Чеслав Милош. Пять стихотворений с комментариями

Чеслав Милош родился 30 июня 1911 года в Ковенской губернии Российской империи (в наст. время Кедайнский район в Каунасском уезде Литовской Республики). В 1929 году будущий поэт закончил польскую гимназию в Вильно (входившего в то время в состав Польши), а в 1934 году – Виленский университет. В студенческие годы Милош становится одним из основателей и активных участников поэтического объединения «Жагары», которое дало начало направлению катастрофизма в польской литературе. Характерной особенностью поэзии катастрофистов было мрачное предчувствие грядущих изменений в Европе и во всем мире.

В 1933 году выходит первый поэтический сборник Милоша «Поэма о замороженном времени», а в 1936 году второй – «Три зимы». Во втором сборнике впервые появляются свободные стихи, которые впоследствии станут основной формой выражения для поэта.

В годы Второй мировой войны Милош жил в Вильнюсе и Варшаве, а после подавления Варшавского восстания в 1944 году – в Кракове. После войны поступил на дипломатическую службу и работал в качестве атташе по культуре сначала в США (Нью-Йорк), а затем во Франции (Париж), где в 1951 году попросил политического убежища. В 1960 году возвращается в США и становится профессором славистики в Университете Беркли.

Всего за годы творчества Милош издал 24 поэтических сборника на польском языке, а также несколько романов и множество эссе. В 1980 году был награжден Нобелевской премией «за то, что с бесстрашным ясновидением показал незащищенность человека в мире, раздираемом конфликтами». Поэт умер в 2004 году в возрасте 93 лет.

Дитя Европы

1

Мы, чьи легкие впитывают свежесть утра,
чьи глаза восхищаются зеленью ветки в мае,
– мы лучше тех, которые (вздох) погибли.

Мы, кто смакует успехи восточной кухни,
кто оценить способен нюансы ласки,
– мы лучше тех, кто лежит в могилах.

От пещи огненной, от колючки,
за которой пулями вечная осень свищет,
нас спасла наша хитрость и знанье жизни.

Другим достались простреливаемые участки
и наши призывы не уступать ни пяди.
Нам же выпали мысли про обреченность дела.

Выбирая меж собственной смертью и смертью друга,
мы склонялись к последней, думая: только быстро.

Мы запирали двери газовых камер, крали
хлеб, понимая, что завтра – кошмарнее, чем сегодня.

Как положено людям, мы познали добро и зло.
Наша подлая мудрость себе не имеет равных.

Признаем доказанным, что мы лучше
пылких, слабых, наивных, – не оценивших жизни.

(Пер. И. Бродского)


В восьмичастном программном произведении «Дитя Европы» Чеслав Милош предлагает саркастический взгляд на представителей поколения, прошедшего через ужасы мировой войны, несущих на себе отпечаток горького опыта «обесчеловечивания». Критике подвергается моральный облик выживших европейцев: их превосходство обусловлено наличием таких качеств, как равнодушие, цинизм и эгоцентричность.

Кроме того, стихотворение в целом может быть прочитано как резкое высказывание в адрес тоталитарного общества, каким казалась Милошу коммунистическая Польша. Тогда коллективное «мы» принадлежит соотечественникам поэта, в которых тот высмеивает конформизм и безыдейность.
  

Песенка о конце света

В день конца света
Пчела жужжит над цветком настурции,
Рыбак сучит суровую нить.
Скачут в море смешные дельфины,
Лепят ласточки гнезда из глины
И пень гниет при дороге, как должен гнить.

В день конца света
Женщины идут полем под зонтиками,
Потные посыльные валятся с ног.
А с лотков продают папиросы,
Лодка желтая в отмель тычется носом
И смычок над зеркалом плеса
Отмыкает звездную ночь.

А те, что ждали громов и молний,
Обманулись.
А те, что ждали знамений и ангельских труб,
Не верят, что началось.
Пока солнце садится в хаты,
Пока шмель грозится мохнатый,
Пока матери ходят брюхаты,
Кто поверит, что началось.

И лишь совсем сивый дед, которой мог быть пророком,
Однако ж не стал им, чтобы не докучать людям,
Скажет, подвязывая помидоры:
Другого конца света не будет,
Другого конца света не будет.

(Варшава, 1944; пер. С. Морейно)


«Песенка о конце света» из цикла «Голоса бедных людей», составленного Милошем из стихотворений, написанных в годы войны, иллюстрирует его принадлежность к поэтам-катастрофистам. Основным предметом изображения здесь становится наступающий Апокалипсис.

Привлекает внимание будничность происходящего: все вокруг происходит в соответствии с заведенным порядком, который не нарушает близость всеобщей смерти. Каждый делает то, что должен делать: рыбак чинит сеть, ласточки строят гнезда, посыльные выполняют поручения.

Учитывая время и место создания произведения, можно предположить, что поэт выразил в нем свое отношение к происходившим событиям. Смерти и разрушениям, присутствовавшим в жизни горожан оккупированной Варшавы, Милош противопоставляет привычную повседневность. Две повторяющиеся строчки в конце стихотворения могут указывать на то, что поэт считает безразличие и забвение единственно справедливой реакцией на ужасные события войны.

Отражения

Мураш растоптанный, а выше – облака.
Мураш растоптанный, над ним – колонна сини.
А вдалеке течет лазурная река,
Висла иль Днепр в своей гранитной котловине.

Такое отражение в воде:

Город разрушенный, а выше – облака.
Город разрушенный, над ним – колонна сини.
А вдалеке грядут года или века,
Финал истории иль миф, рожденный ныне.

Труп мышки полевой, могильщики-жуки
На тропке, где восторг резвится семилетний.
В саду мелькает меч, смеются игроки,
А с неба желтый блеск, апрельский, майский, светлый.

Такое отражение в воде:

Народ разгромленный, могильщиков полки –
Дорогой движется восторг тысячелетний,
А на пожарищах синеют васильки,
А день – обыденный, голубовато-бледный.

Такое отражение в воде.


Варшава, 1942 – Вашингтон, 1948
(Пер. В. Британишского)


В стихотворении «Отражения» поэт вновь обращается к теме войны. На этот раз трагические события исторического масштаба сопоставляются с локальными эпизодами из жизни обитателей речного берега.

Несмотря на то, что «труп мышки полевой», безусловно, не равнозначен разгромленному народу, общим для них является безразличие окружающей природы. Бесстрастная речная гладь уравнивает всё, что в ней отражается, – на это указывает строка-рефрен «Такое отражение в воде».

Если же предположить, что течение реки выступает метафорой непрерывного хода истории, то основная мысль стихотворения может быть выражена следующим образом: перед лицом времени события любого масштаба одинаково теряют свою значимость.

Не более

Я должен рассказать о том, как изменил
Взгляд на поэзию и как пришел к тому,
Что сознаю себя купцом или ремесленником,
Одним из многих в императорской Японии,
Слагающих стихи лишь о цветенье вишни,
О хризантемах и о полнолунье.

Когда б я мог венецианских куртизанок
Изобразить, как дразнят прутиком павлина,
И мог бы из шелков, из палевой повязки
Вылущить грудь отяжелевшую, увидеть
Багровый след на животе от пряжки платья,
Хотя бы так, как видел шкипер галеонов,
Груженных золотом, прибывших в порт в то утро,
И мог бы в то же время бедные их кости
На старом кладбище, чьи стены лижет море,
В слове замкнуть моем, немеркнущем, как гребень,
Что в прахе под плитой, один, ждет света солнца.

Тогда б я верил. Но в словах материю
Как воссоздашь? Лишь красоту, не более.
Так удовольствуемся же цветеньем вишни,
И хризантемами, и полнолуньем.

(Монжерон, 1957; пер. В. Британишского)


В стихотворении «Не более» Милош делится своими размышлениями о недостаточности языковых средств выразительности для воссоздания материальной реальности. Предметом, заставившим поэта изменить взгляд на поэзию, становится картина венецианского художника Витторе Карпаччо (ок. 1455 – 1526) «Куртизанки», а также другие картины мастеров итальянского Возрождения.

Отказываясь от попыток изображать действительность, Милош заявляет о том, что готов лишь воспевать красоту природы, обладающую самостоятельной ценностью. Такой выбор поэта сформировался в результате его многолетнего увлечения японской и китайской поэзией и восточной культурой в целом.

Никогда от тебя, мой город...

Никогда от тебя, мой город, я не мог уехать.
Вновь и вновь возвращало меня назад, как шахматную фигуру.
Я убегал по планете, вращавшейся все быстрее,
Но всегда был там: с учебниками в холщовой сумке,
Заглядевшийся на холмы за башнями Святого Якуба,
Где движутся маленький конь и маленький человек за плугом,
Те, что, конечно, давно уже умерли.
Да, никто не постиг того общества, того города,
Кинематографов «Люкс» и «Гелиос», вывесок «Гальперн» и «Сегал»,
Фланеров на Свентоерской, она же потом Мицкевича.
Нет, никто не постиг. Не удалось никому.
Но если вложишь всю свою жизнь в надежду:
Что однажды уже лишь пронзительность и прозрачность,
То, очень часто, жаль.

(Беркли, 1963; пер. В. Британишского)


Последнее стихотворение в настоящей подборке посвящено Вильнюсу, городу детства и студенческих лет поэта. Интересно, что фрагменты этого произведения на литовском и польском языках были выбиты скульптором Йонасом Генцявичюсом на ступенях одной из вильнюсских лестниц, названной в 2011 году именем Чеслава Милоша.