Десять ключевых стихотворений Андрея Вознесенского, главного футуриста шестидесятников

90 лет назад, 12 мая 1933 года, родился Андрей Андреевич Вознесенский — один из участников знаменитой четверки поэтов-шестидесятников. Десять ключевых текстов поэта выбрала и прокомментировала Александра Ирбе.

Ирбе Саша

фотография Андрея Вознесенского | Просодия

Как и у остальной троицы, так и у Вознесенского, его славу подпитывали не только стихи, но и многочисленные скандалы, конная милиция (которая не раз успокаивала толпу во время его концертов), звездные знакомства и красивые романы. Росла слава и благодаря театральным постановкам. Его поэзия, благодаря своей контрастности, структурности, оказалась куда более сценичной, чем поэзия других представителей четверки.

По его сборнику «Антимиры» (1964) Юрий Любимов поставил спектакль. В качестве эксперимента, на несколько показов. Однако «Антимиры» были сыграны на Таганке более 1000 раз. Его поэма «Авось» стала основой первой рок-оперы в СССР. «Юнона и Авось» с аншлагом идет на сцене Ленкома и сегодня.

У каждого из представителей знаменитой «четверки» была своя публика. Вознесенский считал, что его аудитория - это прежде всего техническая интеллигенция, ученые. Люди, которые ищут в его стихах такие же сложные и природные феномены, как и в науке. Считал, что его публика — это романтики, обладающие немалой долей сарказма.

«Вознесенскому из шестидесятников повезло, пожалуй, меньше всех, — рассуждал в своей книге «Шестидесятники. Литературные портреты» Д. Быков, — потому что прослойка, о которой и для которой он писал, исчезла. Поэтому судить о его задачах и о смысле его стихов мы можем лишь весьма приблизительно: ему как бы не на кого опереться, его слово повисает в воздухе. Вознесенский прочнее других — прочнее даже, чем Евтушенко, — привязан к советскому контексту и затонул вместе с этой Атлантидой».

Однако верно это утверждение, если рассматривать Вознесенского только, как поэта-шестидесятника.. Но он продолжал творить до 2010-го года. Он был новатором и в 1990-е, когда стремился соединить поэзию с графикой, превратить стихи в видеомы. И по тем временам это воспринималось, как нечто ультрамодное. Безусловно, Вознесенский стал одним их первых, кто увлекся соединением поэзии с виртуальной реальностью.

На мой взгляд, еще не пришло время дать творчеству Вознесенского объективную оценку. «Моим стихам, как драгоценным винам, / настанет свой черед…» — порой поэту для оценки его стихов нужна дистанция. Уверена, что лет тридцать спустя Вознесенский будет восприниматься иначе.

Отбирая десять знаковых стихотворений поэта, я ставила перед собой задачу раскрыть не только феноменальность его образов, стиля, но и творческую, а вместе с ней и личностную трансформации, которые происходили с ним постоянно.

Андрей Андреевич — безусловно самый сложный поэт знаменитой «четверки», а потому и менее однородный. Позволю себе выделить основные черты его стиля, которые в той или иной мере, присутствовали в творчестве Вознесенского постоянно.

1. Экстравагантность, неожиданность сравнений и метафор.
2. Усложненность ритмической системы.
3. Использование разноплановых звуковых эффектов.
4. Постоянное присутствие оппонента, даже в самых интимных стихах.
5. Соединение эстрадной поэзии с поэзией высокого штиля.
6. Частое смешение различных пластов лексики (научной, возвышенной, разговорной, нейтральной) в рамках одного произведения.
7. Устремленность в будущее (один из главных принципов футуризма).

Любимые писатели Вознесенского — Пруст и Булгаков. Любимые композиторы — Прокофьев и Стравинский. Любимые виды спорта — плавание и водные лыжи.
0из 0

1. «Пожар в Архитектурном институте»: пожар эмоций

Пожар в Архитектурном!
По залам, чертежам,
амнистией по тюрьмам —
пожар! Пожар!

По сонному фасаду
бесстыже, озорно,
горилой
         краснозадою
взвивается окно!

А мы уже дипломники,
нам защищать пора.
Трещат в шкафу под пломбами
мои выговора!

Ватман — как подраненный,
красный листопад.
Горят мои подрамники,
города горят.

Бутылью керосиновой
взвилось пять лет и зим...
Кариночка Красильникова,
ой! Горим!

Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
райклубы в рококо!

О юность, феникс, дурочка,
весь в пламени диплом!
Ты машешь красной юбочкой
и дразнишь язычком.

Прощай, пора окраин!
Жизнь — смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живёшь — горишь.

А завтра, в палец чиркнувши,
вонзится злей пчелы
иголочка от циркуля
из горсточки золы...

...Всё выгорело начисто.
Милиции полно.
Всё — кончено!
                Всё — начато!
Айда в кино!

1957 г.


«Пожар в Архитектурном…» — на сегодняшний день самое известное из всех ранних произведений Вознесенского. Во-первых, благодаря тому, что именно оно звучит в фильме «Застава Ильича». В фильме запечатлен концерт поэтов в Политехническом музее — одной из главных, культовых площадок, где шестидесятники встречались с публикой. Во-вторых, и сегодня стихотворение цитируется довольно часто.

Строки «…коровники в амурах, / райклубы в рококо!» — стали чуть ли не визитной карточкой Вознесенского. Вычурность метафор, соединение высокого с бытовым.

Из знаменитой четверки Вознесенский единственный, кто не получил диплом Литературного института. В 1957 году он окончил Архитектурный институт.

Отец поэта — крупный гидролог, профессор. Родителей-ученых у других участников квартета не было. Наверное, поэтому его стихи выделялись на общем фоне, он свободно соединял, казалось бы, несоединимое. Вознесенский относился к поэзии, как к конструированию, а не как к тому, что продиктовано свыше. Что вызывало протест у части традиционных лириков.

Владимир Солоухин писал о Вознесенском: «Он криклив, все режет глаз, ассонансные рифмы… Читаешь Вознесенского, словно босиком по стеклу». «…С Вознесенским у меня всегда одна и та же история — мне просто делается физически худо. То есть когда ты видишь его стихи — это нечто оскорбительное для глаз…» — так говорил в одном из своих интервью Бродский. Но эти же черты привлекали к А. В. исчезнувшую ныне техническую интеллигенции.

В расцвет славы Вознесенского (середина 1960-х) Борис Слуцкий писал: «Что-то физики в почете. / Что-то лирики в загоне. / Дело не в сухом расчете, / Дело в мировом законе». И действительно, мир науки увлекал умы. Казалось, что технический прогресс набирает такие обороты, что остановить его невозможно.

Многими Вознесенский воспринимался как физик от лирики. Его ультрасовременная поэзия соединяла в себе и лирику, и музыку, и науку, и архитектуру. Это была поэзия молодых и для молодых. Писал Вознесенский о реальном пожаре, о реальных дипломниках, о реальных походах в кино.

«Живёшь — горишь…» — мысль, прошедшая красной нитью через все творчество Вознесенского. Пожар эмоций, впечатлений и чувств, по его мнению, отличает живое от неживого. Спокойствие, умиротворение — это идеалы далекого прошлого, считал юный Вознесенский. Пожар, огонь - одни из самых любимых образов его поэзии.

«Всё — кончено! / Всё — начато!» — еще одна важная черта мировоззрения Вознесенского. Для автора окончание и начало неразличимы: заканчиваются институтские годы — начинается новая, свободная жизнь, заканчивается старая любовь — освобождается место для новой, рушится эпоха — значит, пришла пора что-то в ней исправлять. «Жизнь — смена пепелищ» — пафос разрушения ради создания нового — одна из главных черт философии поэта.

Его часто называли и называют «поэтом скоростей». И действительно: пожары, взрывы, мотоциклы, самолеты, ракеты присутствуют чуть ли не в каждом его стихе. Они же служат материалом для экстравагантных образов и метафор. «Судьба, как ракета летит по параболе / обычно – во мраке, и реже – по радуге…» — встречаем мы в «Параболической балладе», «А за окном летят в веках / мотоциклисты / в белых шлемах, / как дьяволы в ночных горшках…» — в «Париже без рифм».

В этом стихотворении мы видим большое количество асонансных и диссонансных рифм, которые одних раздражали, потому что в таком количестве и с таким количеством звонких согласных они звучат вычурно. Других рифмы восхищали, они придавали стихам совершенно отличное от всей прежней русской поэзии звучание.

2. «Бьют женщину»: от бытовых подробностей до метафизики

Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
как белые прожектора!

Бьют женщину. Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
срывает ручку, как рубильник,
выбрасываясь на шоссе!

И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили и лупили
лицом по лугу и крапиве...

Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие рёбра
ботинок узкий, как утюг.

О, упоенье оккупанта,
изыски деревенщины...
У поворота на Купавну
бьют женщину.

Бьют женщину. Веками бьют,
бьют юность, бьёт торжественно
набата свадебного гуд,
бьют женщину.

А от жаровен сквозь уют
горящие затрещины?
Не любят — бьют, и любят — бьют,
бьют женщину.

Но чист её высокий свет,
отважный и божественный.
Религий — нет, знамений — нет.
Есть
           Женщина!..

...Она как озеро лежала,
стояли очи как вода,
и не ему принадлежала,
как просека или звезда,

и звёзды по небу стучали,
как дождь о чёрное стекло,
и, скатываясь,
           остужали
её горячее чело.

1960 г.


У Вознесенского, как и у Евтушенко, Рождественского, очень много так называемых «газетных стихов», стихов, напоминающих новостные сводки. Это напоминает заметку из криминальной хроники.

И случай в нем описан реальный, произошедший с одним из переделкинских писателей (весьма уважаемым в кругу литераторов). Писатель жестоко избил в машине свою возлюбленную, а потом выбросил на дорогу. Сама возможность такой истории в середине XX века, да еще и в писательской среде, возмутила Вознесенского. В итоге появились стихи о многовековом насилии мужчины над женщиной.

В стихах Вознесенского нет свойственной русской поэзии отстраненности от предмета («большое видится на расстоянии»). Событие, предмет, сюжет рассматриваются в деталях. «Подонок, как он бил подробно, /стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг! /Вонзался в дышащие рёбра / ботинок узкий, как утюг», — такие строки невозможно представить ни у Пушкина, ни у Блока, ни у Маяковского, ни у Евтушенко, ни даже у Пастернака, у которого «жизнь, как тишина/осенняя, — подробна». Пастернак тоже очень подробен, но у него подробность бытийная, а у Вознесенского бытовая.

Вознесенский считал Пастернака своим духовным отцом: «Я всегда воспринимал встречи с ним как встречи с отсветом Бога, присутствующем в нем». Еще в 14 лет Андрей отправил своему кумиру стихи, и Пастернак был от них в великом восторге. Началась дружба учителя и ученика.

Во второй части стиха образ конкретной женщины превращается в обобщенный: «Бьют женщину. Веками бьют, /бьют юность, бьёт торжественно…», а потом и в божественный: «Она как озеро лежала, /стояли очи как вода, / и не ему принадлежала, / как просека или звезда».

Несмотря на нагромождение деталей, метафор, художественных и звуковых средств, стихотворение имеет очень четкую композицию, внутреннюю структуру. Вознесенский не писал, он строил свои стихи, и потому стихотворение, точно дом, имело фундамент, стены, окна и крышу.

«Бьют женщину» — стихотворение и о том, что есть первооснова вещей, которая злости и унижению не подвластны. Иными словами, звезда остается звездой, дерево деревом, женщина женщиной.В метафизическом смысле.

Метафизическое начало почти отсутствует у Рождественского и Евтушенко, очень стилизованно и очень эгоцентрично появляется в поздних стихах Ахмадулиной. У Вознесенского же и фамилия церковная, и прапрадед его был настоятелем Муромского Благовещенского собора. С годами метафизическое, богословское начало станет занимать в стихах Вознесенского все больше места.

Четыре года спустя поэт написал стихотворение «Бьет женщина». Пьяная дама бьет сразу нескольких выпивших мужчин, «За что – неважно. Значит, им положено – пошла по рожам, как белье полощут… Бей, женщина! Бей, милая! Бей, мстящая! / Вмажь майонезом лысому в подтяжках. / Бей, женщина! / Массируй им мордасы! / За все твои грядущие матрасы».

Героиня — не только эмансипированная, но и абсолютно уверенная в своей безнаказанности, правоте, силе женщина. Проблему исчезновения у прекрасного пола природной мягкости, женственности, доброты куда в более скромно поднимали в те же годы и Рождественский («Будь, пожалуйста, послабее, будь пожалуйста…») и Евтушенко («Благодарность»).

«Самое главное, чего удалось достичь Вознесенскому, – он вырвался за пределы равномерных квадратиков, в которых поэзия марширует вот уже несколько столетий. Стих стал спиральным, как Галактика, строка закруглилась, как змея, кусающая свой хвост»,— так писал о поэтике Андрея Андреевича Константин Кедров. Однако и это, и большинство других стихотворений написаны у Вознесенского четырехстрочными строфами. Другое дело, что он не боялся делать переносы, дробить строку. И если Евтушенко и Рождественский, пользуясь лесенкой Маяковского, в основном использовали ее, как ритмическую структуру, то у Вознесенского лесенка соединяется еще и с футуристическим содержанием,. Он часто использовал лесенку лишь как один из графических элементов. стихотворения

3. «Осеннее вступление»: эпатаж и размах

Развяжи мне язык. Муза огненных азбучищ.
Время рёв испытать.
Развяжи мне язык, как осенние вязы развязываешь
в листопад,

как, принюхиваясь к ветру,
к мхам под мышками голых берёз,
воют вепри.
Значит, осень всерьёз.

Развяжи мне язык — как снимают ботинок,
чтоб ранимую землю осязать босиком,
как гигантское небо эпохи Батыя
сковородку Земли, обжигаясь, берет языком.

Освежи мне язык, современная муза.
Водку из холодильника в рот наберя,
напоила щекотно, морозно и узко!
Вкус рябины и русского словаря.

Онемевшие залы я бросал тебе под ноги вазами,
оставляя заик,
как у девки отчаянной, были трубы мои перевязаны.
Разреши меня словом. Развяжи мне язык.

1967 г.


Муза, вдохновение, сведенные до физиологизма: «...Как у девки отчаянной, были трубы мои перевязаны. / Разреши меня словом. Развяжи мне язык». Рождения стиха, как рождение ребенка — очень распространенный для русской поэзии мотив, но сравнивать отсутствие вдохновения с перевязанными трубами — это нонсенс и, несомненно, эпатаж по отношению к публике. Однако и само мышление, сам образ Вознесенского эпатажны.

Воспитанный Пастернаком, он очень быстро начал от него отходить, и если тот пройдя футуристическую школу, взял от нее лишь некоторые приемы, но своими темами, восприятием мира остался в русле классической литературы, то Вознесенский и мыслил как футурист.

«Водку из холодильника в рот наберя, / напоила щекотно, морозно и узко! / Вкус рябины и русского словаря…» — вкус, рамки, в которых явно автору тесно. Тут невольно вспоминаются и другие известные строки Вознесенского: «Мы — противники тусклого./ Мы приучены к шири — / самовара ли тульского /или ТУ-104».

Это ощущение шири присутствует у Вознесенского во всем. Для него нет мировоззренческих рамок или в рамок эпохи. У него всегда рядом с «сегодня» существует и «завтра», конкретный дом или поле — части Вселенной.

Я думаю — толпа иль единица?
Что длительней — столетье или миг,
который Микеланджело постиг?
Столетье сдохло, а мгновенье длится.

Вот еще один из примеров ощущения Вознесенским времени и пространства

Гляжу я, ночной прохожий,
на лунный и круглый стог.
Он сверху прикрыт рогожей —
чтоб дождичком не промок.

И так же сквозь дождик плещущий
космического сентября,
накинув
Россию
на плечи,
поеживается Земля.

Сегодня на могиле Вознесенского установлено надгробие в форме земного шара. И это надгробие, как ничто другое, отражает суть его и мироощущения и поэтического дара.

4. Поэма «Оза»: все прогрессы — реакционны, если рушится человек

XII

Экспериментщик, чертова перечница,
изобрел агрегат ядреный.
Не выдерживаю соперничества.
Будьте прокляты, циклотроны!

Будь же проклята ты, громада
программированного зверья.
Будь я проклят за то, что я
слыл поэтом твоих распадов!

Мир — не хлам для аукциона.
Я — Андрей, а не имя рек.
Все прогрессы —
                                 реакционны,
если рушится человек.

Не купить нас холодной игрушкой,
механическим соловейчиком!
В жизни главное — человечность —
хорошо ль вам? красиво? грустно?

Край мой, родина красоты,
край Рублева, Блока, Ленина,
где снега до ошеломления
завораживающе чисты...

Выше нет предопределения —
мир
         к спасению
                   привести!

1964 г.


«Оза...» — несомненно одна из самых заслуживающих внимания поэм XX века. Она разошлась по стихам, по отрывкам, ставшими в восприятии читателя отдельными произведениями. Как когда-то «Письмо Татьяны» из «Евгения Онегина» Пушкина.

Но я взяла именно этот отрывок, из-за фразы: «Все прогрессы — / реакционны, / если рушится человек». Фраза не потеряла актуальности. Это ценностная формула, выведенная Вознесенским для понимания мира.

Как добрые по своей сути, даже романтичные, интеллигентные, увлеченные прогрессом люди смогли изобрести ядерную бомбу, - вопрос, который задавал себе почти каждый шестидесятник «Будь же проклята ты, громада /программированного зверья./ Будь я проклят за то, что я /слыл поэтом твоих распадов!».

В «Озе» мы находим и такие строки: «…раб стандарта, царь природы, /ты свободен без свободы, /ты летишь в автомашине, /но машина — без руля…» С этой поэмы, посвященной будущей жене - Зое Богуславской, начинается постепенный отход поэта от воспевания технического прогресса, от пафоса разрушения, от упоения временем скоростей.

«Край мой, родина красоты, /край Рублева, Блока, Ленина, /где снега до ошеломления / завораживающе чисты…» — у современного человека стоящие рядом Рублев и Ленин вызывают недоумение. Но помните фразочку Маяковского, обращенную к Пушкину и вызвавшую в свое время немало насмешек: «У меня, да и у вас, в запасе вечность. ... Что нам потерять часок-другой?!»

Вот и у Рублева, Блока, Ленина в запасе вечность. Сегодня они - противоположны, но в перспективе они могут быть на одной стороне: «Выше нет предопределения — / мир / к спасению / привести!»

В дальнейшем Вознесенский определил для себя это правило так: «...Если ты можешь в данный момент сделать жизнь лучше ради этого стоит жить».

Фраза «...где снега до ошеломления /завораживающе чисты…» — отсылка к «Черному человеку» Есенина: «В декабре в той стране / Снег до дьявола чист, /И метели заводят / Веселые прялки. / Был человек тот авантюрист, / Но самой высокой. И лучшей марки…»

Стихи Вознесенского, безусловно, куда более сложны, чем стихи многих его современников. Они напоминают ребусы. Прочтя их бегло и один раз можно увидеть одно, а вчитываясь и вглядываюсь в каждую строчку другое. Отсылки к событиям, к философским концепциям, к произведениям искусства, к научным открытиям встречаются постоянно.

Поэзия Вознесенского во многом обращена к людям, которым нравится разгадывать загадки.

5. «Тишины хочу, тишины…»: поэт в поисках света

Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
               чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины...

звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание —
                   молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.

Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины...
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

1964 г.


1964 год был для Вознесенского очень тяжелым, и в то же время очень плодотворным годом. В 1964-ом Хрущев сказал на встрече с творческой интеллигенцией: «Господин Вознесенский, убирайтесь к чертовой бабушке! Визу, паспорт хоть завтра!» — кричал на молодого поэта хозяин ядерной державы.

На встрече присутствовали и другие деятели современного искусства. По воспоминаниям Евтушенко, разгром предназначался Рождественскому, но тот, из-за заикания, много раз пытался ответить Хрущеву, но не смог. Хрущев не выдержал и пожалел поэта.

Просчет Вознесенского заключался в том, что он пытался вести с Хрущевым диалог вместо того, чтобы просто выслушать и согласиться.

Казалось бы, история эта должна была закончиться чем-то ужасным, но ничего супер-страшного не произошло, она даже принесла поэту еще большую славу.  Роберт Кеннеди, в последствии даже переводивший стихи Вознесенского на английский, позвонил руководителю СССР с просьбой разрешить поэту американские гастроли . В США Вознесенского ждал ошеломительный успех.

Многие шестидесятники пишут о двойственной натуре Хрущева. Любил интеллигенцию, но и боялся ее; был добр, но вспыльчив; развенчал культ Сталина, но под давлением окружения и живущего в нем самом страха, начал закручивать гайки. Эта двойственность, по замечанию Рождественского, присутствовала и в самих шестидесятниках.

Так и Вознесенский. С одной стороны он был постоянно окружен большим количеством людей, дружил с Пьером Карденом, был знаком с Хайдеггером и Сартром, с Пабло Пикассо и Робертом Миллером, а с другой стороны, постоянно стремился к одиночеству. «Я сослан в себя. Я — Михайловское…», — заявлял он.

Рядом оставалось все меньше людей, на которых можно было опереться. Все больше было тех, кого Вознесенский называет болтунами: «Как живется вам там, болтуны, / чай, опять кулуарный авралец? / горлопаны не наорались? / тишины...» . Поэт взрослел, определился в личной жизни. Литературные собрания, споры ему кажутся теперь лишними.

«Звук запаздывает за светом…» — образ света у Вознесенского постепенно становится почти мистическим, приобретает космический характер. «Во мне живёт непостижимый свет. / Кишки проверил — батареек нет…» — встречаем мы в одном из его стихотворений.

Уже в позднем своем интервью Вознесенский говорит, что свет заложен и в природе, и в человеке изначально, что это сродни функции психики. Чем тяжелее времена, тем больше проявляется хороших людей, чем больше ты видишь тьму, тем большеиспытываешь тоску по свету. Об этом же и его знаменитое стихотворение-четверостишие:

* * *
Можно и не быть поэтом
Но нельзя терпеть, пойми,
Как кричит полоска света,
Прищемленная дверьми!

«Мы в другое погружены./В ход природ неисповедимый», — библейский мотив, очень редкий для эстрадной поэзии той эпохи. Путь творения для человека изначально непостижим, им можно лишь любоваться. «И по едкому запаху дыма / Мы поймем, что идут чабаны» — это и про то, как уловить великое в малом, ощутить, почувствовать мироздание в отдельных деталях.

В «Тишины хочу, тишины…» используется перекрестная и кольцевая рифмовка, много лексических повторов, композиция строится на повторении лейтмотива «тишины», используется сбой ритма, точно прерывающееся от волнения дыхание, много шипящих. Стихотворение — шепот, заклинание, молитва.

Лексика нейтральная с незначительным добавлением разговорной («тоже ведь человек», «чай опять кулуарный авралец»), что создает ощущение беседы, доверительного разговора с читателем, с оппонентом.  У Вознесенского стихи — всегда разговор с кем-то. Это роднит его с Евтушенко. Столь противоположные для современников — сегодня на карте мировой литературы они кажутся соседями. Оба эстрадники, оба вносили в стихи технический прогресс, оба являются «творческим результатом» оттепели Хрущева, оба последователи Маяковского, оба правдолюбы,оба интересуются политикой.

6. «Ни славы, и ни короны»: смелость быть разным

Ни славы, и ни короны,
ни тяжкой короны земной —
пошли мне, Господь, второго,
что был бы все рядом со мной.

прошу не любви ворованной,
не милости на денек —
пошли мне, Господь, второго,
чтоб не был так одинок.


Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть.

Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, но хоть разок,
и с раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.

Прости ему — он до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему, Бог, второго —
такого, как я и как он...

1972 г.


О чем эти стихи? Прежде всего об одиночестве, на которое обречена любая личность большого масштаба. Личности нужен собеседник, равный.

У Евтушенко эта потребность выразилась так: «…мне не забыть, что есть мальчишка где-то, / что он добьется большего, / чем я». Евтушенко верит, что второй не совершит многих ошибок, сможет стать лучше. У Вознесенского такой веры нет: «И пусть мой напарник певчий, / забыв, что мы сила вдвоем, / меня, побледнев от соперничества, / прирежет за общим столом».

«Прости ему — он до гроба / одиночеством окружен. Пошли ему, Бог, второго — такого, как я и как он…» — двум гениям всегда сложно вместе. Это данность.

Несомненно в этих стихах есть и переосмысление «Двойника» И. Анненского:

Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты.

В сомненьи кипит еще спор,
Но, слиты незримой четою,
Одной мы живем и мечтою,
Мечтою разлуки с тех пор.

Горячешный сон волновал
Обманом вторых очертаний,
Но чем я глядел неустанней,
Тем ярче себя ж узнавал.

Лишь полога ночи немой
Порой отразит колыханье
Мое и другое дыханье,
Бой сердца и мой и не мой…

И в мутном круженьи годин
Всё чаще вопрос меня мучит:
Когда наконец нас разлучат,
Каким же я буду один?

«Двойник» Вознесенского также написан в классической манере. В нем нет нагромождения эпатажных метафор, смешения лексических стилей, нарочито режущих слух диссонансных рифм.

О чем это говорит? В данном случае лишь о том, что Вознесенский не боялся быть разным, меняться, пробовать, ошибаться, возвращаться к чему-то. Очень редкая черта для сложившегося поэта.

7. «В человеческом организме…»: стихи о счастливой любви

В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини
девяносто процентов любви.

Даже если — как исключение —
вас растаптывает толпа,
в человеческом
                  назначении
девяносто процентов добра.

Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
              несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.

1972 г.


Вознеснскому повезло в личной жизни. Его жена, Зоя Богуславская, с которой он прожил бок о бок почти пятьдесят лет, была всегда при поэте, точно мама при большом ребенке, влюбчивом, капризном, страстном.

З. Богуславская (в его стихах — Оза) не скрывала известных ей романов супруга. В интервью (после смерти Вознесенского), она говорила о нем так: «Он ослепительный человек, добрый, восхищенный, умеющий мчаться навстречу событиям. Он пропускал через свои нервные клетки все, что происходило с нами, в последние четыре десятилетия».

«В человеческом организме…» — стихи, в которых кратко и просто изложена неизменная вера Вознесенского в то, что, при всех сложностях, света все-таки больше, чем тьмы, добра больше, чем разрушения, пускай не в сиюминутном, но в космическом смысле.

Раствориться в любимой, наполниться любимой - не столь уж распространенный мотив. В русской лирике. Вспоминаются разве что «Простые строки (Я не могу без тебя жить)» Н. Асеева и «Я люблю тебя больше природы» Е. Евтушенко. Но там про разлуку или непонимание, а здесь о счастливой любви.

В данном стихотворении - традиционный для Вознесенского сбой ритма (дактиль превращается в дольник), кричащие рифмы (организме— Паганини, мусор — музыки), смешение физики и лирики в рамках стиха.

8. «Ностальгия по настоящему»: как прожить, не откладывая жизнь на потом

Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к Господу,
ну а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет,
но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто тебя отнимает.

Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.

Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.

Всё из пластика — даже рубища,
надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка...

И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем — рост понимания».

Хлещет чёрная вода из крана,
хлещет ржавая, настоявшаяся,
хлещет красная вода из крана,
я дождусь — пойдёт настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю как тайну
ностальгию по настающему,
что настанет. Да не застану.

1975 г.


«Ностальгия» - одно из самых проникновенных стихотворений второй половины прошлого века. Почти знаменитая фраза Фауста: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», только на современный манер.

С одной стороны, «Хлещет чёрная вода из крана, / хлещет ржавая, настоявшаяся, / хлещет красная вода из крана, / я дождусь — пойдёт настоящая» — это разумеется про 1970-е, про некоторую искусственность происходящего вокруг, про то, что когда открываешь кран после долгого перерыва, вначале идет черная и ржавая вода, а потом уже настоящая.

Но тут же: «Но прикусываю как тайну /ностальгию по настающему, /что настанет. Да не застану» — автор полагает, что «чистой воды из крана» можно и не дождаться. Иными словами, надо жить по-настоящему и настоящим, не откладывать жизнь на потом.

Здесь и про то, что подобие никогда не станет настоящим. «Когда слышу тирады подленькие/оступившегося товарища, /я ищу не подобья — подлинника, /по нему грущу, настоящему».

И снова, как и во многих стихах Вознесенского, возникает тема общности с космосом, с мирозданием. «Нас с тобою не будет в будущем, /а церковка…» — понятно, церковка будет.

Стихотворение имеет сложную ритмическую структуру. Напоминает ударник: ритм держится не на ударениях, а на основных ударных слогах.

Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.

В некоторых строках встречается и трехударный размер, что приближает стих к тонике. Но общую структуру стиха держат не только повторяющиеся сильные доли, не только соблюдение количества слогов, а также рифмовка (с большим количеством ассонансов и диссонансов), много рифм внутри строк, корневые рифмы, совпадение морфем, стилистические и лингвистические повторы.

Есть и общий звук «н», пронизывающий всю ткань стиха: «Я не знаю, как остальные…», «Нас с тобой никто не расколет». «Ностальгия..» — слово, создающее и основную интонацию и лейтмотив стиха.

Примечательна концовка стиха. У Вознесенского очень много экспериментов с семантикой слов. «Ностальгию по настающему» — это как?..» — спросил бы его въедливый редактор, не будь Вознесенский авангардистом. Ностальгия — тоска по родине, дому, тоска по прошлому, а у поэта - тоска по тому, что еще не настало. Поэт испытывает ностальгию заранее, по тому, чего не застанет.

9. «Час сыча»: драма текущего момента

В.М.Бограду

Мне незнакомец на границе
вручил, похожий на врача,
два циферблата, как глазницы, —
часы сыча, часы сыча.

Двучашечные, как весы,
двойное время сообща,
идут на мне часы, часы
ЧАСЫЧАСЫЧАСЫЧА.

Четыре в Бруклине сейчас,
Двенадцать — время Киржача.
Живем, от счастья осерчав
или — от горя хохоча?

Где время верное, Куратор? —
Спрошу, в затылке почесав.
На государственных курантах
иль в человеческих часах?

С ожогом не бегу в санчасть —
мне бабка говорит: «Поссы...»
Народ бывает прав подчас,
А после — Господи, спаси!

В Нью-Йорке ночь, в России день.
Геополитика смешна.
Джинсы надетые — раздень.
Не совпадают времена.

Я пойман временем двойным —
не от сыча, не от Картье —
моим — несчастным, и Твоим
от счастия накоротке.

Что, милая, налить тебе?
Шампанского или сырца?
На ОРТ и НТВ
часы сыча, часы сыча.

Над Балчугом и Цинциннати
в рубахах черной чесучи
горят двойные циферблаты
СЫЧАСЫЧАСЫЧАСЫ.

Двойные времена болят.
Но в подсознании моем
есть некий Третий циферблат
и время верное — на нем.

2001 г.


В стихотворении образ «закручен» на двух циферблатах, на часах сыча. С одной стороны, сыч — ночная птица рода совиных, только два глаза которой (два циферблата) сверкают во тьме. В переносном значении сыч — мрачный, угрюмый, нелюдимый человек.

Тема времени — одна из основных для шестидесятников. Для Евтушенко - как все успеть. Для Рождественского - как в бесконечной спешке не упустить главного. Для Вознесенского — во времени двойных стандартов увидеть «правильное время» : «Двойные времена болят. / Но в подсознании моем / есть некий Третий циферблат / и время верное — на нем».

Что такое этот «некий третий циферблат» — вечность или время отдельно взятого человека, его собственный ритм?

«Живем, от счастья осерчав /или — от горя хохоча?» — отклик на социальные процессы 2000-х. Это не философский взгляд на происходящее.

Неожиданно для большого поэта и зрелого человека звучит фразочка: «С ожогом не бегу в санчасть — / мне бабка говорит: «Поссы...» / Народ бывает прав подчас, / А после — Господи, спаси!». Вознесенский до конца своей жизни оставался тем же сумасбродным мальчишкой, которым и был в шестидесятые годы, он не стремится перевести разговорный язык на литературный. Здесь все на своих местах, все в стилистике 1990-х: канал НТВ, лечение ожогов мочой, и «джинсы» с ударением на последнем слоге.

10. «Глобальное потепление...»: предчувствие смерти

Глобальное потепление
хрюкает над головой.
Семидесятипятилетие
стоит за моей спиной.

Я хрупкие ваши камеи
спасу, спиной заслоня.
Двадцатого века камения
летят до вас сквозь меня.

Туда и обратно нелюди
сигают дугою вольтовой.
Стреляющий в Джона Кеннеди
убил Старовойтову.

Нет Лермонтова без Дарьяла.
В горле от пуль першит.
Стою меж веков — дырявый,
мешающий целиться щит.

Спасибо за вивисекции.
Нельзя, говорят, узнать
прежнего Вознесенского
в Вознесенском—75.

Госпремия съела Нобеля.
Не успели меня распять.
Остался с шикарным шнобелем
Вознесенский—75.

К чему умиляться сдуру?
Гадать, из чего был крест?
Есть в новой архитекстуре
Архитекстор и Архитекст.

Я не был только протестом.
Протест мой звучал как тест.
Я был Твоим архитекcтором.
Пора возвращаться в текст.

2008 г.


Одно из самых загадочных, смелых, отчасти новаторских стихов поэта уже XXI-го века. Постмодернизм не прошел мимо Вознесенского.

Наверное, именно то, что для Вознесенского стихи — во многом конструкции, спасло их автора от выгорания, которое случилось с большинством шестидесятников, с некоторыми из них - уже в семидесятые. Склонность увлекаться всем новым, модным спасла в Вознесенском экспрессию и любопытство к изменчивому миру.

«Нет Лермонтова без Дарьяла. / В горле от пуль першит. / Стою меж веков — дырявый, / мешающий целиться щит…» — иными словами, нет худа без добра, черного без белого, все повторяется, одно перетекает в другое. Поэт мыслит себя щитом (преградой), который стоит между прошлым и будущим, стараясь не дать плохому проникнуть в следующий век.

«Госпремия съела Нобеля./Не успели меня распять./Остался с шикарным шнобелем / Вознесенский — 75». Строки отсылают к реальным фактам из жизни поэта. В 1978-м Вознесенскому экстренно вручают Государственную премию СССР, потому что прошел слух, что ему собираются вручить Нобелевскую. «Не успели меня распять…» — про то, что поэт смог устоять при всех режимах, выжил и не уехал, не спился, не умер, даже не потерял способность писать и мыслить…

«Шнобель» — эксклюзивное словечко, великолепно подобранное, с двойным значением. С одной стороны, он «остался с носом», ни с чем, с другой — ему, по-прежнему, до всего есть дело.

И последнее четверостишие: «Я не был только протестом. / Протест мой звучал как тест./Я был Твоим архитекcтором. / Пора возвращаться в текст».

Вознесенский всегда был настроен на очень долгую жизнь. Запомнил совет Пастернака: не писать о самоубийстве. Тот говорил, что Маяковский и Есенин писали, и вот результат. Даже в самых поздних своих интервью всегда А. В. говорил, что ему надо еще лет десять, чтоб все успеть.

Андрей Андреевич Вознесенский умер спустя два года после 75-летия, 1 июня 2010 года. Вернулся в текст.

Читать по теме:

#Лучшее #Русский поэтический канон
Александр Иванников. Блажен, кто рано обнищал

День рождения ростовского поэта Александра Иванникова (1955–2013) Prosodia отмечает подборкой его стихотворений, иллюстрирующих один из главных приемов поэта – переакцентуацию старых клише.

#Новые стихи #Современная поэзия
Владимир Берязев. Восторг погруженья в зияющий зев

Prosodia публикует новые стихи новосибирского поэта Владимира Берязева — в них всякий раз заново разыгрываются отношения человека со всем миропорядком сразу.