Евгений Никитин. Вини меня во всём

Чем это интересно

На первый взгляд, у Евгения Никитина получился настоящий цикл любовной лирики. Это уже событие, потому что сегодня такие пишутся редко, а когда пишутся, то от них слишком часто веет нафталином давно прошедших поэтических эпох. Здесь этого ощущения не возникает. В этих стихах есть интересные многоуровневые художественные решения. Например, легкая, даже намеренно легкомысленная песенка о взрыве чувственной страсти, в которой пронзительные признания лирического героя соседствуют с нарочитой небрежностью автора, уровни высокого и низкого не просто сочетаются, а переплетаются таким образом, что трудно сказать, кому они принадлежат. Или рассказ об истории любви, который постепенно превращается в балладу о глиняном человеке Големе. Он до поры не знает, что он Голем, но вложенное в него имя возлюбленной работает как имя Бога, а героя при этом зовут Женя... В стихах есть одновременное существование состояний и модусов, которые принято считать несочетаемыми, они работают одновременно, создавая современный контекст для древней любовной линии, без которой, впрочем, всему этому современному карнавалу вряд ли бы хватило самодостаточности.

Справка об авторе

Евгений Сергеевич Никитин (род. 1981, Рышканы, Молдова). Поэт, прозаик, переводчик, критик. Публиковался в журналах «Новый мир», «Воздух», «Textonly», «Знамя», «Зеркало», «Новый берег», «Октябрь», «Homo Legens», «Лиterraтура», «Гвидеон», «Артикуляция», «Греза», «ШО» и др. Был одним из координаторов поэтического проекта в рамках 53-й Венецианской биеннале искусств (2009). Книги стихов: «Зарисовки на ветру» (М., 2005), «Невидимая линза» (М., 2009), «Стэндап-лирика» (М., 2015). Автор нескольких сборников рассказов. Основатель Метажурнала. Многократный участник лонг-листов премий «Дебют», «НОС», «Поэзия». Лауреат премии «Неистовый Виссарион» в номинации «За критическую дерзость» (2021). Живет в Израиле.

* * *

а помнишь, дорогая
как ели мы том ям
и я, тебя теряя
тирьям-тирьям-тирьям

трепался я немало
об этом и о том
ты рот мне закрывала
своим горящим ртом

под вечер мы упали
плашмя на шар земной
клопы тебя кусали
и брезговали мной

на этом свете белом
на этом и на том
мы стали просто телом
с одним горящим ртом

как мы ни рисковали
все мало было нам
такие трали-вали
тирьям-тирьям-тирьям

* * *

Когда смотрел я мышью белой
на столбик воска,
и ты внезапно догорела,
как папироска,
и кожа на руке дрожала,
синела жилка,
когда ты не соображала,
когда пружинка
свернулась, чтобы развернуться,
и развернулась,
ты попыталась улыбнуться
и улыбнулась.
Я помню – это был не морок,
вот слово – «морок»...
И эта горка – шкурок, корок?
Наверно, корок.
И что-то книжное. Не Митчелл –
побуду Кафкой,
пока нас мир не закавычил
одной булавкой.

* * *

Вылепила из глины
и в тело мое вложила
имя свое на свитке.
Долго я его трогал
мягким, необожжëнным,
мëртвым своим желудком,
не понимая смысла.

На пятый год я ожил
и обнаружил галстук,
мокрый, прилипший к телу.
В зеркале отражался
некто чужой, помятый.
Пора бежать на работу,
надо кормить семью.

Имя твое шебуршало,
трогало стенки тела
и царапало горло,
но я ко всему привык.
Ездил себе на работу,
вечером возвращался.
Видел короткий сон.

Видел кривые пальцы
сбитой в полëте птицы,
болшевскую железку,
осень за гаражами,
иней на тонких веках
бабушки-билетëрши.
Вдруг ты меня разбудила.

Я очутился внезапно
у тебя на кровати
и ослеп от сиянья.
Уши мои загорелись.
Вот тогда я нащупал
и прочитал твое имя!
Быстрых, как сон, два слога.

Ты меня поцеловала
и напомнила строго,
что я – поделка из глины,
срок моей жизни краток.
Вынула свое имя
и сожгла этот свиток.
Я запнулся и замер.

«Женя, ты прах и пепел.
Получился нескладен.
Ты был всего лишь тëпел,
Не горяч и не хладен.
Позабудешь, как встретил.
Я тебя не приемлю.
Пепел подхватит ветер.
Глина вернëтся в землю».

* * *

Я попал в беду
и живу в аду.
Я тебя не жду.
Никого не жду.

Я уже люблю
ненависть твою.
Спи, а я тебе
песенку спою.

Море замело.
Море замерло.
И песочный дым
дышит тяжело.

Слышу, как шуршит
таракан в стене.
Усики его
чувствую во сне.

* * *

Я памятник тебе воздвигну рукотворный,
чтобы тебя признал любой лесной зверёк,
бегущий по траве, летающий и норный
запомнят все твои тропинки назубок.

Распущенный Медведь и Зяблик тошнотворный,
пугливый Носорог и друг степей Сурок
укажут и во сне – настолько я упорный –
твой каждый желобок и каждый бугорок.

Но, главное, всегда и при любой погоде –
и в ливень ледяной, и в сполохе огня,
наедине с собой, при всëм честном народе –
вини меня во всём, во всём вини меня.