Владимир Свешников-Кемецкий: на тюремном, еле смятом ложе

Пташий щебет слышен за решеткой.
Серый сумрак. Солнце не вставало.
Наготы небес прикрыть не в силах
Облаков истлевшие лохмотья...
В двери стукнули. Вставать пора.
На тюремном, еле смятом ложе
Приподнявшись, вновь обозреваю
Сей темницы скудное убранство —
Стол некрашеный, на нем холодный
Легковесный алюминий кружки,
Сахару огрызок, корки хлеба,
Три окурка, пара папирос...
Воробей — и тот меня богаче,
Воробей, что, сидя на решетке
И меня не удостоив взглядом,
Бурые взъерошенные перья
Быстрым клювом тщится причесать...
Постелю постель мою неспешно
И по камере с бесшумной щеткой
Я пройдусь, уборку совершая —
Пыль смахну и крошки со стола.
Щетку — к двери. Пусть ее оттуда
Заберет угрюмый надзиратель...
А потом, большой и молчаливый,
Принесет он к моему порогу
В чайнике из темно-красной меди
Бледный и неароматный чай...
Здравствуй, жизнь! Невзрачной и убогой,
Нищенкой в рассветном сером платье —
И такой приветствую тебя.

Москва. 1927

Чем это интересно

Жизненный путь Владимира Свешникова можно отследить лишь приблизительно. Точных данных о его жизни и смерти не существует.

Скорее всего, его отец, Сергей Свешников, был офицером царской армии.

Владимир Свешников «…принадлежал к какому-то известному дворянскому роду. В годы революции его родители эмигрировали, скитались, в конце концов, обосновались во Франции, в Париже. С ними и он. У него обнаружился поэтический талант, по-видимому, сразу о себе заявивший и бесспорный. Он был принят в салоне Гиппиус и Мережковского, пользовался там большим успехом». Так рассказывал о себе Свешников доктору исторических наук Александру Клибанову, с Кемецким он встретился в 1937 году в трюме баржи, везшей партию заключенных в лагеря Воркуты.

Поэт Борис Поплавский писал о своих парижских друзьях из творческого объединения "Через" (в него входили Илья Зданевич, Борис Божнев, Александр Гингер, Валентин Парнах, Георгий Евангулов, Сергей Шаршун):

Приятно пишет Александр Гингер
Достигши лучших чем теперь времён
И Свешников нежнейший миннезингер
И Божнев божий с неба обронён


Далее Клибанов вспоминал: «Но (Свешников) вскоре почувствовал, что в салоне ему душно — душно нравственно, так же, как физически душно было в этой барже. Он бросил салон, порвал вообще с кругами эмиграции и вступил во французский комсомол. Но он был поэт. Он не умел заниматься конспиративной политической работой, был выслежен в каких-то неугодных французской полиции действиях и выслан из Франции. Он переехал в Берлин. Там снова вступил в комсомол — Югенбунд, участвовал в подпольной работе, тоже был выслежен полицией, и на этот раз — при каких-то обстоятельствах, не помню — его переправили в Советский Союз. Он поселился на Юге, в каком-то большом городе. Попал в редакцию газеты «Заря Востока» (издавалась в Тифлисе), где работал корреспондентом, литературным правщиком. Жил хорошо, дышал полной грудью».

По другой версии, в 1926 году Владимир Свешников вместе с небольшой группой молодёжи получил разрешение вернуться в Советский Союз и поселился в Харькове. Отец не одобрял возвращения, и сын стал подписывать стихи фамилией матери.

Может быть, в Харьков Кемецкий попал после Тифлиса.

Историк Э.С. Столярова писала: «Еще один отзыв о Кемецком я получила от А. Н. Доррер, сестры жены еще одного поэта 20-х годов — Вл. Щировского… Она не очень много знала о Кемецком, написала мне, что Кемецкий и Щировский были друзьями, рассказала об одном эпизоде, который, как считал Щировский, стал поводом для ареста Кемецкого. Дело было в Харькове: «...в 27-м году был случай, когда однажды ночью, после совместных возлияний, где-то на площади Свешников кричал: «Продам свой плащ и уеду в Париж!» Кажется, даже расстилал этот плащ на камнях мостовой. Ведь это были еще совсем мальчишки!»

Поэт был обвинён в шпионской деятельности - в пользу то ли Франции, то ли Германии.

Судя по всему, приведенное выше стихотворение написано Кемецким вскоре после ареста, но еще до Соловков. В нем нет отчаяния, есть надежда, что все недоразумения разрешатся.

Здравствуй, жизнь! Невзрачной и убогой,
Нищенкой в рассветном сером платье —
И такой приветствую тебя.

Жизнь здесь еще Нищенка, но еще не Смерть, как в более поздних стихотворениях.

Академик Дмитрий Лихачев вспоминал о Кемецком периода Соловков: «Ему было на вид, если вглядеться, лет двадцать с небольшим. На самом деле ему было под тридцать. В 1929 году в конце или в начале 1930 года Володю поселили в камеру вместе со мной. Его стихи очень ценились, и его всегда немножко (в меру своих возможностей) подкармливали те, кто получал посылки. Поражала его искренность и непосредственность: на его лице отражались все его чувства. Его приходилось часто как-то заслонять и защищать, так как он сразу реагировал на каждую несправедливость, грубость. Было даже иногда что-то истерическое в его возмущенных криках. Свой гнев он направлял иногда даже против тех, кто ему помогал. Сокамерники ему всё прощали за талантливость его поэзии».

По большому счету, благодаря Лихачеву, читающая публика и узнала о поэте Кемецком: в своей книге «Мысли о жизни .Воспоминания» Лихачев отвел Кемецкому и его стихам 100 страниц из 500. Его Дмитрий Сергеевич считал самым талантливым и «настоящим» из всех соловецких поэтов. Как выглядел поэт, мы можем представить только по рисунку Лихачева: фотографий Кемецкого не сохранилось, по крайней мере, их нет в интернете.

По словам Лихачева, на Соловках Кемецкий был вечно голоден, ходил полным оборванцем. «Один из начальников лагеря женился на бывшей заключенной из интеллигентов. Она была восхищена его стихами, которые печатались в «Соловецких островах», и раза два посылала ему махорку и какую-то скромную еду… Он посвятил ей одно из своих стихотворений, напечатанное в «Соловецких островах» в 1930 году».

«Соловецкие острова» - политико-общественный и воспитательный журнал управления Соловецкими лагерями особого назначения и коллектива РКП (б),

Прекрасной незнакомке, любезно снабдившей меня пачкой махорки сонет-мадригал

Заброшен я в тринадцатую роту,
Где стены прошлым отягощены,
Где звук псалмов сменила брань шпаны,
Махорка — ладан, сумрак — позолоту.

Как древле жрец, которому видны
В мечтаньях небожителей высоты,
Пел гимн и смолы сожигал без счету
Во мгле святилищ, полных тишины, —

Так я, вам благодарный заключенный,
Под сводами собора заточенный,
Во храме обветшалом и глухом,

Спешу гиперборейской Афродиты
Восславить лик, увы, от взора скрытый —
Махорки воскуреньем и стихом.

1930 год

Журнал «Соловецкие острова» свободно продавался по всему Советскому Союзу и даже за рубеж.

По словам Лихачева, благодаря журналу Кемецкий познакомился с «одной школьницей где-то в Уфе, Перми или Вятке».

Девушка стала писать Владимру письма и посылать посылки. От имени своего и родителей она пригласила его приехать к ним в город.

Лихачев: «Потом, как мне говорили, она стала его женой, но это была, по-видимому, ошибка».

После Соловков, по иронии судьбы, Кемецкий попал в Кемь, город у Белого моря. В Кемперпункте (первом советском официальном концлагере) ждали своей участи те, чей срок освобождения приходился на время перерыва в навигации.

Ещё бесплодный снег мертвит поля,
Расстаться ветер не спешит со льдами,
И ветер ходит резкими шагами
Вдоль ржавых стен угрюмого кремля.

Непродолжительною, но бессонной
Бледно-зелёной ночью сколько раз
Готов был слух, молчаньем истомленный,

Гудок желанный услыхать для нас
О воле приносящий весть, быть может…
Но всё молчит. Лишь чайка мглу тревожит.

(1930, из стихотворения «Перед навигацией»)

После Соловков была ссылка в Архангельскую область, потом – Воронеж, затем, по некоторым сведениям, Кемецкий обосновался в Уфе. После Уфы был Орел, затем Керчь, где он работал корректором в редакции газеты "Керченский рабочий".

22 августа 1936 года Кемецкого арестовали. Особым совещанием при НКВД СССР 3 января 1937 года по обвинению в "контрреволюционной троцкистской агитации" приговорен к 5 годам ИТЛ и отправлен в Ухтпечлаг.

23 ноября 1937 года заключенный Свешников был арестован по обвинению в "контрреволюционной агитации" и участии в "Союзе заключенных". 21 декабря 1937 года тройкой УНКВД Архангельской области по ст. 58-10-11 УК РСФСР он был приговорен к расстрелу. 29 января 1938 Владимир Кемецкий был расстрелян.


Стихи о неосуществленном

Жизнь доживая молча, в стороне
От городов, от войн, от революций,
Я часто думаю о той стране,
Откуда я пришел, чтоб не вернуться.

И в мыслях вижу села, и дома,
И виноградники, где солнца много,
Курчавый склон зеленого холма,
Большой платан и белую дорогу.

А дальше, за покрытою плющом
Оградою, незыблем и спокоен,
Виднеется провинциальный дом,
Который не был на земле построен.

Там самого себя я нахожу
Среди цветов и вьющихся растений
С бокалом блещущего льдом анжу,
С раскрытой книгой - томиком Монтеня.

И этот "я" - задумчивый старик,
Познавший сладость мудрого безверья,-
Искусство знает - жизни каждый миг
Исследовать бесстрастно и измерить.

Быть зрителем - то жребий для мужей
Прекраснейший. И зрит он благосклонно
Смятенье войн и ярость мятежей
Издалека, с высокого балкона.

В прохладном ветре слышен ангелюс,
Алеет пыль над светлою дорогой...
О, ясный вечер. Тщетно я стремлюсь
К прозрачности твоей, простой и строгой.

Монтень, Монтень... Земля твоих полей
Хранит мой след, бесцельный и тревожный,
Но мудрости насмешливой твоей
Отведал я непоправимо поздно.

Ах, я наследство промотал давно
Истории на лживом ипподроме...
Гуляет стужа в разоренном доме,
И ночь ползет в разбитое окно.

А ветер - он фанатик и схоласт,
Он весь насыщен яростью столетья -
Анафеме торжественно предаст
Вас, ямбы, порожденные сейчас,
Вас, запоздалого сомненья дети...

Соловки, 1929 г.