Марина Гарбер. Говорила на рыбьем – об лёд – языке

Prosodia публикует новую подборку стихотворений Марины Гарбер – поэтессы из Украины, которая преподает итальянский в Америке и пишет стихи по-русски. У Гарбер узнаваемый голос, в нем сочетается сила и иррациональность.

фотография Марины Гарбер  | Просодия

Чем это интересно


В стихах Марины Гарбер с первых же строк слышна моторика голоса, энергия самого говорения. И ловишь себя на том, что поначалу просто идешь за этим уверенным страстным голосом, не разбирая, о чем он говорит, – просто завороженно слушаешь его. Далеко не всякие стихи обладают такой способностью. А потом начинаешь слышать, что внутри. Перед нами опыты метафорического визионерства, в котором перед поэтом предстают даже не столько видения возможного мира, сколько видения возможной точки зрения, которая для поэтического сознания является своеобразным предметом «обживания». В первом стихотворении «обживается» позиция Бога, но это такой страстный Бог, что для него вызов – быть поэтом. Порой кажется, что это стилистика ролевой лирики, но ни в одном из случаев не получается точно установить, что это за роль. Потому что берется точка пульсации жизни, захватывающая даже тонкие миры, – и мы некоторое время пребываем в ней.


Справка о поэте


Марина Гарбер – поэт, эссеист. Родилась в Киеве, эмигрировала в 1989 году. Магистр искусств. Член редколлегии «Нового журнала», член редакции журнала «Интерпоэзия». Проза, поэзия, переводы и критические очерки публиковались в журналах «Звезда», «Знамя», «Иерусалимский журнал», «Интерпоэзия», «Новый журнал», «Лиterraтура», «Урал», «Шо» и других. Училась в Италии. Автор четырёх книг стихотворений, среди которых «Между тобой и морем» (Нью-Йорк, 2008), «Каждый в своем раю» (М.: «Водолей», 2015). Жила в Люксембурге, сейчас преподает итальянский язык и культуру в университете Лас-Вегаса, штат Невада, США.

               

              * * *

Если бы я оказался Богом,
я бы укрылся в глухом, убогом,
пусть облюбованном, не любимом –
так маскируется жизнь в озимом –
месте безлюдном, беспутном, но и
не позабытом мною.

По моему, так сказать, велению
перечеркнули бы дни рождения,
похороны, посиделки, свадьбы –
жизни в черте усадьбы.
Я бы расхаживал, в такт качаясь,
тряс бородой, как Лев Николаич,
жестом отмахиваясь от сада:
яблонь не надо, и птиц не надо!
Вглядывался в горизонт окраин,
сам себе Авель, а также Каин,
пахарь и лодырь, скакун и вожжи,
сам – и спина, и ножик.

Было бы крошечное, с копейку,
солнце в кольце у крыльца: скамейку
шарит-нашарит перекати-море...
Не было счастья – не стало горя,
в тёмном углу от него осталась
лишь паутины завязь.

Плачь в занавеску, в платок нагрудный,
дом! Ибо мной, как известно, трудно
быть, и когда наступает вечер,
просто исчезнуть – легче.
Око за око – так гаснут окна,
как по цепочке. Как одиноко
жить – каменеть, если воды точат
самым надмирным из одиночеств:
там, где, на мой откликаясь голос,
глина вращалась, игла кололась,
нынче гора – вот такого роста!
Это – моё сиротство.

Трудно быть мерой любви в трёхмерном
чёрном раю, и рукой неверной
лапать пустоты, пытаться боком
смерть обогнуть... Коль назвался Богом,
значит, будь током в проводке – светом
в дальнем окне – поэтом.

                     

                  * * *

Я ломала шаблон, не топталась в строю
мелких шулеров третьей руки,
на обшарпанных стенах писала «люблю»,
полагая, что это стихи.

Говорила на рыбьем – об лёд – языке,
у барыги брала мумиё
зверослова – и виделось на ярлыке
драгоценное имя моё.

Взгляд вперяя в картонное небо, ждала
не советчика и не врача,
не звонка – но звенела цепочками мгла,
в несвободу меня волоча.

Зарекалась бояться, просить и реветь,
дрессировщицки лязгала: цык!
Кто живет в теремке? Говорящий медведь,
да и терем – урюпинский цирк.

Но когда вместо зверя, точнее, когда
чудо-юдом с обрубком-хвостом
запирала себя от стыда и труда
в клетке между плечом и ребром,

песнь, медвежью услугу, сваливши в углу
в полный рост и недюжинный вес, –
замечала, что в крытом соломой полу
прорастал замурованный лес:

где клевал водоток, стрекотала ветла,
жёг пунктир в муравьиной черте –
и ответно, отрывисто, жарко росла
дробь рябины в моем животе.



КРУГЛОСУТКА

В первый день, – рассказывала няня, –
Бог придумал лампочку над нами,
и теперь, хоть чумка, хоть чума,
дальний свет мерцает пятиваттно, –
но бессонным было непонятно,
почему вокруг такая тьма?

На второй мы обсуждали хором
радугу над кованым забором,
знать желая, где сидит фазан,
и, плюя на шаткую погоду,
источал придуманную воду
в туалете незакрытый кран.

Нам на третий выпадала суша,
на распевке – яблони и груши,
гроб-сугроб песочницы в саду,
райский сад, – нашептывала няня, –
ей язвила Яковлева Таня, –
где тот рай в детсадовском аду?

Круглосутка – круглое словечко,
что ни день, то начинай от печки
dance macabre, лови, как вдалеке
сжались водосточные аорты, –
это с третьего да на четвёртый
вспыхивали звёзды в потолке.

Чтобы няня не взяла с поличным,
притворишься карликовым, птичьим,
но лишь – бах! – куранты по башке
в полночь, прокрадёшься, зверь на лапах,
в раздевалку, к шкафчику, где запах
дома утрамбован в вещмешке.

Бог придумал дергача-калитку,
над дорогой золотую рыбку
фонаря во льду, а подо льдом
пресмыкался шестьдесят-помятый –
так с досады начинался пятый:
жаль, что Бог ещё не создал дом.

Дарьиванна, «это праздник, розы
в ванной», но язык ещё не создан,
и мычишь, читая по слогам, –
мыла, мимо, манна, мало, мама,
Волга, Волга, это Кама, Кама, –
позывные дочерей и мам.

Круглосутка – просто единица
времени, в котором мама снится
ночь за ночью, няня, день за днём.
Я хочу быть тоже человеком,
имена давать подземным рекам
и стихам. Куда им – без имён?

Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Лучшее #Русский поэтический канон #Советские поэты
Как провожали Шукшина

50 лет назад ушел из жизни автор «Калины красной». Prosodia вспоминает, как современники отозвались на уход Василия Макаровича.

#Новые стихи #Современная поэзия
Дана Курская. Кто тaм ходит гулко перед дверью

В подборке Даны Курской, которую публикует Prosodia, можно увидеть, как поэтика психологической точности, искренности, проходя через катастрофические для психики испытания, перерождается в нечто иное — в поэтику страшной баллады.