Дмитрий Румянцев. ты хороша, филипповна настасья

Чем это интересно

Стихи Дмитрия Румянцева, которого надо не путать с тезкой из Санкт-Петербурга, очень литературны – в них заверчиваются цитаты и общие места иногда очень разных культурных пластов. И иногда кажется, что есть опасность в этом цитатном вихре потеряться, но в лучших вещах этого не происходит, и мы четко видим авторскую рамку – картину эпохи, летнего дня или ночи. Но все же самое интересное здесь – страстный лирический голос, который как будто вырывается из литературности, преодолевает ее изнутри, возрождая при этом нечто, чего поэзия сегодня как будто стесняется. И если внутри культурного карнавала все относительно, то вырвавшийся на природный простор голос транслирует абсолютно гармоничную картину мира, в которой на месте и горизонтали, и вертикали. А еще в этих стихах есть эстетика песни – мелодии, которая гармонизирует мироздание, связывает, выполняя в нем метафизические функции. 


Справка об авторе

Румянцев Дмитрий Анатольевич родился в 1974 году в Омске. Окончил философский фа-культет Омского педуниверситета по специальности «культурология». Публиковался в жур-налах и альманахах: «Арион», «День и ночь», «Дети Ра», «Дружба народов», «Звезда», «Новая юность», «Новый мир», «Сибирские огни», «Юность» и др.. Автор трёх поэтических книг, последняя из которых – «Страдающее животное» (Омск, 2013). Лауреат Всероссийской премии им. В. П. Астафьева (2005), дипломант Волошинского конкурса (2007, 2016, 2021), финалист конкурса «Заблудившийся трамвай» им. Н. С. Гумилёва (2009) и Бунинской лите-ратурной премии (2012). Член Союза российских писателей. Живет в Омске. 



***

      пир во время чумы. барбекю. шашлыки.
и «moet et chandon», и петарды на небо.
и гуляют чиновники средней руки,
и плывут средь озёрной травы поплавки,
как плацебо.
    гиблый пир валтасара. о, сколько россий
будет слопано на людоедской вечере.
до чего (мене, мене, текел, упарсин)
мы оставлены в вере.
      всё окончится скверной когда-то потом,
встанут тени в ночи, словно театр корнеля.
будет светлая Пасха за смутным постом,
будет чёрное солнце на небе пустом,
так что мажь тарталетку икрою густой
в самом деле!
        золотая рыбёшка шуршит под кустом
еле-еле...
входит шухер библейский камином, окном,
или в двери.
       
                                                                       
знакомка

твой близорукий взгляд на дымном невском
зрачки твои, одетые туманом
а рядом достоверным достоевским
мир дележа, алчбы и чистогана 
с политикой, филиппикой несчастья
ты хороша, филипповна настасья
      
так близок твой слегка раскосый взор
дыхания духмяная горячка
что, не пойму, гордячка сибирячка
души твоей метанье и позор
презрительную губ твоих твердыню
которую я разомкну, гудини
             
сомнительным на сомкнутом мосту
прости меня! обманщица, обманка
не постигаю, пери, таитянка
и вежество твоё, и красоту
и как проникнуть в сад петровский летний — 
в тебя? чтоб умереть, убитым сплетней

но внутренним паденьем жизнь познать
любить тебя, как нищенку, как знать
как ад эдем, чтоб мыслить, чтоб страдать
лепить любовь в литаньях лихолетий
……………………………………….
и умереть, чтоб впредь не умирать

                                                                                                        
летние ливни

в небесах толковище вудстока и глазища хиппарок-фей
что окурки вокруг водостока — мотыльки вокруг фонарей
так же носит их пенным прибоем в окончаньи дождя
автострады гудят разнобоем. в рок-энд-рольных вождях
та же злость и зияние грома. папарацци-гроза
слепит магнием молнии. дома я, да выйти нельзя:
непогода! amour да америка — всё до нитки промокло
вечер. псиный туман-психоделика... кокер, хендрикс и джоплин —
молодёжная птичья республика на карнизах квартир
августейшая слушает публика мантру — музыку — мир

                                                                          
exegi monumentum

                                                               М. З. 

    алфавит асфальта. дорога вдаль
я — один и себе предоставлен
но никто не забыт, лишь немного жаль
что ушедший сегодня — в камне
   над распадком грохочет грачами март
но сквозь снег различи, попробуй  
мандельштам — мандельштейн и бальзак — базальт 
или шварц кварц самой первой пробы
    и когда твое слово — гранитный штуф
или — мрамор в церковном нефе
всё равно, что вокруг: магадан? гурзуф?
и по жилам — биенье нефти
и горючая вечность легка для глаз
в легких, в пазухах — торф и болотный газ
...и нефритом неофитом в земном рельефе 
ты распластан (где пушкин запущен в ход
или пущин — в глубокой штольне)
и каких ты кровей? и каких пород?
отложись. затверди/ей. запомни
и посмертная слава — менгир, кромлех 
но, возможно, другой не надо
только вьётся дорога в гору, наверх
за строфою асклепиада

                                                                   
лето на середине

жарища, огнеборчество. июль
стрижи храбры, как будто гуань юй
шмель нависает над цветком, как ратник
с копьем, но нет вассала аккуратней 
аккадский, византийский вечный день
насесты/полимпсесты деревень
всё источает пришвинскую прозу
на ласточках печать метемпсихоза 
они летят в закат на крыльях райских 
ты ждёшь меня в венке огней купальских

                                                                                            
в конце

не пишмашинки звонкая каретка
звенит по мне — вечерние трамваи,
когда луны снотворная таблетка
закинута, и вижу, умирая: 
всё меньше рифм на исповедь я выбрал,
всё больше в жизни прозы и верлибра.
      всё больше смерти в мире слов живых,   
всё чаще дорожу стихом церковным.
в одышке, в духоте вечерних комнат
всё более ночные вертежи 
меня роднят с кружащейся планетой, 
кровохарканье делает поэтом.
     когда к себе прибуду на поминки,
ольха примерит новые серёжки.
не скорая каретка пишмашинки,
но скорбная карета неотложки
прощальные признанья надиктует,
и осени тетрадь перелицует 
      дождём, туманом, выморочным ветром,
и воробьёв спугнёт с трамвайных веток.
    а Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы — 
что этот стих, мне жизнь дана взаймы.                                                                                   

секст тарквиний                                                       

1.

когда ты спишь, лукреция моя, а я не сплю в ночи седой и жуткой
   когда летит последняя маршрутка, и ястреб умирает на камнях
далеких гор, всё в мире не к добру, и что с того, что жизнь не состоялась?
   сегодня ты так ясно улыбалась, что мне казалось то, что я умру
твоей мечтой исполнен до краёв, тобой одной, голубка и зазноба
   опять летит маршрутка, светит в оба, луна, не зная то, что есть любовь
обманная, дешёвая, и я, предатель, словоблуд, клятвопреступник
   люблю тебя по-прежнему как спутник свою планету любит втихаря 
и том, что мы расстанемся, молчит, и я готов принять облатку с ядом
   лишь только бы я видел то, что рядом ты с тем, кто рад пожаловать на щит 
чтоб только ты, голубка и жена, простить меня могла в грядущем храме,
   где проступает нимб над головами тех, кто любовь пронёс сквозь времена
преступные, карающие так, что под ребром шалит грудная мышца
   ты нежность останавливаешь мыслью, и я влюбляюсь, как иван-дурак 
в шальную прядку, в тонкий локоток, и каждый ноготок, цветок на платье
   жить без тебя теперь невероятней, чем воздух отменить хоть на глоток...
прости меня!

2.

Как гнусно, если я — Тарквиний Секст, а жизнь порочна и горька, как секс.
Лукреция погибшая, прости! Как поздно я любовь твою постиг!
Как больно! Только боль свою таи, как душные объятия мои.
За разорённый вероломством рай, гори в огне душа моя, сгорай.
Я так устал, я быть с тобой хочу, я прошлое постыдное ищу, 
но не исправить проклятой вины, как скверны, как проигранной войны.
А я ещё дышу —  преступен, цел, ещё не пойман в снайперский прицел,
в который ловит неслухов Господь. Бессильны разум, и душа, и плоть.
Живой мертвец, я более любим Геенною, где я сгорю один,
что мотылёк на адском фонаре, Лукреция! Лукреция! Лукре…                                                                             

Песня

     как монгольфьер-воздушный шар
в жару удушливую летнюю
несёт нас в небо над планетою
натужно-дружный звон гитар
      но эта музыка — мираж
и дружба, что ещё случается 
и восхитительное таинство
и на двоих с любимой — пляж  
       предикий в крупных ковылях
с непросыхающею галькою
так хорошо в словах гадалкиных 
он был предсказан нам на днях!
в высоких думах и галактиках
      и мы поём — твердим — поём
баллады южные до полночи
сегодня — лето, и чего ещё?
луна, и хорошо, как днём
   луна нас слышит и молчит
и отпирает небо зрителям 
(теперь и звёзды нас увидели) 
и, как театр, многоочит 
    далёкий космос — к нам приник
и море нас ласкает пеною
здесь, где Господь нам дал вселенную
без смут, без войн и смертных книг
...но только музыку бесценную
огромную, как белый кит 
                                                                                                  
                                                                                                                        
смех и дочь

      Бог в тишине, и только детский смех
мне так же мил, как тишина ночная,
а дети — та архангельская стая — 
полны восторгом на глазах у всех.
    Они бегут под небо и под дождь,
под птичий шорох под молчанье Бога,
какой Эдем вокруг, когда их много
могучим днём, когда густая ночь
так истончилась, что её итогом 
беспечный гвалт — сюда, отсюда, прочь!
     Рука в руке подходят смех и дочь, 
дичась… И нет для жизни эпилога...