, а здесь уже нет субъекта – весь труд берут на себя потомки, продирающиеся через обрывочные свидетельства и скупые строчки. Это не столько уже литературоведческое исследование, сколько борьба с беспощадным временем, с мировой несправедливостью, с людским невниманием и скоротечностью памяти.    

Впечатляет масштаб проделанной работы по поиску стихов и выяснения фактов биографии поэтов. В своем материале Данила Давыдов характеризует попытку создать сводную историю русской поэзии второй половины прошлого века так: «Неподъёмен материал, образы стихотворцев и их тексты не только разбросаны по архивам, эфемерным публикациям, воспоминаниям выживших свидетелей, но и размазаны по самому пространству-времени... Иными словами, гигантское слепое пятно, а не просто белые пятна на карте». С этим сложно не согласиться, и, дочитав очередную статью в томе, поражаешься, как много хороших стихов были замечены по чистой случайности (и сколько их еще не замечено). Но это мысль тривиальная, здесь есть тема более интересная.

Стихи Вадима Мухина «были найдены среди бумаг, конспектов, нот и книг уже после его смерти». Владимир Кокарев и Нина Веденеева, судя по биографическим справкам, осознанно строили карьеру не поэтов, а художников. Михаил Дыхне «начал писать в последний год жизни, печататься не планировал». Возможно в большей степени, чем со стихами, себя ассоциировал с театром Яков Бунимович. Александр Пурыгин мог стать и музыкантом. Легко предположить, что линия жизни, будь она в случае этих и других героев книги хотя бы немного длиннее, увела бы куда-то в сторону от поэзии. Чисто технически написать стихотворение проще, чем поставить театральную постановку или даже нарисовать маслом картину. Мы также помним про сильную литературоцентричность того времени, для молодых провинциалов производство стихов выступало самым доступным способом проявить творческую энергию – ручка и бумага встречалась чаще, чем кинокамера или пульт звукозаписи. Эти осознанно непечатаемые, сожженные, потерянные среди бумаг тексты, на мой взгляд, фиксируют не столько становление поэтов, сколько становление творческих людей в широком смысле. Это еще не литературный быт, а быт, в который проникает литература. 

Дальше идет сложный вопрос о том, кого вообще считать поэтом. Ясно, что однозначности тут быть не может, но, как было показано выше, есть сомнения, что некоторые герои книги сами считали себя поэтами. Мне также кажутся немаловажными критериями – постоянная рефлексия человека об этой разновидности искусства и степень его встроенности в существующий литературный процесс, в том числе, банальное знание традиции. В сопроводительных текстах часто встречается мотив весьма выборочного знакомства героев книги с творчеством предшественников. Гораздо большее вдохновение на них оказала современная им рок-музыка и бардовская песня.  

Примечательна здесь мысль Данилы Давыдова из эссе «Теперь я как будто взрослый», которую стоит привести с незначительными сокращениями: «Поэзия, разумеется, не совсем род деятельности, но такое можно сказать про многое. Но это уж точно не некоторые котурны. И не метафизическая аура, сверкающая вокруг поэтического тела, не нимб и даже не лавровый венок. Это — некое измерение личности, одно из. Если представить, сколько у нас рано погибших творческих людей, от которых остались хотя бы пара стихотворений, то приходишь к выводу, что создатели проекта затеяли бесконечную историю по производству новых поэтов. И гибель человека, пишущего стихи, причём часто гибель до самой гибели,— это не следствие «закапывания таланта в землю», «предательства собственного дара» или, если угодно, «невозможности существования в обыденном мире». Это невыносимый как раз в силу своей привычности сценарий утраты человеком способности к осмысленному существованию, и утрата поэзии здесь — возможно, главная, но лишь одна из составляющих. Человек продолжает носить табличку с надписью «поэт» (как рабы на античном рынке), но поэзия ушла в песок, остался только контур, только знак принадлежности, который почему-то так важен для нашей культуры. Есть неотменимые обозначения, которых невозможно лишить, пусть эти звания и важны только для составителей мартирологов. Остаются, однако, стихи».

Действительно, теперь уже на века остаются с нами стихи, которые в отсутствие своих создателей продолжают жить собственную жизнь и ультимативно записывают тех в поэты. Это немного удивительная последовательность, но так дело и обстоит. Человеческая трагедия заставляет обратить внимание на творчество, которое уже в свою очередь меняет наше восприятие личности, фиксирует особенным образом образ в коллективной памяти.

Если представить, сколько у нас рано погибших творческих людей, от которых остались хотя бы пара стихотворений, то приходишь к выводу, что создатели проекта затеяли практически бесконечную историю по производству новых поэтов. Повторюсь, что на данный момент она производит впечатление очень живой, но не вполне осмысленной, способной в любой момент времени уйти в какую-то другую сторону. Будем ждать нового тома, чтобы зафиксировать новый изгиб.

возьми мой день какой он есть —
соцветье случая и дыма —
под коркой пепельного клина
теплится будущая весть
и осыпается как глина

и осень сыпется с небес
и всё небесное доныне —
пустое здесь пустое имя —
бумажный тлеющий зевес

то речи выгоревший срез
то слова всплывшая крупица—
смотри — в стекле повисшем здесь

и день свивающийся весь
и света цепкая больница 

(Гоша Буренин)