Владимир Иванов. Нам важное навылет сообщают

Чем это интересно

Поэзия Владимира Иванова, на первый взгляд, кажется легкой и даже приятной для восприятия – во-первых, нам как бы рассказывают историю или даже анекдот, во-вторых, делают это очевидным образом остроумно – сталкивая высокое / литературное / элитарное / книжное и низкое / бытовое / массовое / разговорное на уровне как языка, так и сюжетики. И само это столкновение, соседство в сознании и речи уже событие, оно обеспечивает узнаваемость этой стилистики, в которой, к слову, меньше всего внимания достается традиционному лирическому «я» - оно прячется за этими историями, иногда выглядывая из них в качестве их фигуранта. Сложности с восприятием начинаются, когда мы пытаемся собрать рассказанную историю, понять, а что в итоге рассказано. И тогда становится понятно, что уверенным тоном рассказчика повествуются истории, которые держатся, как правило, на тонких ассоциативных связях и «опущенных звеньях» - текст о терминаторе тут, скорее, исключение. И в результате перед нами, например, история о том, как «луч звезды» «прокопал ложкой» тоннель, добрался к нам, чтобы выкурить с нами трубку, дурман от которой откроет видения, открывающие глаза на нашу литературную генеалогию. Остроумное повествование в данном случае – это привычная форма, в которое излагается нечто, над чем можно и голову поломать. И это нечто уже больше похоже на прозрение, в том числе о русской истории, чем на анекдот.

Справка об авторе

Владимир Николаевич Иванов – родился в 1976 году в Городце Горьковской области (теперь Нижегородской). По первому образованию юрист, по второму – спортивный педагог. Работает детским тренером. Печатался в журналах «Арион», «Новый Мир», «Октябрь», «Нева» и других. Автор двух книг стихов – «Мальчик для бытия» (М., 2009) и «Ничья» (М., 2017). Живет в Костроме.


Терминатор: убить Салтыкова

                             Разбудите меня лет через двести
                             и спросите: что делается в России?
                             И я отвечу: пьют и воруют.
                                                        Салтыков-Щедрин

Как на русские давние снеги,
Аккурат близ присутственных мест,
Выпадает Арнольд Шваценеггер
И глядит на парадный подъезд.

Обступают громилу зеваки,
Тычут прутиком ниже пупка.
Тянет шейку Башмачкин Акакий
Из огромного воротника.

Голый монстр достает калькулятор,
А откуда – грешно и сказать,
Всех хохочущих меряет взглядом,
Чтоб от этого дальше плясать.

Рассчитав за секунду лекало,
Говорит: А шинель-то моя!
И Акакий кивает устало,
Оседают на снег соболя.

И куда ж наш поскачет проказник?
Салтыкова искать Щедрина,
Чтоб не портил праправнукам праздник –
Не пророчил на все времена.

Чтоб сюда не мотаться два раза,
Чтоб на бис отыграть эпизод,
Узнает, где прописан Некрасов,
Достоевский где перья грызет.


***
Луч звезды, сто веков как остывшей,
Без остатка сгоревшей звезды,
К нам тоннель ржавой ложкой прорывший...
Сколько зим, говорим, вот и ты.

В дом заводим отдельно стоящий,
Весь из бурого дом кирпича,
За рукав в место жительства тащим,
Трубкой потчуем брата луча.

Вкусный дым поднимается в череп,
Лиловеют его завитки
Скорлупу тонкостенную через,
А глаза далеки - далеки.

Может, в диких степях Забайкалья...
Уж не этот ли самый Байкал
Восвояси тебя отзеркалил?
Ты вернулся и все отыскал,

Что наславу мать-тьма сохранила,
В ком свои прозревает черты -
Карамазов, Обломов, Манилов...
Вот и ты говоришь, вот и ты.


***
Донимал я мамку с батей:
Братика хочу!
Будет, будет тебе братик
Ростом с каланчу.

Будет братик при картузе,
С трубкою в усах…
Посмотрели – нет в капусте,
Нету в огурцах.

И достал бутыль папаня
Черного вина,
Нет брательника в стакане,
Нету братана.

А когда границу сдали,
Разошлась гроза,
Вот тогда товарищ Сталин
«Братья» нам сказал.

Строго в ногу из роддома
Топала семья,
И по случаю такому
Пел «Катюшу» я.


***
                            Каюсь! Каюсь! Каюсь!
                                      В. Высоцкий

Под февральским мутным оком
В давнем 76-ом
Спал младенец. Вышел боком
Очень многим этот сон.

Ничего еще не видел
Кроме трещин потолка,
Ярких не было событий
В жизни ватного кулька.

Что ж так вздрагивал и плакал,
Разевал беззубый рот
Бледный отблеск зодиака
На лице летейских вод.

Не слыхал про экскаватор,
Но невидимым ковшом
Греб, черпал, ругался матом,
В перекурах пил боржом.

Грыз упрямую породу,
Пролагая путь в скале.
Делал моду и погоду
На увертливой Земле.

Вышло средне по началу,
Вышли Средние века.
В общем лыко да мочало,
В общем чага да пенька.

Накроил во мгле такого
Без размеров и лекал!
Педиатр участковый
Глаз ночами не смыкал.

И прозрев исход болезни,
Мятый сгорбленный халат,
Все кричал, как буревестник,
Над Землею, Солнцем над.

Был коробкой черепною
Не затянут родничок.
Слез ручьи перед войною
С голубых катились щек.

То позор Аустерлица,
То усобный мордобой…
Пил укропную водицу,
Пел «Спасибо, что живой».

Золотых не вскрыл сечений –
Муть да щука, да карась.
В результате всех мучений,
Только мама удалась.


***
Шарят чутким металлоискателем,
Где фонит от монет и гвоздей –
Ищут место и дату распятия,
Чтоб не сбить с панталыку людей.

Эти люди и так уж растеряны
И не знают, куда им смотреть.
Взяв в соратники спесь с недоверием,
Страшно жить и темно помереть.

Май апреля, кажись, пожелезистей,
Лишь завалы разрыть кучевых
Над судом, где ловчила и бестия
Вновь клешней не запачкал своих.

В этот раз, может, где-то над Стрельнею…
География – тоже вранье.
Но об этом беседа отдельная,
Мы отложим пока что ее.

Не «случилось», а вечно случается.
Даты мечутся в календаре.
И саперы, как тени, встречаются
На какой-нибудь Лысой горе.

И лежат, как сухие растения,
Подбородки задрав к потолку,
И до лампочки им в воскресение
Шум на улице, звон наверху.


Камни

Сидели. В компании был ювелир.
Он с кем-то базлал по мобиле –
Чего-то там складывал, множил, делил…
А мы наливали и пили.

Еще этот лабух, еще этот звон
Заздравный соседской посуды…
Касательно унций с каратами он
Втолковывал в трубку кому-то.

Он был в барыше и за столик башлял,
Худела в кармане «котлета».
Вдруг Витька, напившись, дал волю соплям –
За свет, мол, не плачено с лета.

Придут и отключат, того и гляди.
Пять лет без стабильной работы,
И не на что бабу домой привести,
А очень бывает охота!

И кажется, выхода лучшего нет,
Чем почку продать медицине…
Делец о камнях говорил в тот момент:
Гранате, алмазе, рубине…

Один о камнях и другой о камнях –
В своем мочеточном мешочке:
Кому, мол, с камнями нужна она нах…
С камнями не ценятся почки.

И тут ювелирова связь прервалась,
Виталькину сагу итожа,
Глазами не здешними глядя на нас,
Он выдал: «С камнями дороже!»

Так ржали, что в вазе дрожал виноград.
Смеялись от сердца, как в детстве.
И вновь телефонный гудел аппарат,
Но долго не мог догудеться.


***
Нам важное навылет сообщают.
Всю жизнь не спать, готовиться, крепчать.
Плюс Светочи нас, темных, просвещают,
Как лоб ловчее сунуть под печать.

Короче, «Будь готов!», но между нами –
Весь век слоняться в силовых полях,
Блистая в свете молний орденами,
Бессмысленно, поскольку все не так.

Навылет… но осколки застревают
В височной и затылочной кости,
Уютные халаты надевают,
Чтоб тихий вздор по кухонькам нести.

А тот, кого взаправду угадало,
Навовсе, без отверстий выходных…
Где гроб стоял, там гроба не стояло,
К растерянности близких и родных.

Соперничая с рощей соловьиной,
Рак свищет и аквариум штормит.
Помины, именины – все едино,
И рамка в зоне вылета звенит.


Город-музей

Всех милей нам миф, в котором он
Крышкой с закипающей кастрюли
Снят был кем-то, и его минули
Катарсис, коллапс, Армагеддон.

Мысль дика, что человек с ружьем
Безотказной «мосинской» системы
Взял на мушку купола и стены –
Так он стал летучим кораблем.

Все церквухи в нем, монастыри
Ленина целее в мавзолее.
Если, как поется, заболею,
В Суздаль мне поездку подари.


***
Мой Бог живет в такой квартире,
Как у меня.
Для нас с ним дважды два – четыре,
Ночь хуже дня.

Не раздражаю старикана,
Мол, дай-подай.
Порой лишь, Боб, ты до шалмана,
Прошу, слетай.

Мы оба с Бобом не святые –
То загудим,
То злые ходим, пропитые,
В себя глядим.

Но хоть порой и проверяем
На прочность крюк,
Есенина не повторяем
Смертельный трюк.

Тот Бог родился под Рязанью.
А помер где?
Сбирает опер показанья
Вослед беде…

А мы теплеем, розовеем,
Выходим в лес.
У нас в лесу – ночные феи
И мелкий бес.

Когда они не на обеде
И не в Крыму,
Мы приглашаемся к беседе,
Как два му-му.

С похмелия не говорится,
Но чуток слух,
И воет сука ли, волчица,
Одно из двух.

Темно витийствуют, холеры.
Слова, слова…
И под шумок лишь крепнет вера
В те дважды два.