1. К одиночеству
Пусть буду я один, совсем один,
Но только не в угрюмой тесноте
Стен городских, а там – среди вершин,
Откуда в первозданной чистоте
Видны кристальность рек и блеск долин;
Пусть мне приютом будут тропы те,
Где лишь олень, прыжком качнув жасмин,
Вспугнет шмеля, гудящего в кусте.
Быть одному – вот радость без предела,
Но голос твой еще дороже мне:
И нет счастливей на земле удела,
Чем встретить милый взгляд наедине,
Чем слышать, как согласно и несмело
Два близких сердца бьются в тишине.
(пер. Сергея Сухарева)
Сонет «К одиночеству» – первое опубликованное произведение Китса, появившееся на страницах еженедельника «Экзаминер» 5 мая 1816 года. Уже в этом стихотворении появляются магистральные для поэзии Китса темы красоты Природы и ее благотворного влияния на человека. Одиночество героя, о неизбежности которого поэт заявляет в первой строке (в оригинале использован глагол «must», не оставляющий сомнений), превращается в источник радости на фоне пасторальных пейзажей.
О том, что одиночество представляет для него величайшую ценность, поэт пишет позднее в письме к Джорджу и Джорджиане Китсам: «Даже если бы самое прекрасное существо ожидало меня, когда я вернусь из путешествия или с прогулки, на полу лежал шелковый персидский ковер, занавеси были сотканы из утренних облаков, мягкие стулья и диван набиты лебяжьим пухом, к столу подавалась манна небесная и вино превосходней бордосского, а из окна моей комнаты открывался вид на Уинандерское озеро – даже тогда я не был бы счастлив, вернее, мое Счастье не было бы столь прекрасно, сколь возвышенно мое Одиночество» (14–31 октября 1818 г.)
Мечтая о присутствии рядом другого человека, герой тем не менее не ищет того, кто спасет его от одиночества. «Близкое сердце» должно лишь разделить удел поэта и вместе с ним погрузиться в молчаливое созерцание.
2. Гомеру
В невежестве своём поодаль стоя,
Я о тебе пою, певец Киклад;
Как схож я с тем, кто таинство морское –
Коралл дельфиний – посетить бы рад.
Да, был ты слеп. Но наградили боги:
Тебе разверз Юпитер небеса,
Нептун построил пенные чертоги
И Пан дарил лесные голоса.
На гранях тьмы – всегда потоки света,
Сплошная зелень в горле пропастей.
В тиши полночной – завязи рассвета,
Тройное зренье – в острой слепоте.
Мудрец! Ты видел, тьмой пренебрегая,
Не хуже, чем Диана молодая.
(пер. Александра Покидова)
В сонете «Гомеру», предположительно написанному в апреле 1818 года, Китс восхищается фигурой античного мастера. Древнегреческое искусство являлось для него эстетическим ориентиром (что было необычно для поэта-романтика), а образ слепого старца – воплощением идеала Художника, интуитивно постигающего тайны природы силой воображения.
Известно, что Китс не знал древнегреческого и был знаком с «Одиссеей» в переводе поэта Возрождения Джорджа Чапмена. Отсюда – заявление о собственном невежестве. Однако «слепота» Китса, неспособного увидеть подлинную красоту гомеровского слога, оригинальным образом позволяет ему сравнивать себя с Гомером.
Говоря о том, что боги подарили греческому поэту способность обозревать небеса, землю и море, Китс перечисляет явившиеся ему истины, которые свидетельствуют о неразделенности добра и зла в природе: «На гранях тьмы – всегда потоки света, / Сплошная зелень в горле пропастей. / В тиши полночной – завязи рассвета». Стоит отметить, что английский поэт-прерафаэлит Данте Габриэль Россетти считал последнюю из этих строк (в оригинале – «There is a budding morrow in midnight») одной из самых совершенных во всей мировой поэзии.
В заключительной строфе Гомер сравнивается с Дианой, которая представлялась в античной мифологии триединой богиней, обладавшей властью на небе, земле и в подземном царстве.
3. Ода греческой вазе
Нетронутой невестой тишины,
Питомица медлительных столетий, –
Векам несешь ты свежесть старины
Пленительней, чем могут строчки эти.
Какие боги на тебе живут?
Аркадии ли житель, иль Темпеи
Твой молчаливый воплощает сказ?
А эти девы от кого бегут?
В чем юношей стремительных затея?
Что за тимпаны и шальной экстаз?
Нам сладостен услышанный напев,
Но слаще тот, что недоступен слуху,
Играйте ж, флейты, тленное презрев,
Свои мелодии играйте духу:
О не тужи, любовник молодой,
Что замер ты у счастья на пороге,
Тебе ее вовек не целовать,
Но ей не скрыться прочь с твоей дороги,
Она не разлучится с красотой
И вечно будешь ты ее желать.
Счастливые деревья! Вешний лист
Не будет вам недолгою обновой;
И счастлив ты, безудержный флейтист,
Играющий напев все время новый;
Счастливая, счастливая любовь!
Все тот же жаркий, вечно юный миг –
Не скованный земною близкой целью,
Не можешь знать ты сумрачную бровь,
Горящий лоб и высохший язык,
А в сердце горький перегар похмелья.
Какое шествие возглавил жрец?
К какому алтарю для приношенья
Идет мычащий к небесам телец
С атласной, зеленью увитой шеей?
Чей праздник, о приморский городок,
Где жизнь шумна, но мирно в цитадели,
Увлек сегодня с улиц твой народ?
И, улицы, навек вы опустели,
И кто причину рассказать бы мог,
Вовек ее поведать не придет.
Недвижный мрамор, где в узор сплелись
И люд иной, и культ иного бога,
Ты упраздняешь нашу мысль, как мысль
О вечности, холодная эклога!
Когда других страданий полоса
Придет терзать другие поколенья,
Ты род людской не бросишь утешать,
Неся ему высокое ученье:
«Краса – где правда, правда – где краса!» –
Вот знанье все и все, что надо знать.
(пер. Ивана Лихачева)
«Ода греческой вазе» (написана в мае 1819 года) – одна из вершин творчества Китса и, вероятно, самое комментируемое его произведение. Автор описывает изображенные на древней вазе сюжеты с помощью риторических вопросов, адресованных античному мрамору. Такой прием позволяет поэту не только созерцать представшие перед ним картины, но и размышлять о том, в каких отношениях состоят искусство и человечество, классическая древность и современная действительность.
Последние две строчки выражают центральную идею в мировоззрении Китса: Истина заключена в Красоте. О неразрывной связи двух понятий он размышляет в письме к Бенджамину Бейли 22 ноября 1817 года: «То, что воображению предстает как Красота, должно быть истиной – не важно, существовала она до этого или нет; ибо все наши порывы, подобно Любви, способны, как мне кажется, в высших своих проявлениях порождать Красоту – подлинную ее сущность».
4. К Фанни
Помилосердствуй! – сжалься! – полюби! –
Любви прошу - не милостыни скудной –
Но милосердной, искренней любви –
Открытой, безраздельной, безрассудной!
О, дай мне всю себя – вобрать, вдохнуть
Твое тепло – благоуханье – нежность
Ресниц, ладоней, плеч – и эту грудь,
В которой свет, блаженство, безмятежность!
Люби меня! – душой – всем существом –
Хотя б из милосердия! – Иначе
Умру; иль, сделавшись твоим рабом,
В страданьях праздных сам себя растрачу,
И сгинет в безнадежности пустой
Мой разум, пораженный слепотой!
(пер. Григория Кружкова)
Сонет адресован возлюбленной поэта Фанни Брон и написан в октябре 1819 года накануне их помолвки. Заключению брака препятствовали тяжелая болезнь Китса и его бедственное материальное положение. Примечательно, что, обращаясь к Фанни, автор отказывается от привычных образов, связанных с природой, и не пользуется метафорами, прямо заявляя о своих чувствах.
В сохранившемся письме Китса от 8 июля 1819 года вновь фигурирует единственная сила, признаваемая поэтом, которая становится источником глубокого чувства: «Пробудить такую любовь, как моя любовь к тебе, способна только Красота – иного я не в силах представить. Может существовать и другая любовь, к которой без тени насмешки я готов питать глубочайшее уважение и восхищаться ею в других людях – но она лишена того избытка, того расцвета, того совершенства и очарования, какими она наполняет мое сердце».
5.Осень
Пора туманов, зрелости полей,
Ты с поздним солнцем шепчешься тайком,
Как наши лозы сделать тяжелей
На скатах кровли, крытой тростником,
Как переполнить сладостью плоды,
Чтобы они, созрев, сгибали ствол,
Распарить тыкву в ширину гряды,
Заставить вновь и вновь цвести сады,
Где носятся рои бессчетных пчел, –
Пускай им кажется, что целый год
Продлится лето, не иссякнет мед!
Твой склад – в амбаре, в житнице, в дупле.
Бродя на воле, можно увидать
Тебя сидящей в риге на земле,
И веялка твою взвевает прядь.
Или в полях ты убираешь рожь
И, опьянев от маков, чуть вздремнешь,
Щадя цветы последней полосы,
Или снопы на голове несешь
По шаткому бревну через поток.
Иль выжимаешь яблок терпкий сок
За каплей каплю долгие часы...
Где песни вешних дней? Ах, где они?
Другие песни славят твой приход.
Когда зажжет полосками огни
Над опустевшим жнивьем небосвод,
Ты слышишь: роем комары звенят
За ивами – там, где речная мель,
И ветер вдаль несет их скорбный хор.
То донесутся голоса ягнят,
Так выросших за несколько недель,
Малиновки задумчивая трель
И ласточек прощальный разговор!
(пер. Самуила Маршака)
Ода, посвященная осени, – последняя из шести «великих од» Китса, она завершает творческий путь поэта и признается критиками одним из самых совершенных его произведений. В стихотворении описаны «пора туманов, зрелости полей» (начало сезона), период жатвы (середина осени) и завершающий этап – наступление холодов. Обыденность сельской жизни предстает перед автором одухотворенной и наполненной все той же Красотой, воспеванию которой он посвятил свою поэзию.
Любовь Китса к осени получает комментарий в его письме к Джону Гамильтону Рейнольдсу, написанном 21-го сентября 1819 года: «Как прекрасна сейчас пора осени! Какой изумительный воздух. В нем разлита умеренная острота. Право, я не шучу: поистине целомудренная погода – небеса Дианы – никогда еще скошенные жнивья не были мне так по душе – да-да, гораздо больше, чем прохладная зелень листвы. Почему-то сжатое поле выглядит теплым — точно так же, как некоторые полотна. Это так поразило меня во время воскресной прогулки, что я написал об этом стихи».