Геннадий Григорьев: «Все равно сарай останется сараем»

Сарай

 

Ах, какие были славные разборки!

Во дворе под бабий визг и песий лай,

Будоража наши сонные задворки,

Дядя Миша перестраивал сарай.

 

Он по лесенке, по лесенке – все выше,

А в глазах такая вера и порыв!

С изумленьем обсуждали дядю Мишу

Зазаборные усадьбы и дворы.

 

– Перестроим! – он сказал. И перестроит.

Дядя Миша не бросал на ветер слов.

Слой за слоем отдирал он рубероид –

Что-то около семидесяти слоев.

 

Сверху вниз летели скобы, шпингалеты

(Как бы дядя Миша сам не рухнул вниз!)

Снизу вверх летели разные советы.

В общем, цвел махровым цветом плюрализм.

 

Во дворе у нас на полном на серьезе

Дядя Миша перестраивал сарай.

Дядя Боря, разойдясь, пригнал бульдозер.

Дед Егор ему как рявкнет: – Не замай!

Дело тонкое... К чему такие гонки?

И не каждому такое по уму!

 

Мы с дружком глушили водку чуть в сторонке,

С интересом наблюдая что к чему.

 

Вдруг стропила как поехали, просели...

Неужели план работ не разъяснен?

Дядя Миша, ты позволь... Мы эту рухлядь

В четверть часа по дощечкам разнесем!

 

Эй, ребята! Кто ловчей да с топорами,

Разомнемся? Пощекочим монолит?

Дядя Миша говорит: – Не трожь фундамент! 

Он еще четыре века простоит.

 

Мы б снесли все до основ, как говорится.

И построили бы сауну, сераль,

На худой конец хотя бы психбольницу...

Дядя Миша перестраивал сарай.

 

Мы с дружком сидим по-тихому, бухаем.

В этом ихнем деле наше дело – край.

Все равно сарай останется сараем,

Как он там ни перестраивай сарай.

 

(1988)

  

 

Чем это интересно

 

Наверное, многие сегодня сразу и не сообразят, кто такие дядя Миша, дядя Боря, дед Егор. Почему это дед Егор встает на защиту всего сарая, дядя Миша хочет сохранить фундамент, а дяде Боре не терпится побыстрее избавиться и от сарая, и от фундамента?

 

В 1988 году не надо было объяснять, что это за герои. Стихотворение, описывающее основных действующих лиц перестройки (Горбачёва, Ельцина и Лигачёва), стало хитом, а его автор – востребованным публикой поэтом.

 

Поэт Николай Голь, друг Геннадия Григорьева (1950–2007), говорил, что «Гена достиг славы и признания. Его стихотворение "Сарай" незнакомые люди пели под гитары, не имея ни малейшего представления, кто автор этого текста».

 

Основатель и лидер рок-группы «Санкт-Петербург» Владимир Рекшан писал: «Когда товарищ появлялся в обществе, начинались вскрики, требования стиха про сарай. Геннадий читал. И несколько лет катался как сыр в масле. Однажды после очередного карнавала в ресторане Доме писателей группа товарищей, возглавляемая Геннадием, преодолев вялое сопротивление дежурного, поднялась в кабинет секретаря правления А. Чепурова. На стене висел портрет генсека М. Горбачева. Литераторы, возмущенные проделками премьера Павлова с денежными купюрами, прилепили ко лбу перестройщика пятидесятирублевую бумажку и вонзили вилку. Еще два-три года назад такое представить было невозможно. Советский Союз катился в пропасть, а всем нам казалось, будто мы поднимаемся в какие-то перламутровые сферы».

 

В конце 80-х, когда рушился старый мир, популярным можно было стать в одночасье. Если, конечно, быть прирожденным поэтом и уметь угадывать настроение общества: любопытство к происходящему, отстраненность от происходящих процессов, неверие в успех мероприятия.

Мы с дружком сидим по-тихому, бухаем.

В этом ихнем деле наше дело – край.

Все равно сарай останется сараем,

Как он там ни перестраивай сарай.

  

Гешка, как его называли знакомые, выразил настроение значительной части советских людей. Как и за два года до этого в поэме «День "Зенита"» (подробнее о поэме читайте в материале Prosodia Геннадий Григорьев. Новая вера – футбол). Как и в 1987-м в стихотворении «Баллада об испорченном телевизоре». У лирического героя сломался телевизор (исчез звук), и он может лишь догадываться, что происходит вокруг.

О чем сегодня нам поет «Секрет»?

Кого метелят на хоккейном поле?

Никто не растолкует.

Звука нет.

А видимость есть видимость.

Не боле.

 

Лирический герой Григорьева – выпивающий интеллигентный ленинградец, ему чуть за тридцать, он ходит в кафе «Сайгон», его интересует футбол, может быть, по субботам он даже посещает местный рок-клуб. Он, как и персонажи Майка Науменко, болеет за «Зенит» и слушает «Секрет». Герой Григорьева находится над схваткой, хотя и следит (с иронией) за происходящим.

 

И пока в руке не дрогнет перо, 

и пока не дрогнет сердце во мне, 

буду петь я и писать про… 

чтоб остаться навсегда вне… 

Поднимаешься и падаешь вниз, 

как последний на земле снегопад … 

Но опять поют восставшие из… 

И горит моя звезда – над!

 

(«Этюд с предлогами», 1969)

 

Симпатичная многим позиция.

 

Виктор Топоров писал в декабре 2007-го, уже после смерти поэта: «Геннадий Григорьев был, бесспорно, лучшим поэтом своего поколения. Геннадий Григорьев на рубеже 80–90-х прошлого века был самым популярным поэтом нашего города. Геннадий Григорьев был единственным (наряду и наравне с Глебом Горбовским) поэтом, творчество которого в равной мере привлекало и искушенных знатоков, и широкую публику. Геннадий Григорьев был королём питерских поэтических подмостков, пока существовали сами подмостки. Наконец, Геннадий Григорьев, поэт-традиционалист, был автором нескольких шедевров любовной, философской и гражданственной лирики, место которым – в самой краткой и самой взыскательной по отбору антологии отечественной поэзии».

 

Еще Григорьев был провидцем. В 1999-м он написал:

 

Хорошо то или плохо,

но кончается эпоха,

век уходит на покой.

Мы сейчас вступаем с вами

в странный год с тремя нулями –

в год две тыщи никакой!

Новый век ударит – датой!

Мы отметим 45-й,

перед ним 37-й.