В недозволенной мгле языка

Не заметить стихи Гоши Буренина трудно, даже при том, что первая книга вышла тиражом чуть более сотни экземпляров. Буренин бросается в глаза. Сразу стало ясно, что эти тексты самим своим существованием взывают если не к радикальному пересмотру сложившихся категориальных рамок, то, по крайней мере, к их проблематизации, поскольку укладываться в них отказываются. Ольга Балла считает, что в стихах Буренина происходит постоянная борьба хаоса и космоса, порождения и разрушения форм, в которой ни одна из сторон не может взять верх.

Балла Ольга

В недозволенной мгле языка

Гоша Буренин. луна луна и ещё немного. – М.: ЛитГОСТ, 2021. – 96 с. – (Поэты литературных чтений «Они ушли. Они остались»)



Мучительный поэт


Игорь (Гоша) Буренин (1959-1995) – при всей своей несомненной мощи, резкой индивидуальности его языка и образной системы и совершенной особости его в современном ему позднесоветском и раннепостсоветском контексте (близок ему разве что собрат по «львовской поэтической школе», друг и постоянный многолетний собеседник Сергей Дмитровский) – умудрился долго оставаться почти не замеченным и едва прочитанным. (А ведь эта книга – уже второе издание его стихов, - оно целиком воспроизводит первое, вышедшее семнадцать лет назад, - «Луна луна», добавляя к нему «…ещё немного» - стихотворения, найденные в архиве первой жены поэта уже после выхода первого издания. Обе книги, как видим, посмертные.) В последнее время, просветительскими трудами участников проекта «Они ушли. Они остались», ситуация ощутимо исправляется, и на вторую книгу Буренина появилось уже несколько основательных рецензий. Более того, можно уже, кажется, говорить о том, что вокруг Буренина складывается некоторый диалог, в том числе в буквальном смысле: презентация сборника в сентябре прошлого года1 в ZOOM-формате состоялась в форме диалога одиннадцати участников – поэтов, критиков, литературоведов, философов - о его поэзии как «событии в культуре». Сразу, то есть, стало ясно, что эти тексты самим своим существованием взывают если не к радикальному пересмотру сложившихся категориальных рамок, то, по крайней мере, к их проблематизации, поскольку укладываться в них отказываются (что, как известно, самое интересное). Автор предисловия к первому изданию Борис Бергер зафиксировал эту неукладываемость, назвав поэзию Буренина «новейшей эклектикой», и, понимая, что такая формулировка почти ничего не говорит, кроме как того, что собирающей точки зрения на его тексты он пока не видит2, предложил рабочее определение: «экзистенциальный сюрреализм»3. Ярко, но если уж говорить об этом всерьёз, надо бы сказать, где кончаются реальность и реализм (в поэзии особенно); что до экзистенциальности, то вряд ли Буренин существенно превосходит по этому признаку многих поэтов, пишущих совсем иначе. Нет, тут явно надо думать в другом направлении.


Строго говоря, не заметить его было трудно, - даже при том, что первая книга вышла исчезающе-малым тиражом – чуть более сотни экземпляров: он из тех, кто бросается в глаза. И да: он почти не говорил языком своего времени (кроме отдельных словесных осколков), не строил своих текстов на его словесном, тематическом, смысловом материале. Эти стихи написаны так, будто всей модернистской поэтической работы с середины 1960 х почти не было. Но нет и не было и советской поэзии – ни “интеллигентной”, ни “средней”, ни низовой Тут невозможно отказать в правоте Валерию Шубинскому, сказавшему, что «эти стихи написаны так, будто всей модернистской поэтической работы с середины 1960 х почти не было. Но нет и не было и советской поэзии – ни “интеллигентной”, ни “средней”, ни низовой. Эти стихи кажутся стихами какого-то (очень талантливого!) сверстника Станислава Красовицкого или Роальда Мандельштама»4. Насчёт советской поэзии – чистейшая правда. А вот Леонид Аронзон, например, - Буренину отлично известен, прочитан им и прочувствован, в стихах очевиден (даже если не обращать внимания на один прямо взятый из Аронзона эпиграф) диалог с ним, отсылки к нему. Внимательная Юлия Подлубнова разглядела у него и «следы чтения Бродского»5: «не то чтобы сойти с ума, / но выйти из дому хотя бы...»6.


На Буренина, увидев издание 2005 года, отреагировал взыскательный и пристрастный Олег Юрьев – оценив его стихи, правда, со свойственной ему категоричностью и не слишком высоко – как «бесконтрольный наворот слов и выворот нервов»7 (а «мучительную» их красоту – как «второсортную, чужеголосую, гнилостную»8). Признаться, это выглядит не просто грубым, но несправедливым: чувство слова даже в экстатически-напряжённых стихах у Буренина чрезвычайно точное. И даже при «вывороте нервов» равновесие (динамическое) он, кажется, удерживал всегда.


Вообще, литературная судьба Буренина видится мучительно-парадоксальной. Удивительным образом в такой формулировке автор этих строк обнаруживает своё невольное (и частичное) совпадение с одним из предыдущих рецензентов сборника, Марией Мельниковой, сказавшей (вслед ли за Олегом Юрьевым?), что «Буренин – мучительный поэт»9.


Буренин как затонувший материк


Мне же мучительность Буренина видится совсем не в сложности, -уничтожившей, по мысли рецензента, в его стихах «всё, что можно уничтожить, сюжет, композицию, героев, логику»10, покой вместе с его противоположностью – событиями («Здесь ничего не происходит в обычном смысле слова – нечему происходить и не с кем»11). Мысль интересная (и сильно спорная: события в стихах Буренина происходят, кажется, непрерывно, - но мы к этому ещё вернёмся позже). Сложность у этого «гармонического», как совершенно точно заметил цитируемый Мельниковой Максим Белозор, человека – именно гармоническая.


Мучительно же то, что при очевидной громадности таланта от него так мало, недопустимо мало осталось. Те шестьдесят текстов, что вошли в сборник 2021 года (тридцать восемь уже известных да двадцать два новонайденных в архиве первой жены поэта Ксении Агалли), - это всё, теперь уже, кажется, совсем всё.  По степени уверенности и сложной точности его движений кажется совершенно очевидным, что эти тексты – результат большой работы и часть большого контекста Притом по степени уверенности и сложной точности его движений кажется совершенно очевидным, что эти тексты – результат большой работы и часть большого контекста. Скорее всего, многое пропало. Мы обречены угадывать этот затонувший материк по островам, внутреннее пламя – по складкам застывшей на них лавы.


К достоинствам сборника, вышедшего теперь, относится – принципиальное для книг этой серии вообще – сопровождение корпуса стихотворений несколькими комментирующими статьями, биографическими и аналитическими. В данном случае это два предисловия: первой жены Игоря Ксении Агалли и поэта, историка литературы Валерия Шубинского; далее блок новонайденных материалов предваряют литературоведческая статья Валерии Мориной и эссе Ксении Агалли о соприродности поэта его городу, Львову. Они помогут нам его понять.


Что же (и с кем, с чем? – а субъект происходящего тут налицо) происходит в стихах Буренина – притом непрерывно, неостановимо, многоуровнево? – Кажется, это драма самого бытия, его становления, конфликта его форм с самими собой и с бытием в целом; его текучая, напряжённо лепящаяся архитектура (в случае Буренина, архитектора по образованию и изначальному роду занятий, это последнее слово – почти не метафора).


Предисловие Агалли, совсем небольшое, вкладывает в руки читателя важный ключ к пониманию Буренина-поэта. Как будто биографическое (краткий и трагический очерк жизни автора книг в трёх основных её этапах), оно, на самом деле - антропологическое (и образность – не только не помеха этой антропологичности, но и работает на неё). Оно - о человеческом типе, к которому принадлежал Буренин; о способе его видения и работы с веществом жизни вообще. «Гоша Буренин родился архитектором, учился на архитектора, жил как архитектор…»


Кажется, понятно, о чём это. Он был человеком точно чувствуемой формы.


Одно из следствий этого – то, что у него нет верлибров. Как сказал его издатель Борис Кутенков, «строгий каркас формы»12: сплошь упругая силлабо-тоника, не дающая образам разлететься, укладывающая внутреннее движение в направленное, осязаемое русло.


(Кутенков говорит ещё о «холодном расчёте»13. Но расчёт здесь – горячий. Раскалённый.)


С этим чувством формы как-то связана (надо понять, как. Как реакция на сопротивление хаоса?) постоянно присутствующая в его текстах боль всего вещества жизни - чувствительного насквозь, в каждой своей точке. Однако мне видятся здесь основания говорить не о катастрофе, но именно о становлении, об огромном, размашистом, космогоническом росте, непрерывном его усилии.


обрастая налётом небесного мела

я ещё только свод немоты потолка

трилобитный початок соборного тела


(Обратим внимание на острое чувство звука: нагнетая согласные «т», «с», «б», «п», он создаёт почти физическое чувство сухости и плотности, с влажными капельками «л», позволяющими словам и звукам не рассыпаться, но лепиться друг к другу.)


Далее – всё это пронизано чувством родства и взаимоперетекания между всеми формами жизни, между «живым» и «неживым» (тем, что таковым кажется), между «конкретным» и «абстрактным» (тем, что опять же кажется таковым). У собора есть тело; у него возможен початок (это важный образ, он повторяется: «зёрна в глине как память початка»); собор напрямую происходит от трилобитов; даже имена «растут как моллюск в садках», а хрящики «срастаются с памятью страха». Буренин насквозь физиологичен. В прямых предках у него – скорее, Мандельштам.


сам буква и слух я пугливо привязан к словам –

так глухо срастаются хрящики с памятью страха

а воздух а воздух доверчив когда пополам

земля и земля на меня разбегается ахнуть


В буренинском (дважды повторяющемся) «веке-сосунке» отзывается «век-волкодав»; в «кто-то киеву веко поднёс», через сложную, но мгновенно-прозрачную систему ассоциаций, - «как по улицам Киева-Вия»; в восклицании «не обернись, - но, Боже, звёзды те же» - мандельштамово «но трудно плыть, а звёзды всюду те же». Неявные отсылки, отзвуки – телесная память текста о родстве. Само внимание Буренина «к предметности, фактурности, объёмности, пристрастие к архитектурным образам» одна проницательная исследовательница (Валерия Мухоедова) справедливо назвала «мандельштамовским»14.


Сад, сон, луна, воздух. Что еще?


Что важно ещё? - настойчиво повторяющиеся образы; тяготение к повторениям (помимо только что процитированного - «голоса голоса», «небеса небеса», «луна луна», «завтра ли завтра», «слово и слово». Кажется, это способ усиления, сгущения каждого из повторяемых понятий). На настойчивость некоторых образов уже обращала внимание Мария Мельникова15; я же обращу внимание на то, что они тяготеют друг к другу, срастаются в комплекс.


Это всё – буренинские архетипы, сердцевинные образы, собирающие вокруг себя картину мира: сад; сон; луна; воздух; вода – и все её формы: реки, озёра, дожди, и все разновидности влаги и влажности (и срастание этих мотивов с образной линией воздуха: «мокрый воздух»), и её обитатели – рыбы, и земляное её соответствие - дно; земля. Сразу же бросаются в глаза три последних: это же мирообразующие стихии! Из всех стихий у него наименее выговорен только огонь – представленный только в очень сдержанных своих состояниях: в виде свечи, тления – «бумажный тлеющий зевес» или уже погасшим: «речи выгоревший срез» Из всех стихий у него наименее выговорен только огонь – представленный только в очень сдержанных своих состояниях: в виде свечи, тления – «бумажный тлеющий зевес» или уже погасшим: «речи выгоревший срез». Из животных – особенно любимое, колючее – ёж («чту ежа», «мох ежом закатан в шар», «родимых ежей пересчитывать», «…столь понятным для ежа») И далее: пространство – как большой организм; стекло; глина; август (самый знаковый, кажется, для него месяц, месяц-знак: «в пору августа кожу меняем», «апрель до августа», «во всём от августа немножечко тепла», «я забыл тебя, август мой, я тебя помню») и следующая за ним осень; кровь; небо; свет – и его спутница-тьма, «мгла»; слепота (один из наиболее частотных мотивов: «я слепой иглой еловой…», «луна на незрячей сетчатке»; «впору слепнуть как слепнут стада», «хватает слепоты, безродья», «помарки слепых телеграмм», «уже не увидеть, не вижу») вместе с её противоположностью – зрением, вообще глазами (веками, ресницами) - и родственницей-параллелью – немотой («немота потолка», «немеют жернова», «немые скопища времён»). Если слепым у Буренина может быть что угодно, то зрение – либо редко и парадоксально: «и таращится сердце из голой грудины лесов», либо разрушено: «…в развалинах зрения мир и язык невесом». Настойчивость образов слепоты и немоты снова наводит на мысль об усилии, о постоянном пробивании через невозможности (восприятия, существования). Усилие это погранично с насилием – и то и дело пересекает эту границу: «…свет кромсает всё / вращая в жижице чернеющие пальцы», «насекомые буквы примяты», «страшные мальвы», выпуская свежий побег, царапают луну. Всё живое – и всему живому больно. («Книга опасна событием боли». Его книга – уж точно.) Особенно больно – в любви, о которой Буренин напрямую говорит редко, но тем пронзительнее:


мой близнец, божевольная золушка, -

в пепле губы, в крови ли рукав, -

ни на убыль, ни, горе, ни в прошлое

не исходишь, - заложница, зёрнышко

в недозволенной мгле языка


Стоит обратить внимание также на то, чего у Буренина нет.


У него совсем нет (провинциальной ведь по существу!) – тоски по мировой культуре, насыщения стихов её приметами ради приобщения к ней. (Кстати, ему, европейцу-львовянину, и не было нужды тосковать по ней: она была у него, была в нём. «Гоша знал чуть ли не наизусть всего Данте, - вспоминает Ксения Агалли, - помнил, что в какой главе, и, не зная итальянского, мог целые строки воспроизводить на слух, чем поразил в своё время Юрьева и Мартынову»16.) Совсем без отсылок к мировой культуре ему было не обойтись, скрытых цитат и аллюзий разной степени прозрачности у него хватает (в их числе есть и отсылки к Данте). Но они не избыточествуют, поэт не помещает их в фокус внимания. В целом он, как власть имеющий, работает с веществом бытия и языка напрямую в их горячем, расплавленном состоянии (то, что Шубинский называет «бескомпромиссным погружением в языковой хаос»17), не боясь обжечься – и обжигаясь.


Гора Орлов в одной из первых рецензий на сборник заметил, что «в его стихах практически нет места людям это достаточно ненаселённое пространство»18. Это сильное преувеличение, люди там встречаются – прежде всего, адресатка (хотя и нечастой у Буренина) страстной лирической речи, его «близнец, божевольная золушка», вообще - настойчивое «ты» как адресат – скорее, разные адресаты – постоянных обращений («ты земля сама в ответах», «ты в складках дня и в стёклах ветра», «где тебя не хватает…», «ой, бурсаче – пока ты беспечен…», «тебя не промолвлю пока…»); «мы, прижавшиеся к нам», и плывшие, «сонно сближая колени»; и солдаты, и охотники, и дети (вешающие сети на шест; плачущие…), и князь, и паромщик, и художник, и скрипач; и (не раз появляющаяся) жена, и, наконец, сам наблюдатель, некоторое «я», от имени которого многое говорится; называются даже некоторые имена: «…обручая / Елену – сну…», «тима делал розу». Но вот что важно: люди там действительно не главное. Действуют, разворачиваются, властвуют внечеловеческие, надчеловеческие силы.


А ещё у него нет – практически совсем – истории, исторических событий и обстоятельств (мельком – совсем давняя: «столицу Смуты поднимала / семью холмами на дождях»), и исчезающе мало – человеческого, рукотворного мира (разве иногда мелькнут «фрэнк заппа», «военкомат», «комсомольцы», - и эти два последних слова - единственные на всю книгу следы советской власти. В остальном её нет: Буренин не видел её в упор, не нуждался в ней даже как в предмете сопротивления, - писал так, будто её не было). Географии – совсем чуть-чуть: Москва («бормочешь и время сверяешь с москвой»); окликнутый мандельштамовским «Петрополь» - Петербург; Ростов; Геленджик; так же мимолётно – единожды, как, например, Тянь-Шань или Египет! - упомянутый Львов – при том, что в этом городе у Буренина прошла огромная часть жизни (он переехал туда с родителями лет в 13 и уехал, сначала в Петербург, затем в Ростов-на-Дону, когда ему было около тридцати, - «Львов надоел, здесь нет простора»19). (Впрочем, как справедливо замечает Елена Пестерева, Львов в его стихах присутствует иначе: он там «неявный», не объект, а фон, «узнаваемый только по особенностям готической архитектуры»20. Это правда, Львову тут нет нужды быть названным, жизнь состоин из него и так, он определяет ландшафт всего происходящего: «это туман, перепаханный в корень, / прорастает шпилястыми стрелками в день, / черепичные почки разбухли в воде – / но от каменной кроны к подножью колонны / три окна тишины, три зверинца кухонных».) История не занимает его, цивилизация и культура оттеснены на окраины происходящего, сердцевину же заполняет природа в её борении с самой собой – природа широко понятая, втягивающая в себя на правах собственного продолжения дома, улицы, города, превращающая их в живые страждущие тела: «кто-то киеву веко поднёс / а у питера зубы как трость / и витийская поступь увечных», у стрыйских парков – багровая, шелушащаяся основа; Львов – в царапинах; «город – щемящая лапа на каменных швах». (В этом смысле совершенно прав Борис Кутенков, выстраивающий поэтическую родословную Буренина «от натурфилософии Заболоцкого»21: все его стихи, включая любовную лирику. – рефлексия о природе вещей. Только рефлексия настолько страстная, что вместо отстранённого «…философия» хочется приискать другое слово. Скорее уж, как мы выше и говорили, - драма. А иногда и трагедия.)


Кажется, у него происходит постоянная борьба хаоса и космоса, порождения и разрушения форм, в которой ни одна из сторон не может взять верх, победа любой всегда временна. Если бы не язык этих стихов, парадоксальность и раскованность которого стала возможна только в XX веке, можно было бы сказать, что они могли быть написаны когда угодно. Они и написаны когда угодно: во времени, упраздняющем историю, перерастающей личные обстоятельства, - природном, цикличном, космическом.


1 https://pechorin.net/articles/view/ia-kazhdoi-klietki-vyrosshii-dvoinik-knigha-goshi-burienina-kak-sobytiie-v-kul-turie



2 Впрочем, сам Буренин относил себя и собратьев по львовской поэтической школы к «неоэклектике», однако это определение, говорит упоминающая его Валерия Морина, «так и не прижилось в силу размытости и аморфности этой формулировки» (https://literratura.org/criticism/871-valeriya-morina-na-styke-golosov-u-ostriya-evropy.html).



3 Цит. по: https://magazines.gorky.media/volga/2021/11/trilobitnyj-pochatok-sobornogo-tela.html



4 С. 8 рецензируемой книги.



5 https://pechorin.net/articles/view/ia-kazhdoi-klietki-vyrosshii-dvoinik-knigha-goshi-burienina-kak-sobytiie-v-kul-turie



6 Так что говоривший о «полном отсутствии Бродского» у Буренина Олег Юрьев (http://www.newkamera.de/blogs/oleg_jurjew/?p=210 ) всё-таки неправ.



7 http://www.newkamera.de/blogs/oleg_jurjew/?p=210



8 Там же.



9 https://magazines.gorky.media/volga/2021/11/trilobitnyj-pochatok-sobornogo-tela.html



10 https://magazines.gorky.media/volga/2021/11/trilobitnyj-pochatok-sobornogo-tela.html



11 https://magazines.gorky.media/volga/2021/11/trilobitnyj-pochatok-sobornogo-tela.html



12 https://literratura.org/actual/4472-poety-antologii-uyti-ostatsya-zhit-iii-tom.html



13 https://literratura.org/actual/4472-poety-antologii-uyti-ostatsya-zhit-iii-tom.html



14 (Она же – цитируемая в сноске (2) Валерия Морина) На конференции «Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании» (https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/119_nlo_1_2013/article/10339/)



15 https://magazines.gorky.media/volga/2021/11/trilobitnyj-pochatok-sobornogo-tela.html



16 Цит. по: https://literratura.org/criticism/871-valeriya-morina-na-styke-golosov-u-ostriya-evropy.html



17 С. 9 рецензируемой книги.



18 https://nvo.ng.ru/ng_exlibris/2021-09-15/13_1095_poetry1.html .



19 Цит. со слов Алексея Евтушенко (https://pechorin.net/articles/view/ia-kazhdoi-klietki-vyrosshii-dvoinik-knigha-goshi-burienina-kak-sobytiie-v-kul-turie )



20 https://magazines.gorky.media/october/2014/5/slovo-lvova.html.



21 https://literratura.org/actual/4472-poety-antologii-uyti-ostatsya-zhit-iii-tom.html



Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Современная поэзия #Литературные сообщества
Неопочвенники, или Кукушата гнезда Кузнецова

Ядро неопочвеннического религиозного направления в условно молодой поэзии сегодня - московская поэтическая группа «Разговор», основанная в 2006 году в Москве. В нее вошли поэты Григорий Шувалов, Александр Дьячков, Николай Дегтерёв, Александр Иванов. Поэт и критик Анна Аликевич попыталась разобраться в наследии и трансформациях этой группы.

#Лучшее #Поэтическая пушкиниана #Пушкин
Леонид Аронзон: Пушкин скачет на коне

85 лет назад, 24 марта 1939 года, Родился Леонид Аронзон. Очередной материал «Русской поэтической пушкинианы» посвящен стихотворению Леонида Аронзона, в котором Пушкин оказывается творцом вселенной.