Николай Заболоцкий. Обэриут, ставший лириком

Николай Алексеевич Заболотский (Заболоцкий – псевдоним) родился 24 апреля [7 мая] 1903 года в Каймарской волости Казанского уезда Казанской губернии.

«Наши предки происходят из крестьян деревни Красная Гора Уржумского уезда Вятской губернии. Деревня расположена на высоком берегу реки Вятки, рядом с городищем, где, по преданию, было укрепление ушкуйников, пришедших в старые времена из Новгорода или Пскова. Возможно, что и наши предки приходятся сродни этим своевольным колонизаторам Вятского края»,- писал в своих автобиографических записках Николай Алексеевич.

Николай был первым ребенком в семье. Родился на ферме под Казанью, где отец в то время служил агрономом. В 1910 году семья перебралась в родной отцу Уржумский уезд, где Алексей Заболотский снова получил место агронома в селе Сернур (ныне республика Марий Эл).

Известно, что в третьем классе сельской школы Николай «издавал» свой рукописный журнал, там были и его собственные стихи. С 1913 по 1920 годы Николай жил в Уржуме Вятской губернии, где учился в реальном училище. Кумиры старшеклассника – Блок и Бальмонт. К этому времени относится и первое крупное произведение Заболоцкого – поэма «Уржумиада»

Уржумские стихи, как и поэма «Уржумиада», до нас не дошли: по свидетельству жены поэта Екатерины Васильевны Заболоцкой, до 1938 года Николай Алексеевич хранил рукописный сборник "Уржум". Это была им самим сшитая книжечка сантиметров около двух толщиной... «Помнится, там было много стихотворений о природе — о березе в инее, о сверкающем снеге, о звездном небе».

Вероятно стихи были изъяты при обыске в 1938 году, может быть, Заболоцкий уничтожил их сам, он не любил архивы.

Какое-то представление о ранних стихах Заболоцского можно получить по сохранившимся у друзей поэта автографам.

Гаснет далеко вечер лучистый,
Радуга тает в небе глубоком,
Образ прекрасный, девственно чистый
Долго мне шепчет, шепчет о многом.
Шепчет о том, как призраки злые
Темным туманом окутали деву,
Шепчет о том, как в годы былые
Жарки молитвы были для неба...
Как незабвенны были вопросы
Взглядов несмелых, полных печали,
Как холодны были майские росы,
Как были тихи закаты и дали...
Тени ночные ложатся темнее,
Тихая девушка в сумраке тает, —
Сердце колотится как-то [больнее] сильнее,
Что-то в груди безутешно рыдает.

21 июля 1918 г.

1. Почему Заболоцкий расстался с обэриутами?

Весной 1920 года Заболоцкий окончил школу и поступил на первый курс историко-филологического факультета Первого Московского университета. Студентов университета не кормили, и Николай подал документы еще и во Второй Московский университет (ныне медицинский университет им. Н.И. Пирогова). У медиков были продуктовые карточки - до января 1921 года (гражданская война закончилась, и много медиков уже не требовалось).

В 1921 году Николай Заболоцкий переехал в Петроград: поступил на факультет русского языка Третьего Петроградского педагогического института им. Герцена

«Педагогом я быть не собирался и хотел лишь получить литературное образование, необходимое для писательской работы. Жил в студенческом общежитии. Много писал, подражая то Маяковскому, то Блоку, то Есенину. Собственного голоса не находил. В 1925 году я окончил институт. За моей душой была объемистая тетрадь плохих стихов, мое имущество легко укладывалось в маленькую корзинку», - писал Заболоцкий.

В мае 1926 года на чтении в Союзе поэтов Николай Заболоцкий познакомился с Хармсом и Введенским. Участник ОБЭРИУ Игорь Бахтерев (1908-1996) писал в воспоминаниях (со слов старших товарищей):

«Приняли интересного человека. Советую обратить внимание, — шепнул Хармсу бессменный секретарь Союза поэт Фроман.

Мало кому известного Заболоцкого объявили последним. К столу подошел молодой человек, аккуратно одетый, юношески розовощекий.

— А похож на мелкого служащего, любопытно. Внешность бывает обманчива. — Введенский говорил с видом снисходительного мэтра.

Читал Заболоцкий „Белую ночь“, кажется, в более раннем варианте, чем тот, который помещен в „Столбцах“».


Гляди: не бал, не маскарад,
здесь ночи ходят невпопад,
здесь, от вина неузнаваем,
летает хохот попугаем;
раздвинулись мосты и кручи,
бегут любовники толпой,
один — горяч, другой — измучен,
а третий — книзу головой...

Июль 1926 года


Далее Бахтерев пишет:

«Триумфа не было, — настороженное внимание, сдержанные аплодисменты. „Чинари“ переглянулись, не сговариваясь, встали и пошли между рядов навстречу поэту. Назвав свои фамилии, жали ему руку, поздравляли. Хармс громогласно объявил: он потрясен, такого с ним не бывало. Введенский: ему давно не доводилось слушать „стоящие стихи“, наконец, повезло — дождался.

После собрания отправились на Надеждинскую, к Хармсу. Пили дешевый разливной портвейн, читали стихи. Между „чинарями“ и Заболоцким завязались приятельские отношения».

Приятельские отношения переросли в дружбу. 

В этом же году Заболоцкий принял предложение Хармса: организовать «кружок писателей», чтобы отстаивать общие интересы. Николаю Заболоцкому - двадцать два года, Введенскому — двадцать один, Хармсу нет и двадцати. У всех один кумир – Хлебников. Впервые Заболоцкий оказался среди людей, чьи взгляды были схожи с его собственными.

Заболоцкий даже выступил идеологом движения, получившему в 1927 году название ОБЭРИУ – «Объединением Работников реального искусства». В 1928 году Николай Алексеевич составил манифест объединения: «Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон. И мир, замусоренный языками множества глупцов, запутанный в тину „переживаний“ и „эмоций“, — ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных мужественных форм».

Невразумительно, но ярко.

Себя Заболоцкий охарактеризовал так: «Н. Заболоцкий — поэт голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его следует более глазами и пальцами, нежели ушами. Предмет не дробится, но наоборот— сколачивается и уплотняется до отказа, как бы готовый встретить ощупывающую руку зрителя. Развертывание действия и обстановка играют подсобную роль к этому главному заданию».

Однако в конце 1928 года Николай Заболоцкий вышел из ОБЭРИУ. Для этого были, по меньшей мере, две причины.

Первая – практическая. Надежды на сотрудничество обэриутов с Ленинградским домом печати не оправдались.

Дело в том, что в 1927 году обэриуты вступили в 1927 году в Ленинградский дом печати – как секция. Поэты предполагали устраивать там вечера (в том числе с танцами) и на этом зарабатывать, а на полученные деньги выпустить сборник стихов. Надо было заработать хотя бы 600 рублей.

Первый поэтический вечер «Три левых часа» (28 января 1928 года) денег не принес, а надежды на долговременное сотрудничество с Домом печати не оправдались. 9 апреля был арестован и исключен из партии Баскаков, уже 21 апреля 1928 года его выслали на три года в Сибирь.

Заболоцкому казалось, что участие в коллективе - бессмысленная трата времени. Не приближающая ни его самого, ни товарищей к изданию книги. К тому же к концу 1928 года стало очевидным, что НЭП закончился и ставку надо делать на государственные издательства. Первая книга Заболоцкого как раз и вышла в таком издательстве.

Были и идеологические разногласия. Заболоцкий был «смысловиком». Смысл может не лежать на поверхности, но он есть. Заболоцкого выводила из себя заумная поэзия, некоторых соратников – прежде всего Туфанова и Терентьева. Не нравилось Заболоцкому и то, что Введенский пользовался для самоопределения термином «чинарь — авторитет бессмыслицы». Еще 20 сентября 1926 года он написал открытое письмо «Мои возражения А.И. Введенскому, авторитету бессмыслицы».

Написал и в стихах:

                  Раздражение против В.

Ты что же это, дьявол,
живешь как готтентот,
ужель не знаешь правил,
как жить наоборот?

В автобиографии 1948 года Заболоцкий отметил: «В 1928 году я несколько раз выступал с другими поэтами в Ленинградском Доме печати под флагом левого искусства. Особых лавров не стяжал, но мои стихи были, по крайней мере, удобопонятны».

Термина «ОБЭРИУ» в этой автобиографии нет.

2. Что не понравилось властям в стихах Заболоцкого?

Заболоцкий был единственным из обэриутов, кто смог при жизни выпустить свою книгу стихов («Столбцы», 1929). 22 стихотворения.

«Надо писать не отдельные стихотворения, а целую книгу. Тогда все становится на свои места, — говорил Николай Заболоцкий в конце 1920-х годов.

«Столбцы» как раз и стали такой концептуальной книгой.

Концепцию «Столбцов» Заболоцкий (в 1948 году) объяснял так: «Я попал в обстановку последних лет нэпа. Хищнический быт всякого рода дельцов и предпринимателей был глубоко чужд и враждебен мне. Сатирическое изображение этого быта стало темой моих стихов 1927—1928 годов, которые впоследствии составили книжку «Столбцы».

Как-то же надо было объяснить советским критикам, что стоит за такими стихами:

Движение

Сидит извозчик как на троне,
из ваты сделана броня,
и борода, как на иконе,
лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
то вытянется, как налим,
то снова восемь ног сверкают
в его блестящем животе.

1927

Критики, надо сказать, были не дураками. Нэпа, враждебного поэту, в «Столбцах» они не увидели, увидели странного автора, декадента, формалиста, не вписывающегося в социалистический реализм.

«...гаерство становится уже издевательством над социалистической действительностью... позиция отщепенца-индивидуалиста...» (А. Селивановский).

«...стихи Заболоцкого — общественно дефективны. Если их расшифровать, получатся жуткие выводы» (П. Незнамов).

«...это глупость? Нет, это издевательство» (Е. Усиевич).

«Он одинаково уродливо, одинаково издевательски изображает и советских служащих, и «дамочек», и красную казарму, и красноармейцев, и нашу молодежь. Вот, например, «характеристика» молодежи:

Потом пирует до отказу
В размахе жизни трудовой.
Гляди! Гляди! Он выпил квасу,
Он девок трогает рукой,
И вдруг, шагая через стол,
Садится прямо в комсомол.

(Н.В. Лесючевский)

Еще больший скандал вызвала футуристическая поэма «Торжество земледелия» (1931). Начинается она так:

Нехороший, но красивый,
Это кто глядит на нас?
То Мужик неторопливый
Сквозь очки уставил глаз.
Белых Житниц отделенья
Поднимались в отдаленье,
Сквозь окошко хлеб глядел,
В загородке конь сидел.
Тут природа вся валялась
В страшном диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось
Там реки струилась прядка.
Тут стояли две-три хаты
Над безумным ручейком
Идет медведь продолговатый
Как-то поздним вечерком.
А над ним, на небе тихом,
Безобразный и большой,
Журавель летает с гиком,
Потрясая головой.
Из клюва развевался свиток,
Где было сказано: «Убыток
Дают трехпольные труды».
Мужик гладил конец бороды.


Заболоцкий объяснял замысел поэмы: «Человек бесклассового общества, который хищническую эксплуатацию заменил всеобщим творческим трудом и плановостью, не может в будущем не распространить этого принципа на свои отношения с порабощенной природой. Настанет время, когда человек - эксплуататор природы превратится в человека - организатора природы».

В конце концов, социальная справедливость распространится на отношения человека к животным и всей природе. Человек и природа станут партнерами.

..Над Лошадиным институтом
Вставала стройная луна.
Научный отдых дан посудам,
И близок час веретена.
Осел, товарищем ведом,
Приходит, голоден и хром.
Его, как мальчика, питают,
Ума растенье развивают.
Здесь учат бабочек труду,
Ужу дают урок науки
Как делать пряжу и слюду,
Как шить перчатки или брюки.
Здесь волк с железным микроскопом
Звезду вечернюю поет,
Здесь конь с редиской и укропом
Беседы длинные ведет.
И хоры стройные людей,
Покинув пастбища эфира,
Спускаются на стогны мира
Отведать пищи лебедей.

Это явно не тот мир, который хотели построить большевики. Это какое-то «издевательство».

«Торжество земледелия» было квалифицировано как «поэма, от первой до последней строчки, — грязный пасквиль брызжущего слюной ненависти врага… Только заклятый враг социализма, бешено ненавидящий советскую действительность, советский народ мог написать этот клеветнический, контрреволюционный, гнусный пасквиль». Это строки из «рецензии» советского писателя, в будущем Заслуженного работника культуры РСФСР (1974) Н.В. Лесючевского. Рецензия написана в 1938 году по заказу органов НКВД).

3. О чем писал Заболоцкий Циолковскому?

1931 году Заболоцкому попалась на глаза изданная в Калуге в 1929 году брошюра Циолковского "Растения будущего. Животные космоса. Самозарождение".

Циолковскому было 74 года. И он был известен не только как пропагандист космонавтики. Главным своим достижением Константин Эдуардович считал разработанную им космическую философию, которую определял как раскрытие смысла жизни и цели человечества на пути к «совершенному и прекрасному» будущему. Основные ее положения – Космос – живой организм, человек и Вселенная едины, каждый атом хранит информацию о целом организме, мир можно переделать, преобразовав Землю, космос и самого человека с помощью разума.

Эти идеи были близки и Заболоцкому. В 1931—1932 годах между Циолковскиим и Заболоцким обменялись письмами. Поэт послал ученому свою поэму «Торжество земледелия», а тот ему несколько своих работ. Брошюры Циолковского Заболоцкий собрал и переплел в один том.

Заболоцкий писал Циолковскому: "Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне. В моих ненапечатанных стихах и поэмах я, как мог разрешал их. Сейчас, после ознакомления с Вашими трудами, мне многое придется передумывать заново".

В другом письме Заболоцкий рассуждал о смерти и личном бессмертии. "Личное бессмертие возможно только в одной организации. Не бессмертен ни человек, ни атом, ни электрон. Бессмертна и все более блаженная лишь материя – тот таинственный материал, который мы не можем уловить в его окончательном и простейшем виде… Все дело, очевидно, в том, как понимает и чувствует себя человек. Вы, очевидно, очень ясно и твердо чувствуете себя государством атомов. Мы же, Ваши корреспонденты, не можем отрешиться от взгляда на себя, как на нечто единое и неделимое. Ведь одно дело знать, а другое – чувствовать. Консервативное чувство, воспитанное в нас веками, цепляется за наше знание и мешает ему двигаться вперед. А чувствование себя государством есть, очевидно, новое завоевание человеческого гения".

В 1937 году Зощенко написал для ленинградского журнала «Литературный современник» статью «О стихах Заболоцкого». «Кажется, что поэт никак не может примириться с тем, что все смертны, что все, рождаясь, погибают. Конечно, нелегко так болезненно сознавая это, приобрести более светлую формулу. Но ее надо найти. Ум не должен останавливаться на мрачном решении. Эта светлая формула существует. И не только как искусственное создание ума. И этому доказательство — философия многих великих поэтов и художников, рано или поздно приходящих к «признанию» жизни. И тут у поэта Заболоцкого могут быть большие нелады с нашим читателем, который слишком далек от мрачных взглядов».

Статья не была опубликована.

4. Правда ли, что Заболоцкий планировал написать поэму о Сталине?

Заболоцкий искренне хотел стать советским писателем, найти общий язык с «читателем, который слишком далек от мрачных взглядов».

С 1934 по 1937 год на страницах газеты «Известия» появилось тринадцать публикаций Николая Заболоцкого. Среди них «Горийская симфония» (о родине Сталина), «Север» (о советских полярниках), «Прощание» (о С.М. Кирове) и т.д.

Привет тебе, о Грузия моя,
Рожденная в страданиях и буре!
Привет вам, виноградники, поля,
Гром трактора и пенье чианури!
Привет тебе, мой брат имеретин,
Привет тебе, могучий карталинец,
Мегрел задумчивый и ловкий осетин,
И с виноградной чашей кахетинец!
Привет тебе, могучий мой Кавказ,
Короны гор и пропасти ущелий,
Привет тебе, кто слышал в первый раз
Торжественное пенье Руставели!

(Из «Горийской симфонии)

В 1937 году на страницах газеты вышла статья Заболоцкого «Язык Пушкина и современная поэзия» .

«Наша советская поэзия по сравнению с поэзией дореволюционной в общей своей массе выросла неизмеримо. Безвозвратно исчез язык замкнувшегося в своей комнате интеллигента. Исчезли мистические «откровения» провидцев и кликуш. Все меньше остается книжности, искусственности и архаической манерности поэзии прошлого. Пришел новый поэт, поэт жизнерадостный, трезвый, любящий жизнь. Общественные интересы нашей родины — его кровные интересы. Всем своим творчеством он служит делу строящегося социализма.

Это бесспорно. Но с тем большей отчетливостью выступают перед глазами те болезни, которыми болеет наша советская поэзия.

Первое, что здесь бросается в глаза, это — удивительная неорганизованность поэтического языка, разнобой форм, разноголосица вкусов...

Алогическая, темная речь Пастернака; мужественная, комковатая речь Тихонова; развязная, на редкость многословная, путанная, лишенная вкуса и малейшего поэтического такта речь Сельвинского; подтанцовывающая и жонглирующая речь Кирсанова; утомительная, серая речь Безыменского; ладожский говор Прокофьева, соединяющего «фольклорные» обороты с литературными; пошловато-сентиментальный язык Уткина и десятки других голосов и подголосков (в том числе и автора этой статьи с его ошибками), — какая перед нами на редкость пестрая картина!»

Однако попытки стать «своим» не принесли успеха. Заболоцкому не поверили.

Уже упомянутый Н.В. Лесючевский писал: «Заболоцкий декларировал отход от своих старых позиций, «перестройку». Не подлежит сомнению, что это была лишь маскировка притаившегося врага… Теперь Заболоцкий пишет «иные» стихи. Он даже - публикует оды в честь вождей. Но сколько в этих «одах», по существу, равнодушия, искусственного, мнимого «огня», т.е. лицемерия! А основными для Заболоцкого этих лет являются «пантеистические» стихи, в которых под видом «естествоиспытателя», наблюдающего природу, автор рисует полную ужаса, кошмарную, гнетущую картину мира советской страны.

У животных нет названья —
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье —
Их невидимый удел».

19 марта 1938 года Заболоцкий был арестован и затем осуждён по делу об антисоветской пропаганде. От смертной казни его спасло то, что на допросах Заболоцкий не признал обвинения в создании контрреволюционной организации, куда якобы должны были входить Николай Тихонов, Борис Корнилов и другие. На свободу Заболоцкий вышел только в 1944 году.
Николай Алексеевич считал, что в лагеря он попал по какой-то нелепой ошибке.

За Сталина выпьем
Мы первую чашу,
Вторую подымем
За родину нашу!

А третью мы выпьем
За наших героев,
Что сеют и пашут,
Посевы утроив!

Да здравствует «Шрома»,
Могучая сила,
Которая дома
Героев взрастила!

Пусть ею гордится
Родная держава,
И пусть не затмится
В веках ее слава!

(1947 год, из стихотворения «Пир в колхозе «Шрома»).

Это стихотворении вошло в сборник Заболоцкого 1948 года, в сборнике 1957-го его уже нет. Есть любопытное свидетельство жены Заболоцкого Екатерины Васильевны Клыковой. "Он говорил, что ему надо два года жизни, чтобы написать трилогию из поэм «Смерть Сократа», «Поклонение волхвов», «Сталин». Меня удивила тема третьей поэмы. Николай Алексеевич стал мне объяснять, что Сталин сложная фигура на стыке двух эпох. Разделаться со старой этикой, моралью, культурой было ему нелегко, так как он сам из нее вырос. Он учился в духовной семинарии, и это в нем осталось. Его воспитала Грузия, где правители были лицемерны, коварны, часто кровожадны. Николай Алексеевич говорил, что Хрущеву легче расправиться со старой культурой, потому что в нем ее нет. Пройдут годы, и от старой дворянской культуры, устоями которой и мы живем, останется так мало, что трудно будет ее представить. «Вот так, — говорил он, — как если бы от на шей с тобой жизни остались одни ножницы и лоскуток от шитья»"»

До самой своей смерти Заболоцкий оставался «естествоиспытателем», считающим, что природа во всех ее проявлениях достойна изучения. 

5. В чем особенность «позднего» Заболоцкого?

В 1948 году Заболоцкий сочинил стихотворение «Читая стихи».

Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти непохожий на стих.
Бормотанье сверчка и ребенка
В совершенстве писатель постиг.

И в бессмыслице скомканной речи
Изощренность известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?

И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна.

Тот, кто жизнью живет настоящей,
Кто к поэзии с детства привык,
Вечно верует в животворящий,
Полный разума русский язык.

Текст написан для готовящейся к изданию третьей книги стихотворений поэта (1948 год). Автор оказывается от «бессмыслицы скомканной речи» в пользу «полного разума русского языка». Понятно, что эта декларация о намерениях предназначалась, прежде всего, людям, от которых зависел выход книги. Но не только…

Стихи Заболоцкого послелагерного периода становятся более традиционными по форме – как правило, позднего Заболоцкого сравнивают с Пушкиным, Баратынским, Тютчевым.

Николай Корнеевич Чуковский вспоминал: «Во вторую половину жизни – после лагерей – он выше всех других русских поэтов ставил Тютчева. Он знал его всего наизусть и считал единственным недосягаемым образцом. Огромное воздействие Тютчева на стихи Заболоцкого последнего десятилетия его жизни неоспоримо».

Если «Столбцы» лишены лирического начала, послевоенные стихи Заболоцкого – настоящая лирика.

Трудно представить у раннего Заболоцкого (относящегося к женщинам с подозрением) такие «простецкие» строки.

Жена

Откинув со лба шевелюру,
Он хмуро сидит у окна.
В зеленую рюмку микстуру
Ему наливает жена.

Как робко, как пристально-нежно
Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!

С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.

(1948)

Это стихотворение посвящено первой жене Заболоцкого. Второй он посвятил такие строки:

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумашедшая.
(1957)

Музыкальность – еще одна характерная черта позднего Заболоцкого. Появилась у Заболоцкого и ранее не свойственная ему дидактичность.

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
(1958).

Но, как вспоминал Николай Чуковский, Заболоцкий «до конца дней своих он продолжал утверждать, что Хлебников – величайший поэт двадцатого века. Я часто приписывал это его упрямству. Пожалуй, упрямство – не то слово. Он был на редкость верный человек – верный во всех своих приязнях и неприязнях… Привязавшись к кому-нибудь, он привязывался навсегда, до конца. Такими вечными привязанностями его были и Хармс, и Введенский, и Олейников, и Евгений Шварц…».

Чуковского удивляло, зачем в свои новые книги Заболоцкий вставляет старые (пусть и переписанные) «Столбцы». Ведь поэт теперь совсем другой.

Но, видимо, другим до конца, Заболоцкий так и не стал. В 1952 году он написал стихотворение «Прощание с друзьями», посвященное обэриутам.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба — лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Там на ином, невнятном языке
Поёт синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья — корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Теперь вам сестры — цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята…
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Ему ещё не место в тех краях,
Где вы исчезли, лёгкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений.
1952 г.

В «Торжестве земледелия» есть очень похожие строки (1931)

А душа пресветлой ручкой
Машет нам издалека.
Вся она как будто тучка,
Платье вроде как река.
Своими нежными глазами
Все глядит она, глядит,
А тело, съедено червями,
В черном домике лежит.
«Люди, — плачет, — что вы, люди!
Я такая же, как вы,
Только меньше стали груди
да прическа из травы.
Меня, милую, берите,
Скучно мне лежать одной.
Хоть со мной поговорите,
Поговорите хоть со мной!»