Герман Власов. Растерянность кругом, а музыка живет

Чем это интересно

Общение с миром в поэзии Германа Власова абсолютно интуитивно, над- или дорационально. Образ некой высшей музыки, пения — здесь даже свет поёт! — в ней занимает одной из центральных мест — и роль этого образа такова, что вполне можно говорить о продолжении поэтом традиций символизма, который, впрочем, не отрывается от повседневности с ее порой упоительными деталями. Это своеобразная стратегия сознательного поиска идиллического уголка в неидиллическом мире — и самое главное исток мировой гармонии неизменно находится: музыка слышна. 

Справка о Германе Власове

Герман Евгеньевич Власов   — поэт, переводчик. Родился в 1966 году в Москве.  Окончил филфак МГУ. Автор нескольких поэтических книг, среди которых «Девочка с обручем» (М., Воймега, 2016), «Серебряная рыба золотая. Избранные стихи 2003 – 2019» (М., Арт Хаус Медиа, 2020), «Пузыри на асфальте» (Киев, Друкарский двор Олега Фёдорова, 2021). Лауреат международного литературного Волошинского конкурса (2009). Живёт в Москве.


***

это мы у пролива
волны моют песок
это косточка сливы
это встать на мысок

это белою птицей
наследить у воды
приподнять прислониться
эти буквы следы

это трогать губами
шорох рыбьих глубин
это летнее с нами
это я не один

так теперь не бывает
в книгу влажную лечь
и волна размывает
нашу птичую речь

это галька на память
это эхом нигде
это прыгает камень
по стеклянной воде


***

Я тоже робкого десятка
и я уездный земский врач.
Есть камфора, щипцы и ватка,
пила, но, все-таки, не плачь.

Нет, не обидят, не отрежут.
В осинной роще тонкий тент:
когда солдата двое держут -
он свежепризванный студент.

Под крики с пением и матом,
стальное уханье мортир - 
немыслимое быть солдатом.
Когда живое, а не тир,

или враждебным наступлением 
охвачены, окружены…
И только пенье, птичье пенье
твердит про замысел весны.

Она монокль свой наставит,
глядит из невесомых сфер,
а снег на солнце тихо тает,
и смерть идет, как землемер.


***

Край облака обвил
ночной луны овал.
Я слово уловил,
его поцеловал.

Пока оно живет
крылато на плече -
открытый слуху вход
в немую суть вещей.

Луч проникает в дом,
найдет в аптечке йод.
Растерянность кругом,
а музыка живет.

И ходишь босиком 
по доскам, бормоча,
листая черный том:
советника, врача...

Растущею луной
она включает в круг
порядок земляной
и яблони вокруг.

Идти за ней готов,
уже на раз-два-три
вкус яблони плодов
и косточка внутри.

И оттого их сок
твердеет по ночам,
что есть июльский сон
и матовость плеча.


***

я говорю о мандарине
когда зима и никого
о холоде и мерзлой глине
(но есть соблазны на витрине)
о терпкой корочке его

о тонкой чуть зеленоватой
о той с абхазской желтизной
с прожилкой травянистой ваты
о косточке вкусившей зной
и дольке с теплою кислинкой
среди заснеженных полей
приехавшей как гостья к рынку
в салоне старых жигулей 


Терцины

Вот эта ясность, если видишь всё,
сойдясь лучами к острию иголки,
откуда город и небрежность сёл,

их крыши и оврагов кривотолки,
и высвеченный с позолотой том
сам выступает с верхней книжной полки;

что пробирает классика - симптом:
того гляди и свалишься в падучей,
и как потомку объяснить потом

необъяснимый сей несчастный случай?
Алеша слышит ангелов, Иван
бубнящей окружен неплотной тучей;

и чья там тень уселась на диван
и тут же стушевалась за диваном?
«Душа есть сон, оптический обман?» -

вопросы, овладевшие Иваном.
Паук из хрусталя на потолке,
как бы качаясь с ветром полупьяным.

Как с облаком в бесформенном куске,
как с радугой, с продольными лучами -
сойдешься враз с судьбой накоротке

и от прохлады ёжишься плечами.


***

За́ руку берёт и ведет туда,
где на белой простынке свет;
головной убор на уроке труда
назывался берет, берет.
Там кромсал напильником он дюраль,
сам сверлил ее, фальцевал.
В рекреации у морозных рам
первым ее целовал;
целовал, как трогают длинный мех,
оголенный провод, огонь,
чтоб потом она ему не при всех
оглаживала ладонь;
говорила, нетрудный урок прошёл,
всё на свете урок труда;
всё пройдет, останется снежный шёлк.
На простынку белую смотрит волк -
не пускают его туда.


***

Свет идет и освещает краски,
оставляя людям ничего;
в полутенях, в выцветшей замазке
я пытаюсь выскоблить его.

Вот он - на щеках и на затылке,
явленный в весенней худобе;
в точке на замасленной бутылке -
гаснет, истончается в нигде.

Оглянувшись - в уголках улыбки,
скрепочке на краешке бумаг, 
миг один - и жалкая улика
покатилась в памяти овраг.

Но потом нежданными словами,
сгустками черемухи плывет,
светит над большими головами
и - поёт, на радость нам поёт…