Александр Гутов. Он получил свой шанс при смене вех

Чем это интересно

Поэтика Александра Гутова двоится. С одной стороны, через стихи очевидным образом проходит образ солдата – один из вечных образов-символов. С другой стороны, стихотворения москвича Гутова по-петербургски строги, в них каждая деталь наполнена памятью о мировой культуре, мифологии, античности. А авторский взгляд готов вглядеться в «стертый фрагмент за стандартным окном» – увидеть в нем и мир Достоевского, и движение первобытных стихий, и композицию супрематистов. Вот в этом авторском взгляде главная событийность поэтики. А солдат – это не столько завоеватель, сколько обязательная жертва, приносимая культуре.

Справка об авторе

Александр Геннадиевич Гутов родился в Москве в 1963 году. Окончил филологический факультет МГПИ им. Ленина. С 1986 года преподаёт в школе русский язык и литературу. Выпустил поэтические книги «Долгая парковка» (М., 2006), «Крейсер» (М., 2009), «Человек в своей мастерской» (М., 2010). Автор повести и двух романов. Заслуженный учитель РФ, победитель конкурса «Учитель года» (1992, 2001), лауреат премии мэрии Москвы в области образования, премий московского правительства и правительства РФ, победитель конкурса «Лучшие учителя РФ». Печатается в основных литературных журналах – «Арион», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Юность» и др.

Операция

Внезапно сообщила рация:
«Готовьтесь, немец у порога!»
Готовлюсь – завтра операция,
и я опять в руце у Бога.
Туман задернул речку полностью,
венозной набухают вены;
два погранца в прибрежной поросли.
Всего лишь час до их замены.
Вот-вот взревут аэродромы,
минут за тридцать до вторжения.
В отсеках бомбы-костоломы
почти дрожат от напряжения.
Я слышу краткий спор о дозе,
я на столе каком-то длинном,
распластанный в нелепой позе,
кукую под новокаином.
Я не усну от этих капель,
пристегнутый к такому ложу.
Чуть полоснуло – это скальпель
в два лепестка разрезал кожу.

Заштопан, я сейчас воскресну:
лишь день один – и мне обратно.

Груз смертоносный рухнул в бездну,
усиливая вой стократно.
Два погранца исчезли в пламени,
погибли взводы и заставы.
Зачем ненужный спор о знамени?
Все, кто там был, – навеки правы.
Все это сон, ушло, заштопано,
зарубцевались злые шрамы,
под многослойный грунт закопано
да стало частью диорамы.
Подлог, обманка, аберрация,
Мой современник судит строго.
Готовьтесь – завтра операция,
и мы опять в руце у Бога.

Весенний ветер

У этого ветра железный резон:
прочистить до метра продрогший газон,
себя не жалея для новых бросков,
прорваться в аллеи, пугать стариков.

Он был здесь не лишний полсотни тому;
налитые вишни кивали ему.
Я помню: за домом, черны и вкусны.
Он шел по изломам погибшей страны.

Исчезли приметы былых островков;
у медленной Леты - пяток стариков;
с напором звериным, во всю свою мочь
он бьет их по спинам и гонит их прочь.

Рассыпалось панство вчерашних емель,
он жаждет пространства, как немец земель.
И город распорот, что легкий виссон.
У этого ветра – железный резон.

Маршальский жезл

Он получил свой шанс при смене вех,
чугун – здоровье;
тогда еще не лег тяжелый   снег
там, в Подмосковье.

С друзьями по разомкнутым дворам
легко нес тело,
навстречу вдруг открывшимся мирам
вся жизнь летела. 
   
И спаянные веком, без прорех,
прочнейшей  кладкой,
вы не заметили, как вдруг свернулся век
солдатской скаткой.

Уже наверно съеден соли пуд,
исчезли  шансы,
чтоб получить  желанный  атрибут
в солдатском  ранце.

Где маршальский твой жезл,  француз-сержант,
здоровья сила?
Друзья в чужих некрополях лежат -
судьба скосила.

В  брильянтах атрибут - мечты  венец,    
не снится даже;
и  у палатки памятной юнец
стоит на страже.

Сцена

Этот стертый фрагмент за стандартным окном,
В достоевском, неверном, вечернем, больном,
сжатый призмами некогда срочных,
с вечным шумом своих водосточных.
Он причал и перрон, холод, ветер, тепло.
Изменением крон повторяет число
первобытных стихий древних магов:
бел и зелен, весь в золоте, маков.

Словно супрематист налил тонны белил,
он с утра пуст и чист, гость ледок поскоблил.
Небольшая для действия сцена.
А, по сути, любима и ценна.

Чуть копнешь, - и события хлынут из недр:
каждый угол и ствол, каждый куст, каждый метр
свои роли когда-то играли,
то рядясь в уголки пасторали,
то в мещанскую драму, то просто в комедь.
Изумрудная сгинула, схлынула медь,
подчиняясь простой перемене.
Песнь упрямца все чаще на сцене.

Выбор

Он не знает, что в этом подъезде есть код,
он не знает, какой сейчас месяц и год,
он не слышал, как рэпа строчит пулемет;
 только помнит, что служба - не мед.

Он вернулся в свой город, стоит у крыльца,
и по-дембельски ворот открыт у бойца,
он по-снайперски выбил эту долю себе.
Словно вымпел - в разрезе хэбэ.

Он смолит папироску, как тогда  пацаны;
треугольник в полоску - за спиной три войны.
Слева  - буквы  на светлом кружке в ободке,
справа – стяг из эмали в венке.

Все горит папироса – тень стоит у крыльца,
ткань хэбэ без износа,  и не видно лица.
В послужном у страны за спиной -  три войны,
и ребята для каждой нужны.

Он вернулся в свой город - ищет мать и отца,
знак гвардейский приколот, там, где след от свинца.
Он оставил на время заслуженный  рай.
На какой он погиб  – выбирай.

Похищение Европы

Из растерзанных перин,
косо, в такт ветрам,
белым  скрыв ультрамарин,
сыплет по дворам.

От любовных страстных игр
пух  и перья – вон;
так, наверно, любит тигр,
так ласкает он.

Нарушая всякий такт
рядом пантомим,
громовержец любит так.
Он неутомим.

Громовержец, пусть забыт
и от жертв отвык,
но под дробный стук копыт
мчит Европу бык.

Белым сыплет,  дыбом шерсть,
юность на весу,
снежная кружится персть
на людей внизу.

Эллада

Земля наклонена, земля раскалена,
земля изъязвлена
местами;
шатает вкривь и вкось, герой не держит ось,
слабеет его кость
с годами.

Держи, не будет чу-
да, эллинских причуд стал груз не по плечу
герою.
Фантазмы грека сплошь, но только подытожь:
любой пожар похож
на Трою.

Он держит. Груз не прост, спина дугой, как мост;
пусть скоро - третий тост -
так надо.
Пусть прошлые дела, пусть ты кругом врала
и не такой была,
Эллада.