Один в поле — о творческом пути Ивана Волкова

Вместо аморфности и однотипности современной поэзии у Волкова — строгость формы и её разнообразие, вместо мелкости тем — величие замысла, вместо тусовочности — отшельничество в Костроме. Эссе о творчестве поэта Ивана Волкова победило в номинации «Поэт десятилетия» конкурса «Пристальное прочтение поэзии 2024».

Матросов Константин

Один в поле — о творческом пути Ивана Волкова

Речь пойдёт о поэте, который, пожалуй, счёл бы эпитет «актуальный» оскорбительным или, как минимум, неприятным. Книгу Ивана Волкова «Стихотворения и поэмы» (2018) можно назвать итоговой — в ней собраны почти все стихотворения поэта, встречавшиеся в печати — в журнальной периодике и его прежних книгах. Путь поэта длиной в примерно два десятилетия активного творчества. Символично и то, что книга вышла в год пятидесятилетия автора.


Сразу после выхода книги Иван Евгеньевич мрачновато пошутил в одной социальной сети, что вышла его «посмертная книга», кажется, намекая на то, что творческий путь закончен и эта книга — итог. Судя по социальным сетям и новым публикациям в «Журнальном зале», пишет он довольно мало, часто ограничивается короткими стихами «на случай», к которым вряд ли сам относится серьёзно. Возможно, мы ещё увидим новый всплеск его творчества — это бывает с поэтами. В любом случае основной корпус его стихов уже написан, Волков — свершившееся явление.


Молчание поэта иногда красноречивей его слов. Может быть, время стихов прошло. Может быть, время стихов совсем прошло. А, может быть, прошло время таких стихов. Волков — строгий и привередливый критик. Знаю это как человек, учившийся у него в литературной студии. Он строг на разборах, строг и скептичен вообще к ситуации в современной поэзии. Если сравнить читателя с рыбаком, то Волков — тот рыбак, у которого сеть очень крупноячеистая. В его невод попадают только самые крупные рыбы. Остальные проскальзывают, поцарапав бока о верёвку, и уплывают вниз по Лете, растворяясь в её водах. В немногочисленных интервью он называет всего четырёх авторов, которых стоит читать: это Ирина Ермакова, Михаил Щербаков, Олег Чухонцев и Максим Амелин.


Почему поэт замолчал? Видимо, он понял, что битва проиграна. И личная битва с мечтой о становлении себя как поэта первого ряда:


И жалкий жребий среднего поэта

Уже не так противен, как вчера.


И общая битва за настоящую поэзию и место её в современном нам обществе:


Железные, дурные времена.

Но изредка разрозненные нити

Распущенного древле полотна

Пронижут жизнь, как жилочки в граните, —

Напомнят вдруг, что на другой орбите —

Не в кузнице, а в женской мастерской

Начавшись, — мир бы вышел не такой.


Волков явно недоволен ситуацией в современной поэзии:


Когда время промоет авгиевы конюшни

Современной лит-ры, я спущусь со своей горы,

Отвлекусь на часок от футбола, шахмат и джаза —

И найду на пустой помойке два-три алмаза.


Раннее его творчество явно противостоит основному дискурсу современной поэзии уже одним своим существованием. Вместо аморфности и однотипности современной поэзии у Волкова — строгость формы и её разнообразие, вместо шулерской невнятности — честное мыслечувствие и глубина, вместо мелкости тем — величие замысла (по Бродскому и Ахматовой), а вместо тусовочности и нескончаемого потока производства дешёвых текстов — отшельничество в Костроме и служение поэзии, если не как религии, то как серьёзному ремеслу. Его стихи самим своим существованием были противопоставлены мейнстриму. Если человек пишет четырёхстопным ямбом, уже понятно, что он классицистично настроен, нет смысла это ещё и проговаривать словами стихотворения.


Структура


«Стихотворения и поэмы» — второе большое собрание сочинений поэта после книги «Алиби», которая вмещала в себя все три изданных на тот момент стихотворных сборника Ивана Волкова. Названия этих трёх сборников — «Ранняя лирика» (1999), «Продолжение» (2002) и «Сочувствие» (2005).


В этом тринадцатилетнем периоде от промежуточно итоговой книги «Алиби» до полностью итоговой вышло ещё два сборника — «Стихи для бедных» (2011) и «Сентиментальный романтик» (2017). Первая отмечена явным уходом от личной бытовой и любовной лирики в гражданственность с некоторым неприятным уплощением и примитивизацией формы, вторая практически полностью повторяет предыдущие книжные публикации и не очень понятно, зачем вообще была выпущена. Чем же отличаются «Стихотворения и поэмы» от книги-предшественницы «Алиби»? Получается, что стихами периода упадка, блестящей по языку и технике поэмой «Батурин» (которая была выпущена отдельной книгой под названием «Мазепа» ранее), а также «Крымскими сонетами», которые в «Алиби» по тем или иным причинам не влезли.


«Алиби» построена, исходя из мировоззрения поэта. Она наследует принципу одного из центральных стихотворений Волкова «Вот если б я на самом деле» (и стихотворению «Представь свою жизнь с конца») и рассматривает жизнь ретроспективно — из текущего момента в обратном порядке — к рождению. Поэт буквально поворачивается спиной к грядущей смерти. Стихи сборников помещены в обратном порядке — то есть сначала «Сочувствие» (2005), потом «Продолжение» (2002) и наконец — «Ранние стихи», написанные ещё в прошлом веке (1999).


Волков, книга.jpg


Не так построена книга «Стихотворения и поэмы». И издана она представительней — в твёрдом переплёте, под редакцией Максима Амелина, составитель — один из лучших критиков Артём Скворцов, написавший и вступительную статью. Прежде всего, составитель отказался от временного принципа. Стихи собраны в девять тематических разделов: самых разных — от любовной до гражданской лирики. Это интересно, потому что позволяет взглянуть на автора под другим углом.


Но мы говорим не столько о книге, сколько о поэте в целом и о его пути.


Я считаю Ивана Волкова одним из крупнейших поэтов своего поколения. Я бы поставил его в ряд с Новиковым, Рыжим, Амелиным и Сваровским — при всей разности их стиховых манер.


Помимо отмеченных чисто технических заслуг, у Волкова есть пусть не своя узнаваемая поэтическая манера, но своё мировоззрение. Оно было заложено ещё в структуре книги «Алиби». Субъективно жизнь — это ретроспективный взгляд из точки настоящего по лучу прошлого, тогда как объективно она движется в противоположную сторону — из точки настоящего в будущее. И взгляд поэта двоится. Он смотрит, даже не смотрит, а идёт в прошлое, осознавая, что жизнь движется ему навстречу и, разминувшись с ним, уходит за спину.


Из интервью: «Современный литпроцесс очень мирный, его надо расшатывать. Есть такое мерзкое выражение — "входить в обойму", и тот, кто стремится к этому, никогда ничего хорошего не напишет. Из "обоймы" надо "выходить". Я не хочу ни с кем консолидироваться, у меня нет единомышленников — только друзья-знакомцы. За державу обидно: Россия становится литературной провинцией, уровень её прозы и поэзии очень низок, а восторг перед самой собой неимоверно высок. Хотелось бы, чтобы когда-нибудь эта обида вылилась в стихи, которые будут читать через 200 лет — это моя программа-максимум. И ещё есть желание — ни разу не сказать плохому поэту, что он хороший».


Разнообразие форм


В наше время поэтов, для которых одной из сверхзадач является стремление к максимальному формальному разнообразию, можно сосчитать по пальцам. В наше время, которое заполнено массой неотличимых друг от друга вялых верлибров, это если не высшая, то обязательная для большого поэта ценность.


Волков читателя развлекает (если этот термин уместен для интеллектуальной литературы) уже самой формой своих стихотворений. Волков разнообразен формально и тематически. Последнее подтверждает уже сама структура книги, поделенная на тематические разделы.


Самых популярных размеров у Волкова четыре:


Пятистопный ямб — встречается 28 раз.

Четырёхстопный ямб — встречается 22 раза.

Пятиударный дольник (только в раннем творчестве) — 12 раз.

Четырёхстопный амфибрахий — 7 раз.


В целом распределение размеров такое:


Ямб — 58 стихотворений

Хорей — 9 стихотворений


Амфибрахий — 10 стихотворений

Анапест — 5 стихотворений

Дактиль — 4 стихотворения


Тоника — 15 стихотворений


Верлибр — 3 стихотворения


Гетероморфный стих — 1 стихотворение


Полиритмический стих — 1 стихотворение


Налицо явное преимущество силлабо-тоники с классическим внутренним распределением: подавляющее количество ямба (что наблюдается в русской поэзии с XVIII по XX век), амфибрахий несколько неожиданно превосходит хорей. Дактиль традиционно — самый редкий силлабо-тонический размер. Тоника встречается только в раннем творчестве, и там её доля довольно высока. Верлибр встречается трижды и нужен только для разнообразия. Силлабического стиха, пеонов, пятисложников или логаэдов нет вовсе. Попытка обратиться к гекзаметру в «Сиренах» приводит к дактилю, который практиковали в XIX веке в ранних переводах Гомера.


Пятистопный ямб — размер, лучше всего подходящий для аналитического стиха, для размышления, что было канонизировано Бродским через школу английских метафизиков. Для этих целей — для целей поэзии мысли — из трёхсложников подходит больше всего амфибрахий как размер более всего органичный для русской поэзии: ударение в наших словах часто стоит на втором слоге и на одно ударение приходится 2,7 слога.

Четырёхстопный ямб — второй из доминирующих в творчестве Волкова размеров — говорит об опоре автора на гармоническую поэзию XIX века и, в частности, на Пушкина.


Рифма Волкова становится с годами всё более строгой. Дактилические рифмы постепенно уходят из стихов — в них легче всего скатиться в неточность, а поэт всё меньше себе это позволяет, потому что становится классичнее. Форма Волкова как бы двигается вспять к XIX и — дальше — к XVIII веку, что говорит и обращение к теням Державина («Ода на взятие Костромы Зурабом Церетели 2010 года») и Ломоносова («Книга Ломоносова»).


Итак, уже по размерам и рифмам можно сказать, что Волков — не экспериментатор. Он стремится использовать почти весь наработанный за три века арсенал русской поэзии, но не желает изобретать собственного оружия.


Его ритмика зиждется на фундаменте ямба, который занимает не меньше половины его творчества и вбирает в себя самые разные формы: от упорядоченных до разностопных двусложников и трёхсложников. Интересно, что у Волкова совсем нет сверхкоротких и почти нет сверхдлинных размеров. Нет ни одного трёх  и нижестопного ямба или хорея или двух  и нижестопного трёхсложника. Один раз встречается шестистопный дактиль, трижды — всего лишь — шестистопный (и то не чисто) ямб. Как исключение встречается цезурированный восьмистопный хорей. Волков разнообразен, но классичен.


Такие вещи, как «Большая ссора требует пространства» (стихотворение начинается как белый пятистопный ямб, продолжается как верлибр, а заканчивается как гетероморфный рифмованный стих с нерегулярной ударностью клаузул) — исключительны.


Возьмём для сравнения силлабический стих Цветкова и Амелина. Цветков обращается к силлабике как к забытой экзотике — для обновления звучания своего стиха. Амелин над силлабикой экспериментирует, усложняя её разносложностью и барочной строфикой. Волков к таким видам стиха не прибегает вовсе.


Иными словами. поэзия для Волкова не лаборатория, а храм. А точнее, завод, где поэт Иван Евгеньевич Волков — многостаночник (но не инженер-инноватор), изготавливающий множество разных деталей, но в пределах известных технологий.


Интереснее обстоят дела со строфикой. Тут уже начинается поле для экспериментов.


Конечно, и тут есть константа: 42 стихотворения написаны самой распространённой в мировой поэзии строфой — перекрёстными четверостишиями. Это — меньше половины (или примерно половина, если не считать «Крымские сонеты» и «Жёлтую гору») всего корпуса стихотворений. Помимо простой строфики, дважды встречается кольцевые катрены, шесть раз двустишия, один — трёхстишие.


У Волкова большой процент сложной строфики. Тут тоже есть своя константа — это довольно классические шестистишия со схемой рифмовки АБАБВВ — эта форма встречается с полдюжины раз. Шесть раз встречается вольная строфика, состоящая из катренов — и перекрёстных, и кольцевых — и из двустиший. Строгая форма встречается 21 раз, но без «Крымских сонетов» и «Жёлтой горы» её процент исчезающе мал. Однако обращение к триолетам, секстинам и венку (!) сонетов уже само по себе крайне красноречиво. И — самое интересное — сложная упорядоченная строфика встречается 20 раз, а неупорядоченная — 8. Тут есть и восьмистишия, и девятистишия, и двенадцатистишия, и десятистишия со сложнейшей рифмовкой и длинными трубадурскими рифменными рядами: «Горит помойка на дворе», «Ода…», «Бедная девочка, ты будешь жить среди книг», «Плёс», «Хочу аквариум! В домашнем гроте…», «Я получил твоё письмо» и т. д. Можно сказать, что в строфике Волков аномально разнообразен и изобретателен.


Но в целом поэзия Ивана Волкова стремится отмежеваться от обоих основных поэтических лагерей. Для верлибристов он слишком разнообразен в своих размерах, для традиционалистов он слишком изобретателен и изощрён в строфике, если учесть, что нередки сборники традиционалистов, состоящие полностью из стихов, написанных четверостишиями.


География


Романтика покорения неизведанных территорий Жюля Верна, Сальгари, Жаколио, Буссенара, Хаггарда осталась в прошлом. Однако для поэта Ивана Волкова география — важнейшая из наук. Его лирический герой постоянно путешествует. Теме путешествий в книге посвящён целый раздел. Стихи в нём — что-то вроде путевых заметок, оставленных о поездках в Европу, Америку, Крым и т. д.


Хотя мой ареал и распростёрт

От Африки и Штатов до Сибири.


В начале одного стихотворения Волков восклицает:


Куда угодно, только не домой!


Поэт пытается объять целый мир. Географическим фактом становится даже родная дыра, в которой поэт скучает по миру:


В хранимых письмах слишком много слов.

На карточках смеются слишком мило.

Мне больно от названий городов,

Где что-нибудь со мной происходило.


Впрочем, к дому и окружающему пространству у Волкова отношение то брезгливое, то благосклонное, в тех стихах, где оно становится личным мифом, где география — связующее звено для лирических героев. Обычно это влюблённая пара:


И все эти пространства и пустоты –

Они и есть мой милый частный дом...


Взгляни вокруг; как я тебя люблю,

Оттуда, сверху по теченью...


Отношение любовной пары так тесно сплетены с географией рек, на берегах которых лирические герои проживают, что реки не только влияют на отношения пары, но и неразрывно с ними связаны, немыслимы без них.


В стихах Волкова очень часто повторяется мотив движения. Много поездов и вокзалов. Лирический герой поэта постоянно мечется, ищет лучшую избранницу и лучшее место в мире для себя и неё:


В долгих поисках лучшей подруги

Разве я погулял по стране?

Разве мне было плохо в Калуге,

В Ярославле, в Орле, в Костроме?


«Нет, не будет тебе покоя», «Дама сдавала багаж», «Моя любимая игрушка», «Я вечером уеду, поезд в десять», «Триолет» («Я живу у железной дороги»), «Феодосия — Москва» и другие стихи — все они, прямо или косвенно, используют мотив путешествий, вокзалов или поездов.


И как только поэт находит избранницу и место, как он только успокаивается, кастальский ключ иссякает. Из крана капают редкие капли, но, кажется, поэт уже и не испытывает жажды: у него есть другой источник.


Сны


Ещё один невероятно частый мотив в поэзии Волкова — сон.


В творчестве поэта сон — это пограничное состояние, час, когда лирический герой приоткрывает дверь в потусторонний мир. Однако всё сложнее.


…но разве ты

Не глядишься из пустоты

В пустоту из окна вагона,

Не прощаешься полусонно,

Не моргая и не дыша…


В этом последнем отрывке симптоматично, что сон находится рядом в стиховой ткани с поездом и вокзалом — тоже места стыка миров, шва между смежными мирами; вспомним «вокзалы — ворота в ничто».


Стихотворения с похожими мотивами «Не смотри туда, там вода» и «Возьми мою голову в две руки» тоже эксплуатируют тему сна, практически пытаются прямо восстановить его не поддающуюся логике и описанию архитектуру:


Возьми мою голову в две руки,

Третьей рукою прикрой глаза.

Мы остаёмся на дне реки

Рыбьи услышивать голоса.


Кстати, и тут сон — это маленькая смерть или — репетиция смерти. Недаром героиня стихотворения прикрывает ладонью веки лирического героя — как делают с умершими. Показательно и окказиональное слово «услышивать» — слово из сна, где реальность предстаёт искажённой, как в кривом зеркале.


Иногда сон — совместный, выступающий как символ настоящего или зыбкого счастья возлюбленных.


Пока что спи, я рядом — но потом

Всё будет так, как ты боишься!..


Волков мастерски описывает состояние полусна, когда звуки реальности выдёргивают спящего из сна, но он вновь погружается в его летейские воды и, как тонущий пловец, то ныряет, то вновь показывается над поверхностью.


Никто не спит. Иллюзия покоя.

Нельзя нарушить полутишину.

Не вспомнят отошедшие ко сну

Подслушавшие что-нибудь такое,

Откуда взялся сон, какой рукою

Их переносит в новую страну —

А это просто кот, пропавший год назад,

Из кухни крадется на лёгких лапах,

И розы в ванной вырабатывают запах.

А это просто шкаф шумит, как сад,

Колеблются развешенные юбки,

И тараканы в телефонной трубке

Волнуются, воркуют и шуршат.


Интересно мотив больного сна обыгрывается в стихотворении «Равноденствие», где сон — гофмановская мистическая реальность, а главный персонаж то осознаёт себя температурящим в постели, то пробуждается в плацкарте, то оказывается в сказке, которую читает ему возлюбленная. Реальность и сон уже не отличить друг от друга. И для героя уже


Твои слова звучат как заклинанье.

Я после жара, я в полубреду.

Воспоминанье и повествованье

Никак по сторонам не разведу.


Существенны ещё два стихотворения, которые полностью строятся на мотиве сновидения. Оба — о сне счастливом, но в одном спит лирический герой («Волшебная женщина входит ко мне»), а в другом — героиня («Тише, дети, Ольга спит»), поэтому в них разные точки зрения — снаружи и изнутри сновидения.


В стихотворении «Тише, дети, Ольга спит» описывается райская идиллия. Героиня, заснувшая в субботний полдень в дорогом доме, где есть «патио», «каминная», сад с дорожками и жизнь настолько удалась, что в планах только «задуманные бегонии». Максимум неприятностей, которых можно ожидать — это то, что её разбудят весело резвящиеся дети.


Тише, дети, Ольга спит.

Это что за шум и топот

Будто пастей и копыт!

Только цыпочки и шёпот.


Стихотворение-утопия пропитано летним светом. Рассказчик сливается с лирическим героем и непонятно, кем он приходится Ольге — то ли мужем, то ли сыном, то ли отцом, то ли его не существует вообще.


В стихотворении «Волшебная женщина входит ко мне» реальность и сон накладываются друг на друга как два кадра на испорченной фотоплёнке, что заставляет вспомнить стихотворение Ходасевича «Соррентинские фотографии». Вряд ли, впрочем, отсылка сознательна, а вот мотив выхода из тела, который есть в двух других стихотворениях Ходасевича, вполне мог тут подразумеваться. Лирический герой выходит из тела и смотрит на себя со стороны настолько объективным взглядом, что становится уже не «я», а «он», греша против грамматики по законам сломанной логики сна:


Но я уже спит, я уже не узнает…


Стихотворение описывает саму границу сна, когда человек в полудрёме движется во времени, как нитка по ткани, появляясь то с одной, то с другой стороны.


Чужое слово


Иван Волков — не постмодернист. Его стихам чужда эстетика «языка, на котором нельзя говорить всерьез», но, тем не менее, он — дитя своего времени, и чужое слово в том или ином виде часто встречается в его поэзии.


Вяземский, Тютчев, Гофман, Мицкевич — эпиграфы к стихам Волкова немногочисленны. Зато диалог в своих стихах он ведёт со многими и многими великими поэтами, что уже говорит о позиции автора: поэт не хочет стоять на плечах гигантов, он хочет растолкать их плечами собственными и стать с ними в один ряд.


В «Саване Лаэрта» Волков ведёт прямой диалог с Оденом и опосредованный — с Гомером. В «Батурине» — с Пушкиным, В «Оде…» — с наследием XVIII века, в «Я знаю, я слышу дрожанье земли» — с «Варварами» Кавафиса, «Крымские сонеты» отсылают к одноимённому циклу Мицкевича, а «Подражания Живаго» — амбициозная попытка представить великий пастернаковский цикл через призму не православия, а ислама.


«Не смотри туда, там вода» со своим сновидческим нарративом и смертью пунктуации напоминает позднего Цветкова, но звучит всё равно мощно. Тоническое «Эй ты, человече, не думай о том…» с остросоциальной темой и смежнорифмованными трёхстишиями явно наследует опытам Бродского, хотя, кажется, автор не хотел бы существования этой связи. «Заклинание» своей «заговорной» частью обязано известной статье Блока. «Подражание» пытается оправдаться своим названием как явкой с повинной за свой длинный тонический стих с анжамбманами и точками в середине строки, но Бродский редко прощает подражательность.


У Волкова много подмигиваний в духе Гандлевского. Много непрямого цитирования классиков, которое как бы говорит читателю: «ну что, узнал, да? Если да, то мы одной крови». В этом нет ничего постмодернистского, это «интеллигентная пурга», как сказал сам Волков в одном из своих стихотворений немного по другому поводу. Примеры:


мне будет скучно, бес, пока

Не выведет язык-калека.


На берегу Эгейских волн

Стоит отель, туристов полн…


Куда бы нам не плыть, любой,

любой маршрут…


Поэмы


У Волкова две поэмы — «Жёлтая гора» и «Батурин». Можно с натяжкой рассматривать «Крымские сонеты» как поэму, но всё-таки это скорее цикл.


«Жёлтая гора» — поэма ещё молодого автора, для которого само написание поэмы — обязательный ритуал, проба себя в крупной форме. О чём писать молодому поэту? Конечно, о любви. Не найдя для произведения собственной строфы, Волков, напитанный, начитанный мировой классикой, хочет попробовать себя во всём и пишет каждую главу в «твёрдой» классической форме. Однако несколько стихотворений про «Жёлтую гору», не относящиеся к поэме, говорят, что поэма эта — естественный плод рефлексии поэта на тему жизни и любви.


«Батурин» мне кажется до сих пор непонятым и недооценённым. Ответ пушкинской «Полтаве», волковский «Батурин» необычайно мощен технически. Я убеждён, что силлабо-тоникой такой силы сейчас владеют на русском языке три-четыре человека, и за такой громадный труд мог взяться только мастер высочайшего уровня.


Автобиографичность


Важная черта, которая резко выделяет поэзию Волкова из огромного легиона современников — автобиографичность. Что можно сказать по поэзии, к примеру, Ивана Жданова о самом Иване Жданове? Что у него когда-то была сестра, с которой он хочет встретиться после смерти. На этом, пожалуй, всё.


С помощью стихов Волкова можно выстроить его подробную биографию. Во-первых, можно увидеть все туристические маршруты Волкова. Вот он был в Плёсе, Измире, Венеции, Сиэтле, в Крыму, Киеве, Ялте, Архангельске. Жил на берегу Оки:


Мне жаль тебя будить

в двенадцатом часу.

Раздвинулась Ока,

расширилась природа,

Разлился Суходрев и держит на весу

Постройки Полотняного Завода.


Когда я только познакомился со стихами Волкова, меня их автобиографичность несколько смущала — быт душил меня, стихи казались пыльными. Но теперь, когда у меня есть свой жизненный опыт, и я могу легко его ассоциировать с опытом поэта, мне эта черта их стала нравиться. К тому же автобиографичность в данном случае — редкое качество, выделяющее Волкова на фоне других современных стихотворцев…


Нельзя сказать, что Волков приземлённый, но можно, что он крепко стоит на земле. Волков работал на заводе и рынке:


Мне до сих пор завод и рынок снятся —

Я до сих пор ищу — и не найду

Занятие, достойное мужчины —

Таких не существует никогда!

И в мире — кроме денег — нет причины

Для настоящего труда.


Иногда поэт откровенно и самоиронично описывает бытовой смешной или забавный случай:


От воскресенья до аванса

Одна пустыня пролегла,

И не пополнить мне баланса

До двадцать первого числа.


Поэт часто открыт и местами беспощаден к самому себе:


                                             ...Почти

Все такие, как я, спиваются к сорока

И в провалы памяти падают свысока.


Или:


Нет в пораженье моём

Ни красоты, ни идеи.


Поэт Иван Волков не живёт в башне из слоновой кости, он — один из нас.


Композиция


Как-то в частном разговоре со мной Иван Евгеньевич обмолвился, что для него главное в стихотворении — композиция, как и для Пушкина.


Действительно, образы, рифмы, размеры, строфика — всё это в поэзии Волкова всё же второстепенно, всё служит одной большой цели — выстроить композицию, сложную, петляющую, с внутренними перекличками, неожиданными поворотами. Иными словами, поэту важно развитие мысли, для того, чтобы читателю было за чем следовать.


Композиция стихотворения у Волкова бывает разной сложности, но в ней всегда что-то есть, хотя бы один неожиданный поворот. В «Равноденствии», например, композиция состоит из строго параллельных кусков: строфа о реальности — строфа из сказки. Они дополняют и оттеняют друг друга.


Есть такой вариант композиции, где, казалось бы, плоское остросоциальное стихотворение в конце, одной единственной последней строчкой совершает поворот и переводит весь текст из области общего в область личного. Эта строчка приходит как спасение и выводит, казалось бы, посредственный текст на новый качественный уровень.


Ты же читаешь газеты, знаешь, что скоро война

(То есть уже, но почти что без ужасов тыла).

И при этом ты хочешь ребёнка? ты что же, забыла,

Куда могут послать, когда время придёт, пацана?

Ты же бываешь на улице, знаешь, с каких они лет

Колются в школах, воруют и учатся драться

Разным железом. Ты что же, не будешь бояться?

Будешь смотреть сериал, когда дочери вечером нет?

Ты же работаешь, знаешь, что будет, когда

Детям придётся пахать, как вот мы с тобой пашем.

Выбор работы богатый в отечестве нашем:

Выбор из бедности, самообмана, стыда.

Ты хорошо меня знаешь, ты с самого первого дня

Видишь меня вечно пьяного, вечно без денег.

Как воспитает детей бесхарактерный злой неврастеник?

А ты всё-таки, милая, хочешь рожать — от меня...


Всё стихотворение строится на этом повороте и недомолвке: мы не знаем, к кому обращается лирический герой, на протяжении двенадцати строк кажется, что к среднестатистической женщине, а в конце оказывается, что к своей возлюбленной.


В стихотворении «Прогулка» красной нитью через стихотворение идёт главное развлечение любовной пары — бильярд. Мотив всплывает то в одной строке, то в другой, как стежки на ткани. Отношения как бы разыгрываются и через бильярдную партию. А в конечном двустишии влюблённые как бы заглядывают в будущее, понимая, что их любовь превратится в ничто — и появляется образ разбитой пирамиды. Пирамида после первого удара теряет свои геометрические очертания, рассыпается, как и случайные люди уходят по своим дворам. Это то, что надо для этого стихотворения — обескуражить в конце, заставить задуматься над довольно простой историей короткого романа.


Заключение


То, что Иван Волков — один из лучших поэтов поколения, для меня очевидно. Чем же он так хорош?


В статье я сравнил его и поставил в один ряд со Сваровским, Рыжим, Амелиным, Новиковым. Сваровский нашёл свой стиль, Рыжий — свою тему, Новиков — свою интонацию, Амелин — поле экспериментов. Рыжий и Новиков стали культовыми поэтами, Сваровский пережил всплеск довольно сильной популярности, Амелин хоть и не снискал большого читательского внимания, но коллеги увенчали его солидными лаврами.


Волков оглушительного успеха не добился ни у элитарного, ни у массового читателя, успех есть, но он несоизмеримо меньше.


Вот слова Ивана Волкова из предисловия к книге стихов Александра Бугрова: «Сегодняшняя интернет-активность — не менее тупое и плебейское занятие, чем вчерашняя беготня по журналам, — не лучше ли сосредоточиться на сочинительстве, а не на выработке стратегий?»


Так чем же он так хорош — поэт Иван Волков? Я думаю, тем, что он на протяжении всего своего творчества занимался самым важным делом, про которое многие современные поэты забывают: он писал хорошие стихи.

Читать по теме:

#Современная поэзия
18 тезисов о неотрадиционализме в русской поэзии

Неотрадиционализм — тип художественного сознания, который характеризует целый круг явлений в русской поэзии XX века. Этому литературному явлению уже около ста лет, но разговор о нём только начинается. Prosodia предложила формулировки ряда особенностей этого сознания, роль которого в современной русской поэзии явно недооценена.

#Современная поэзия #Лучшее #Русский поэтический канон
Илья Кормильцев. Без ансамбля

4 февраля 2007 года из жизни ушел Илья Кормильцев. В восемнадцатую годовщину смерти этого большого поэта, писателя и книгоиздателя Prosodia обращается к не самому известному пласту его творчества – стихам, которые писались не для песен.