Майкл Лонгли. Я передал ему в руки твою боль

Проект реализуется в рамках программы UK-Russia Creative Bridge 2020-2021, организованной Отделом культуры и образования Посольства Великобритании в Москве при поддержке Министерства иностранных дел и международного развития.

О Майкле Лонгли

Майкл Лонгли (р. 1939) – англо-ирландский поэт, более 50-ти лет проживающий в городке Карригскиуон. Автор 20-ти поэтических книг. Книга «Горит дрок» (Gorse Fires, 1991) была удостоена Премии Уитбреда (Коста). Книга «Погода в Японии» (The Weather in Japan, 2000) была награждена Премией Т. С. Элиота, Готорнденской премией, а также в 2018 году принесла автору Медаль Якамочи. Книга «Лестничный пролет» (The Stairwell, 2015) получила Поэтическую премию Гриффина. Почетный доктор Королевского университета в Белфасте и Тринити Колледжа в Дублине. В 2001 году был удостоен Королевской золотой медали за поэзию. В 2010 Лонгли присужден Превосходнейший орден Британской империи. В 2017 году получил премию ПЕН-центра им. Гарольда Пинтера.

Майкл Лонгли – классик современной англо-ирландской поэзии. Характерная для него поэтическая форма – емкие миниатюры, сочетающие в себе два основных плана – реальный и метафорико-мифологический. Поэзия Лонгли примыкает к магистральной традиции новейшей ирландской поэзии, но из-за своей герметичности кажется обособленной. Интонационно ее можно противопоставить несколько более прямолинейной поэзии его соратника и погодки Шеймаса Хини.

Медитативный аскетизм Майкла Лонгли

Для поэзии Майкла Лонгли характерен процесс медитативного аскетичного наблюдения. Находясь вдали от цивилизации, лирический субъект оказывается наедине с самим собой и объектами природы. После внимательного исследования ему становится очевидно, что сквозь зримые и вполне понятные предметы всегда проступает некоторая частная или глобальная история либо какая-то мифологема.

То есть пейзаж у Лонгли – своеобразная оболочка, которую еще нужно наполнить собственным содержанием. Здесь можно ухватиться за отдельный элемент и при помощи ассоциаций проникнуть вглубь его значений, чтобы обнаружить скрытое.

Потому зачастую это довольно короткие, но плотные тексты: для отдельной мысли и отдельно взятого пейзажа требуется именно малый объем.

Таким образом, выстраивается два основных плана – наблюдаемое (пейзаж, деталь, предмет) и скрытое (метафора, воспоминание, миф). Периодически грань между этими планами становится едва заметной, создавая эффект слияния и их одновременного сосуществования.

Каждая зримая деталь что-то знает обо всем мире, обо всей истории, в ней содержится частица мифологии. Так, в стихотворении «Шанти» из ирландского Карригскиуона виднеется остров Лесбос, а куропатка из другого стихотворения, называемая по-гречески «perdix», хранит в своем названии миф о гениальном мальчике, сброшенном с Акрополя из зависти и обращенном Афиной в птицу.

Кроме того, зримое – почти всегда метафора. То есть, с одной стороны, это какая-то объектная, осязаемая реальность, с другой – герметичное иносказание.

Для такого двоения планов особенно важен сновидческий опыт, где зримое всегда недостоверно. У Лонгли описание сна интонационно идентично описанию реального мира. Точно так же, как и внутри любого пейзажа содержится второй метафорический план. Любое зримое можно описать, невзирая на его подлинность.

Поиски ключа к Лонгли

Зачастую аскетичный текст Лонгли устроен весьма герметично, отчего разобраться в нем бывает весьма непросто. Мы вроде бы видим перед собой некий полусновидческий пейзаж, наблюдаемый отрешенным взглядом, в глубине которого скрыта метафорика и какие-то непроговоренные смыслы. Миниатюра ничего не разъясняет читателю, ничего прямо не формулирует и не постулирует, иногда даже не дает толком за что-то зацепиться.

Текст приглашает в мифосновидческое пространство, заросшее ирландской флорой и насыщенное намеками, идиллию, скрывающую под собой нечто более существенное, чем кажется на первый взгляд. То есть при чтении должно внимательно приглядеться к зафиксированным намекам и самостоятельно сформулировать ответы на спрятанные вопросы.

Скажем, герой стихотворения «Чибис», погруженный в мысли, видит кружащего в воздухе чибиса, спрашивает у него «Почему я?» и не получает ответа (потому что говорит с птицей «на разных языках»). По этому короткому и горькому вопросу мы понимаем, что за кадром скрыты некая трагедия, непоказанный нам внутренний монолог, и отсутствие (невозможность) ответа усиливает интонацию, но ничего не объясняет (потому что ответ невозможен).

Или, например, в стихотворении «Талая вода» Лонгли размышляет о старости, о взыскательности художника, используя чай и необходимую для истинного его вкуса талую воду как метафоры искусства. В сущности, этот текст – своеобразная рефлексия о художественном методе поэта, когда отдельная (казалось бы, довольно мелкая) деталь вбирает в себя герметичные смыслы, которые читателю предлагается дешифровать.

Тема войны и отстраненный герой

Помимо античной мифологии и истории, играющих наряду с (псевдо)буколическими наблюдениями ключевую роль в поэзии Лонгли, важнейшее место в ней занимают размышления о двух мировых войнах. Опыт войны проникает во многие тексты поэта – будь то афористичные «Музей в Бухенвальде» и «Кенотаф», сновидческий «Фронт», пугающе-циничная «Жестянка с горчицей», где смерть отца описывается посредством сюррелистичного сна, или мифологическое «Видение Теоклимена», где античный вещун, предсказавший когда-то гибель женихам Пенелопы, подобно Иоанну Богослову провозвещает погибель человеческого рода.

Кроме того, тема Первой мировой всегда опирается на образ служившего на ней отца Лонгли, умершего в 1958 году. Фигура отца, как и все прочие зримые и осязаемые объекты и явления, тоже может восприниматься посредством двух планов, вплоть до ее растворения в образе сына («Фронт»).

Несмотря на явную личностную связь с материалом, медитативно-аскетичный герой Лонгли проговаривает мысли крайне отстраненно и неэмоционально. Будто процесс слияния реальности и идеи не имеет никакого существенного значения, не кажется ни капли парадоксальным, а скорее наоборот – представляется обыденным. То есть мифология и метафорика, скрытые под оболочкой зримого, очевидны, заведомо выставлены напоказ, и их можно описать точно так же, как, например, растения или птиц.

Избранные стихотворения Майкла Лонгли разных лет

Фронт

Мне снилось, что я марширую на фронт умирать.

Нас были тысячи, тех, что пришли умирать.

Вразнобой навстречу нам, запыхаясь, брели

Мертвецы и раненые, моложе моего сына.

Среди них – мой отец, он сошел бы мне за сына.

«Каковó это?» – прокричал я вдогонку родному лицу.

«Как нечего делать, приятель!» – отвечал сынотец.

Perdix

За кулисами той истории об утрате крыльев –

Сломались крылья, оплавились крылья, перья на воде, Икар –

Болтливая куропатка радостно вычиррикивает из прикопка,

Похлопывает крыльями – доселе неведомая особь,

Последнее создание, зловещее напоминание Дедалу –

Изобретателю, отцу утраты – о подмастерье, мальчике,

Который в двенадцать лет был достаточно сообразителен,

Чтобы взглянуть на рыбий хребет и изобрести пилу,

Стальную пластину нарезав на зубцы, затем пораскинул мозгами

И первым циркулем начертил окружность, железные конечности,

Руки, ноги, связанные вместе, геометрию локтя или колена –

Всё это повлекло бы гибель, и Дедал, переполняясь завистью,

Спихнул родного вундеркинда прямиком с Акрополя,

А после наболтал, что тот поскользнулся, но Афина Паллада,

Покровительница остроумия, прервала падение мальчика,

В полёте облачила его в перья, превратила в птицу,

Блистающую умом от кончиков крыльев до когтей,

Передала птице его имя (то есть по-гречески perdix) –

Чурающаяся полётов куропатка, что вьёт себе гнездо

На кроне дерева и на отвесных скалах, трепыхается

На уровне земли, откладывает яйца под забором, она утратила

Из-за памяти о том падении, стремление наверх.

Жена парикмахера

Должно быть, я – последний клиент,

В шкафу с инструментами задёрнуты шторки,

Там расчёски, бритвы, лязгающие ножницы,

Жужжащие машинки среди флакончиков.

Будто всё теперь зависит от неё,

Вцепившись в кран, свисает капля воды,

Её сфера отражает перевернутое помещение,

Когда вдруг появляется жена парикмахера.

Интересно, она всегда приходит в пять

Смести присутствия, отсутствия,

Крупицы грязи, волосяных призраков

Грациозными взмахами в мусорку?

Она здесь – незваный гость, два глаза,

Буравящие мой затылок.

Затем я вижу – она повторяется

В зеркалах, отражающих друг друга.

А мы с парикмахером – евнухи

В гареме её отражений.

Чиркнуть спичкой трижды

Могильщик выкапывает могилу,

Выстилает мшистыми подушками, пыреем –

Такую световую шахту, проход в землю,

Где я встаю на колено, снова на тебе женюсь,

Там в темноте по пояс я бреду на ощупь

От затхлого чердака к твоей последней спальне.

И вскоре исчезаю под самой кровлей.

Я передал ему в руки твою боль,

Твоё пристрастие к киприотскому шерри,

Твои бойкие пересказы «Дейли мейл»

С кроссвордами, заполненными ручкой,

Твою хромоту, таблетки, россыпь окурков,

В последний миг забавную генеральную уборку

Уголка полочки у него в посудном шкафу.

Ты тратила его медали, как валюту,

Всегда боялась чиркнуть спичкой трижды –

Иначе снайперы заметят, снимут цель.

Когда ждала, что сцепишься руками

С ним, выберешься из воронки, ты ведь представляла,

Как шастает «Вудбайн»* туда-сюда, лицо,

Что зависает, как кольцо от дыма?

* Вудбайн (Woodbine) – британская марка дешевых сигарет, крайне популярная среди британских солдат Первой и Второй мировых войн.

Музей в Бухенвальде

Среди незабвенных экспонатов один служил

Символическим извинением за преступления. Снаружи,

Где всё было завалено сугробами,

На белом фоне резал глаза маковый венок.

Как бы ни мело и сколько бы его не выпало,

Мы должны позволить снегу носить на себе маки.

Талая вода

Привередливый ценитель чайных дел,

Знаток чайных сортов и стихотворец,

Скромно прошу на шестидесятый день

Рождения в подарок талую воду.

Чайный пар и следы от чернил. Ни на что

Не отвлекаясь, обдаю кипятком чайник,

Отмеряю немного «Иголок серебра»,

В самый раз, чтобы заварить дважды.

Среди прочих моих любимых «Даль

Прояснённая» и «Брови долголетия»,

Или с самых опасных горных вершин

«Облачно-туманный» (из самых лакомых),

Его собирают умелые обезьянки,

Складывают в корзинки отборный лист,

А потом несут к подножью, где я жду

С талой водой в горшочке.

Шанти

Я ждал бы у подножия статуи Эрота,

А ветер посвистывал в расклешённых брюках,

Я бы воспрял духом от вспышки дневного света,

Просвечивающего его бедра и перистую поросль.

Но нынче с возвышенности Карригскиуона

Я вижу, как Лесбос вздымается над островами.

Дождь встряхивает равнину, меня обличая

В кальсонах, дремлющего у неё на груди,

На подушках армерий сбоку от гальки,

Бубнящего ей в кудряшки, в уши

Свой репертуар шанти, любовных песен.

Я дрожу, как папоротник, от моего раздражения

И табачного дыхания, кажется, вянет лишайник.

Я довольствуюсь тем, что от меня осталось –

Солоноватыми стеблями саликорнии для салата.

В полночь сперва всходит луна, затем Плеяды,

Крупицы песка искрятся на моих резиновых сапогах.

Аргус

Бывали и другие сражения, многие из них

Пёс Аргус, прождавший Одиссея двадцать лет, точно

Также пережидал, оставленный на навозной куче возле

Входной двери, блохастый, полумёртвый, не такой,

Каким когда-то гонял диких козлов и косуль, фаворит,

Чистокровный, обладавший диковинным нюхом, он

По-прежнему виляет хвостом, подёргивает висячими ушами,

Стремится приблизиться к знакомому голосу,

Но умирает, не дождавшись; вскоре мы, как Одиссей,

Оплачем пса Аргуса и всех прочих охотничьих псов,

Гонявшихся за хомяками, наводивших панику на мышей

И насильственно выдворявших канарейку по имени Пепичек.

Видение Теоклимена*

Какой ночной кошмар вы проживаете сейчас,

Бедолаги, когда ваши лица и колени обёрнуты тьмой,

В нём атмосфера, наэлектризованная плачем, – потому

Что всё окончится слезами, – стены в крови, крестовины

Подобны веткам после ливня, сочившегося кровью,

Там крыльцо, полное нежити, походящей на соколиную стаю,

Они толкутся там перед сошествием в преисподнюю, и ни капли

Солнца, пока мертвенно болотный газ окутывает земной шар?

И хоть мне чудится, будто смеркается, я не вполне

Как вы бы сказали, огорошен, в поддержке не нуждаюсь–

С помощью собственных глаз, ушей, двух ног, нетронутого

Рассудка я сумею пробраться за те ворота

В мир настоящего, а над вами оставлю нависать

Всецело заслуженную и неминуемую катастрофу.

* Теоклимен – персонаж древнегреческой мифологии, прорицатель, вещун, среди прочего известивший Пенелопу о пребывании на Итаке Одиссея и предсказавший ее женихам гибель. У Лонгли Теоклимен предсказывает гибель человечества.

Белые гуси

Так далеко, как будто бы их вовсе нет,

Но всё же многих и отсюда слышно –

Стая белых гусей вдоль горизонта.

Расскажи мне о клюквенных полях, об урожае,

Плавающем на половодье, о румяных пашнях.

Помню, как-то одинокий белый гусь

Оказался среди чумазых бакланов на Солти,

Десятки лет назад. Сейчас я насчитал

Сорок тысяч белых гусей и собираю тебе

На расстоянии отдельные клюковки.

Кенотаф*

Им не терпелось начать вспоминать, они сымпровизировали –

Выстроили кенотаф из снега, снеговика-солдата

И выложили «Никогда не забудем» пригоршнями камней.

*Кенотаф – мемориал, имитирующий надгробие и расположенный в месте, где не хранятся останки покойного.

Жестянка с горчицей

Ты умираешь и не храпишь во сне, потому что

Твои глаза всё время открыты, тебе не больно.

Нам хочется, чтобы ты моргнул и заметил нас,

Застывших на пару секунд между тобой и тьмой.

Твой рот раскрылся так широко, будто собрался вопить.

Нам нужно чем-то заткнуть твой кошмарный зевок.

Я принялся искать в своём детстве предметы без

Острых краев и наткнулся на овальную жестянку с горчицей.

Дочка поглаживает тебя по затылку, говорит: «Тише, тише».

Дочка держит тебя за руку, говорит: «Мне очень жаль».

Я смотрю на жестянку с горчицей между твоих челюстей,

На полное исчезновение овальной жестянки с горчицей.

Ангелов холм

Должно быть, кто-то разыскивает надгробие.

Может статься, это ты с мольбертом и красками,

Большими листами бумаги и угольком для рисования

Ищешь куст подснежников и надпись под лишайником.

Должно быть кто-то разыскивает оградку.

И прикрывает за собой заржавелую калитку.

Чибис

Сбил меня с толку Карригскиуон при майском свете.

Расцвела могильным фонарем каждая жирянка,

Умирающий лебедь распрямился на пруду Давида,

Как бумажный цветок на блюдце. «Истод обыкновенный» –

Бормочу в ветер, рассеивающий мочу. «Почему я?»

Чибис отвечает, зависнув воздухе, как биплан,

Над своим гнездом. «Почему я?» С чибисом мы

Переглядываемся, говорим на разных языках.

Мороженщик

Ром с изюмом, ваниль, ири́с, грецкий орех, персик:

Зарифмуешь все вкусы. Так было когда-то, пока

Не убили мороженщика на Лисберн-роуд,

А ты купила гвоздики, чтоб положить у его магазина.

Я в честь тебя именовал все дикие цветы Буррена,

Увиденные за тот день: чабрец, валериану и дербенник,

Лабазник, тайник, лютик, вереск, дудник,

Герань, лесной купырь, росянку, майоран, горошек,

Дриаду, дубровник, кукушкин-цвет, звездчатку,

Тысячелистник, подмаренник, вьюнок, ангаллис.

Переводы Дениса Безносова

© Стихотворения Майкла Лонгли публикуются с согласия правообладателя – издательства Penguin Random House.