Самуил Маршак. «Я желаю вам главного – бытия!»

Дверца в мир «взрослой» поэзии

 

Детские стихи Самуила Маршака стали народными, едва родившись, – а это признак настоящей поэзии, – в нашем случае, правда, именно с прилагательным «детские». Мало кто не знает с младенческих лет стихотворения «Почта» («Кто стучится в дверь ко мне / С толстой сумкой на ремне…»), «Вот какой рассеянный», «Усатый-полосатый», циклы «Детки в клетке», «Мистер Твистер» и «Круглый год»… Простота, ясность, прозрачность смыслов сочетается здесь со зримой, ощутимой, очень живой предметностью. Ну вот хотя бы: «Пробирается медведь / Сквозь лесной валежник. / Стали птицы песни петь / И расцвёл подснежник». Стихи, поднимающие настроение, вызывающие радость – и очень важные для детей: они способны настраивать слух. Может быть, строки Маршака для многих были дверцей в мир большой, «взрослой» поэзии.

 

«Поэт – ни в чём он не находит прозы»

 

А есть ли у Маршака «взрослая» поэзия? Сколько угодно. Я недавно прочитал большой том и увидел, что многие и многие стихи – это маленькие лирические зарисовки, в которых главная роль принадлежит природе, и что важно – природе, живущей в гармонии с человеком. Этот человек всматривается, вслушивается, вдумывается в природу – и ведёт с ней постоянный диалог: поскольку она тоже будто бы всматривается, вслушивается, вдумывается в него. Природа у Маршака всегда одухотворена и всё время занята созиданием жизни. Причём для Маршака осмысление важнее созерцания – и в этом смысле он иногда даже вторит Николаю Заболоцкому. Вот замечательный тому пример:

 

Многоэтажный этот дом

Не знает праздного безделья.

Упорным занят он трудом

От купола до подземелья.

 

Здесь ловят солнце зеркала

В лаборатории высокой.

И движутся внутри ствола

Добытые корнями соки.

 

Бормочут листья в полусне,

Но это мнимая дремота.

В глуши, в покое, в тишине

Идёт незримая работа.

 

О личности поэта – то есть, конечно, о самом себе – он говорит так, что из-за соединения вещей вроде бы несоединимых его строки поначалу напоминают пародию; однако насколько же точно они выражают особенности художественного зрения!

 

Поэт – ни в чём он не находит прозы.

Не увядает мир его цветной,

Где влажная сирень, тугие розы

Живут в соседстве с доброй ветчиной.

 

И терпкое вино, и дичь на блюде,

И сказочные россыпи цветов,

И радостно увиденные люди

Живут, поют на тысячу холстов.

 

Весь этот мир так голосист и звонок,

В нём птиц и пчёл не умолкает гул,

Как будто бы смеющийся ребёнок

Пред нами дверь веранды распахнул.

 

К слову, стихотворение это было написано, когда Самуил Яковлевич приближался к своему семидесятилетию. Впечатление такое, что оно родилось в минуты душевного подъёма – состояние, которое можно назвать у Маршака нормой. Вот какой в пользу такого впечатления пример я встречаю в мемуарах Татьяны Рыбаковой (бывшей жены поэта Евгения Винокурова, позже – Анатолия Рыбакова) «Счастливая ты, Таня!». Речь о Маргарите Алигер, дружившей  с Маршаком.

«…Вдруг в 4 утра раздаётся телефонный звонок. Она вскакивает с постели, сердце колотится от страха: ночные звонки ничего хорошего не предвещают. – Маргарита, – говорит Самуил Яковлевич, – я только что кончил переводить сонет Шекспира. Хотелось бы вам его почитать. – Я вас слушаю… Маршак читает и спрашивает нетерпеливо: – Ну, и как? – Замечательно! – говорит Маргарита. – Спасибо, спасибо! Вы же не спали, я надеюсь… – Ну что вы, Самуил Яковлевич, кто же спит в четыре утра?!»

Юмор юмором, радость радостью, но вот ещё какой мотив – тревожный, назойливый, непрестанный, неотвязный – я встречаю у поэта: чувство уходящего времени – времени в самом бытовом понимании этого слова, то есть измеряемого минутами и часами:

 

Нас петухи будили каждый день

Охрипшими спросонья голосами.

Была нам стрелкой солнечная тень,

И солнце было нашими часами.

 

Лениво время, как песок, текло,

Но вот его пленили наши предки,

Нашли в нём лад, и меру, и число.

С тех пор оно живёт как птица в клетке.

 

Часы нам измеряют труд и сон,

Определяют встречи и разлуки.

Для нас часов спокойный, мерный звон –

То мирные, то боевые звуки.

 

И Маршак-поэт словно бы смиряется с таким порядком вещей и мыслит «в категории циферблата» – ставя перед собой задачу сделать осмысленной каждую минуту. «Я не смыкал часами ночью глаз, / И мог бы рассказать про каждый час…»; «Даже по делу спеша, не забудь: / Этот короткий путь – / Тоже частица жизни твоей. / Жить и в пути умей». И сознание трагизма краткости человеческой жизни выводит поэта к мыслям о вечности – весьма образно выраженным: «Пусть будет так. Не жаль мне плоти тленной, / Хотя она седьмой десяток лет / Бессменно служит зеркалом вселенной, / Свидетелем, что существует свет».

 

Образцовый советский поэт

 

Самуила Яковлевича Маршака можно смело назвать образцовым советским поэтом: очень культурным в отношении к традиционному письму. Прорыва в поэзии – если говорить о формальных особенностях стиха – он не сделал (по приведённым мной примерам видно, что ему абсолютна чужды расшатанный размер, ритмические сбои, щегольство образами и метафорами), но главное то, что он понимал: стихи – это не только рифмы, не только зарифмованные смыслы, не только «лучшие слова в лучшем порядке», но и – нечто большее:

 

«О чём твои стихи?» – Не знаю, брат.

Ты их прочти, коли придёт охота.

Стихи живые сами говорят,

И не о чём-то говорят, а что-то.

 

Вот именно: «живые», звучащие. Недаром Дмитрий Кабалевский «услышал» в стихотворении «Мальчик и осёл» музыку, а Исаак Дунаевский – к нескольким строкам сатирического стихотворения «Акула, гиена и волк», обличающего действия фашистской реакции (треугольник Берлин – Рим – Токио) – аранжировал мелодию иностранного происхождения для Леонида Утёсова.

Хорошо читается Маршак, хорошо поётся.

 

Жар перевода

 

Особая тема – переводческая деятельность Маршака. Он обращался к английским народным балладам и песням, к Джону Донну, Джорджу Мильтону, Уильяму Блейку, Уильяму Вордсворту, Джорджу Байрону, Перси Биши Шелли, Джону Китсу, Альфреду Теннисону, Роберту Браунингу, Роберту Стивенсону, Эдварду Лиру, Льюису Кэроллу, Генриху Гейне, к венгерской, сербскохорватской, чешской, итальянской, финской, поэзии, переводил стихи народов СССР… Всего не перечислить. Но о чём нужно непременно сказать – это о переводах Роберта Бёрнса (не просто так ведь Маршак – Почётный гражданин Шотландии!) и Уильяма Шекспира, которые стали невероятно популярны. О последнем Самуил Яковлевич писал: «Мне лично выпало на долю счастье и большая ответственность – перевести на русский язык лирику Шекспира, его сонеты… Шекспира часто трактовали  как психолога, глубокого знатока человеческой природы. Сонеты помогли многим понять, что он прежде всего поэт и в своих трагедиях».

 

Переводы – дело деликатное; в профессиональной среде непременно находятся люди, которые подвергают сомнению качество работы того или другого переводчика; доставалось и достаётся Маршаку за «неточность», за «упрощённость»… Желание «улучшить» переводчика-предшественника, самому взявшись за «переведённого» поэта – оно, конечно, благое. Но я сейчас не об этом. До Маршака сонеты Шекспира переводились на русский язык не раз, но лишь труд Самуила Маршака стал фактом русской литературы. А что касается его подхода к своей задаче – тут лучше всего дать слово самому Маршаку:

«Фотографировать или копировать стихи, написанные на другом языке, нельзя и не стоит. Можно создать новые – русские – стихи, сохраняющие мысли, чувства, мелодию оригинала. Только тогда строки поэтического перевода могут войти в русскую поэзию». И вот ещё другие слова: «Я адресую сонеты читателю ХХ века, и мне очень важно, чтобы до него дошёл весь внутренний жар, таящийся в оригинале, и то удивительное сочетание глубокой мысли и простодушия, которое заключено во многих строках Шекспира». А вот эти строки Самуил Яковлевич выделил курсивом: «Не в передаче стилистических архаизмов я видел свою задачу, а в сохранении того живого, что уцелело в сонетах до наших дней, что, конечно, переживёт нас, наших детей и внуков».

 

Литературный критик, литературовед и прозаик Владимир Лакшин так передаёт слова Самуила Маршака об одном из сонетов:

«Когда переводишь Шекспира, надо чаще поглядывать в окно, на живую жизнь. У меня есть перевод сонета: "Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть..." Это неточная передача Шекспира, у него иначе. Я долго бился над этими строчками, стараясь понять их смысл. И вдруг случайно узнал историю одной девочки, жившей в детдоме. Её несправедливо обвинили в воровстве, наказали, оставили без обеда. Тогда она с отчаяния и с голоду пошла и в самом деле пошла и в самом деле украла на кухне немного хлеба - попалась на этом и заявила: "Если все считают, что я воровка, пусть так и будет". Тогда я понял, что хотел сказать Шекспир:  

Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.
  
Напраслина страшнее обличенья...»

 

Так что слова Маршака «Мне выпало на долю счастье и большая ответственность» – оплачены сполна.

 

Победа над небытием

 

Масштаб Самуила Яковлевича Маршака чётко вырисовывается и в его биографии. Остановлюсь на самой «горячей» поре жизни. Он дружил со знаменитым критиком Василием Стасовым, с Максимом Горьким, который разглядел в юноше большое будущее. В 1911 году Маршак в качестве военного корреспондента «Всеобщей газеты» совершил морское путешествие на Ближний Восток – где встретил подругу жизни. Затем – учёба в Британии. Возвращение в Россию; во время Гражданской войны – работа в газете Екатеринодара «Утро Юга», позже – создание там же одного из первых в России детских театров. После переезда в Петроград – широкая литературно-общественная деятельность, основание детского издательства, разгромленного в 1937-м. Кстати, есть легенда о том, почему еврея Маршака не объявили врагом народа. Иосиф Сталин, изучая списки подлежащих репрессиям, увидел фамилию «Маршак» и сказал коротко: «Но Маршак у нас хороший детский писатель» – и перенёс её в список лауреатов Сталинской премии. А то, что премий этих с 1942-го по 1951 год у Маршака – четыре (и добавлю ещё Ленинскую, присуждённую в 1963 году) – документальный факт.

Спасибо современникам, которым выпало общаться с Самуилом Яковлевичем и удалось запомнить высказанные им мысли!

Вспоминает публицист Владимир Николаев: «Как-то зашла речь об одном молодом поэте, сильно разбрасывающемся, хватавшемся за любые темы.

Таксист, – язвительно сказал о нём Маршак и повторил ещё раз, вкладывая уже больше желчи в это неожиданное определение: – Таксист. У поэта должен быть свой точный маршрут. Литература – дело тяжёлое, подвижническое, от писателя твёрдость нужна, стойкость. А этот, куда пошлют – туда и поехал. Таксист».

 

В разговоре с литератором, критиком и историком литературы Исааком Крамовым Маршак размышлял: «О недостатках человека можно знать по-разному. Мать знает недостатки своего сына. И следователь и прокурор знают недостатки этого же человека. Но это разные знания. Литература о недостатках человека должна говорить и думать, как мать. Литература не может утерять материнского участия и боли за человека... Дерево выделяет клей; учёный изучает клейкость дерева – важное качество. Но всё дерево целиком охватить может только искусство, объединяющее точное знание и могучую интонацию».

Писатель Василий Субботин свидетельствовал: «Самуила Яковлевича часто одолевали сомнения: какой вариант строки (строфы) лучше? Не в силах определиться, звонил знакомым. Спрашивал и у первых попавшихся – даже у школьников. Ему мало было того, что строка хорошо звучит – он интересовался, какова она "по ощущению". Однако на самом деле он только делал вид, что советуется. Поскольку неизменно сочинял третий вариант. Какой показательный пример для тех, кто едва написав стихотворение, тут же спешит его обнародовать: то есть – как написалось, так уже и хорошо…».

 

Пишет Владимир Лакшин: «Легко было заметить, что Маршак не избегает тем бытовых, повседневных, но к разговору его не прилипал сор будничности». Но далее очень забавно: «С досадой рассказывал Самуил Яковлевич о том, как он познакомился со знаменитым американцем Стейнбеком, хотел поговорить с ним о литературе, но разговор решительно не удался. "Что-то вы, русские, всё о вечности хлопочете, а разве это нужно?" – "А что нужно?" – спросил Маршак. "А надо пиво пить", – со скептическим вызовом сказал Стейнбек, смертельно разочаровав и обидев своего собеседника». Неужели Самуилу Яковлевичу отказало чувство юмора? Или это Лакшин столь серьёзен, что преподнёс ситуацию в таком «драматическом» ключе?

 

В последний год жизни Самуила Маршака (в 1964-м), на застолье, которое происходило у него дома (среди прочих были Борис Полевой, Евгений Винокуров, Наум Коржавин), Самуил Яковлевич произнёс вот уж действительно серьёзный тост, и мысль, выраженная им, дорогого стоит. Текст Маршака воспроизвёл в своих воспоминаниях Зиновий Паперный:

«Можно мне сказать, да? Я хочу выпить за… Вот ведь какая штука. На свете всегда идёт главная борьба между бытием и небытием. Это самая важная война. Всякая механичность – это уже небытие. Скука – это зевок небытия. Вот Пушкин – это высшее бытие, жизнь. Так после него никогда не жила поэзия. Пушкин – это всегда работающий мотор. А уже Лермонтов – гениальный поэт, но у него уже бывают плавные спуски с выключенным мотором. Пушкин – это почерк, дальше идут большие шрифты. Я хочу пожелать вам… успеха? Но успеха желать невозможно. Я желаю вам главного – бытия!»

Эти бы слова знать и помнить каждому!