1. «Злой и грустной полоской рассвета…» Гармония одиночества.
* * *
Злой и грустной полоской рассвета,
Угольком в догоревшей золе,
Журавлём перелётным на этой
Злой и грустной земле…
Даже больше – кому это надо –
Просиять сквозь холодную тьму…
И деревья пустынного сада
Широко шелестят: «Никому».
Стихотворение входит в книгу «Розы» – первый поэтический сборник, изданный уже после отъезда Иванова из России (1931). Это стихотворение демонстрирует эволюцию поэта, как и вся книга – ее уже нельзя назвать «
сборник вполне приятный», как София Парнок иронически отозвалась о книге «Вереск» (1916), сказав, что «
индивидуальность Г. Иванова можно определить типом тех, кого он напоминает». Стихи «Вереска» были безупречно изящны, как идиллическая живопись, и автор всячески подчеркивал их предметный эстетизм, выбирая в качестве сюжета то картину, то старинный интерьер. Но отныне язык его произведений становится скупее и лаконичнее, а смысл концентрируется на небольшом пространстве текста. Поэт-эстет, которым выглядел Иванов в «Вереске» и других ранних сборниках, уходит, и теперь стихи предельно экономны: текст лишен субъекта, и трудно определить, к кому или чему относится большая его часть. Художественный эффект достигается минимальными средствами. На фоне образного ряда, составляющего первую строфу, фраза «
просиять сквозь холодную тьму» прочитывается одновременно как уготованная всему земному судьба и как сознательный выбор. Так в стихотворении рождается ощущение гармонии на фоне одиночества.
2. «Грустно, друг. Всё слаще, всё нежнее…» От романтического к настоящему.
* * *
Грустно, друг. Всё слаще, все нежнее
Ветер с моря. Слабый звёздный свет.
Грустно, друг. И тем ещё грустнее,
Что надежды больше нет.
Это уж не романтизм. Какая
Там Шотландия! Взгляни: горит
Между чёрных лип звезда большая
И о смерти говорит.
Пахнет розами. Спокойной ночи.
Ветер с моря, руки на груди.
И в последний раз в пустые очи
Звёзд бессмертных – погляди.
Еще одно стихотворение из сборника «Розы», изданного в 1931 году.
Георгий Иванов очень часто обращается к творчеству других поэтов или к ним самим, встраивая в свои произведения цитаты из их произведений, отсылки, упоминания. Например, в поздних стихах поэт говорит с
Пушкиным («
Александр Сергеевич, я о вас скучаю»), причем
Пушкин здесь не символ – солнце русской поэзии, а простой человек. Его роднит с Ивановым вовсе не поэтический дар, а смертность, человечность: «
Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже / Захлебнуться горем, злиться, презирать / Вам пришлось ведь тоже трудно умирать».
В стихотворении «Грустно, друг. Всё слаще, всё нежнее…» поэт вступает в диалог, но не с другим автором, а с самим собой. В сборнике Иванова «Вереск» есть стихотворение о Шотландии, в котором лирический субъект горюет о том, что ему приходится покинуть родину. Текст того стихотворения проникнут романтическим настроением, «шотландские» элементы пейзажа в нем – условные образы, декорации. Теперь же «повзрослевший»
Георгий Иванов открыто заявляет о том, что отошел от романтизированной эстетической позиции. Новое стихотворение еще во многом следует романтизму: запах роз и «
руки на груди» вполне в его духе. Но полемика с собственными предыдущими опытами и настоящая, а не условная безнадежность, транслируемая в тексте, свидетельствуют о том, что голос поэта меняется и становится особенным.
3. «Синеватое облако…» Цвет и композиция как носители смысла.
* * *
Синеватое облако
(Холодок у виска)
Синеватое облако
И ещё облака…
И старинная яблоня
(Может быть, подождать?)
Простодушная яблоня
Зацветает опять.
Всё какое-то русское
(Улыбнись и нажми!)
Это облако узкое,
Словно лодка с детьми,
И особенно синяя
(С первым боем часов…)
Безнадёжная линия
Бесконечных лесов.
Ранний Иванов многоцветен: например, сборник «Вереск» отличается изобразительностью, описательностью и пестрит «
медной луной», «
красными фраками», «
янтарно-жёлтым лоском», «
розовой пеной», «
шёлком зелёным», «
алым вечером» и т.д. Но, начиная со сборника «Розы», пестрота исчезает, а те цвета, которые остаются в текстах, отдаляются от своего языкового значения, превращаясь в символы, узнаваемые черты ивановского творчества. Синий цвет в разных его оттенках постоянно присутствует в зрелых стихах
Георгия Иванова. Поэт делает его универсальной метафорой, полное содержание которой с трудом определимо: синий может означать «даль», «холод», «одиночество», даже «Россию» («
синие сумерки нашей страны»).
Еще одна примета ивановской поэзии, присутствующая уже не в образной, а в синтаксической структуре стихотворения «Синеватое облако», – парантеза, на которой оно построено целиком. Основной текст и текст в скобках образуют два параллельных сюжета: первый описателен, статичен и на первый взгляд как будто не имеет четкого субъекта, а второй – это как раз место, куда помещен субъект, обсуждающий с самим собой самоубийство. Две линии текста все время перебивают друг друга; смысловые и эмоциональные контрасты между ними создают напряжение, из которого и вырастает художественный эффект.
Георгий Иванов добивается его минимальными средствами: парантеза позволяет вести обе линии, не связывая их между собой синтаксически или логически. Графическая организация каждой строфы и внутренняя целостность каждого из сюжетов, несмотря на внешнюю разорванность, достаточны, чтобы читатель опознавал их и при этом воспринимал во взаимодействии друг с другом.
4. «Строка за строкой. Тоска. Облака…» Деконструкция текста как выражение отчаяния.
* * *
…И Леонид под Фермопилами, Конечно, умер и за них.
Строка за строкой. Тоска. Облака.
Луна освещает приморские дали.
Бессильно лежит восковая рука
В сиянии лунном, на одеяле.
Удушливый вечер бессмысленно пуст,
Вот так же, в мученьях дойдя до предела,
Вот так же, как я, умирающий Пруст
Писал, задыхаясь. Какое мне дело
До Пруста и смерти его? Надоело!
Я знать не хочу ничего, никого!
…Московские ёлочки,
Снег. Рождество.
И вечер, — по-русскому, — ласков и тих…
«И голубые комсомолочки…»
«Должно быть, умер и за них».
Это стихотворение из сборника «Посмертный дневник» (1958), опубликованного уже после кончины
Георгия Иванова и пронизанного чувством отчаяния, которое только нарастало в позднем творчестве поэта, «
в мученьях дойдя до предела». Стихотворение «Строка за строкой. Тоска. Облака…», как и многие стихи сборника, посвящено беспощадному ироничному наблюдению поэта за бессмысленностью и мучительностью своего существования. Ирина Одоевцева, жена Иванова, писала издателям, что боится публиковать некоторые из последних стихов мужа – так тяжелы они для читателя. Последняя часть стихотворения – снова автоцитата, но это уже не разговор с собой прошлым, а деконструкция ранее написанного поэтом текста, напоминающая обрывки мыслей, которые появляются у тяжелобольного, бредящего человека. Цитата из того же текста предваряет стихотворение в качестве эпиграфа, но в самом стихотворении фраза «
должно быть, умер и за них» читается как обращенная поэтом уже к самому себе. И рождественские елочки – один из «русских» образов, которые снова и снова откликаются в поздних ивановских стихах, как обращение к чему-то родному, навсегда ушедшему.
5. «За столько лет такого маянья…» Игра в отчаяние и его преодоление.
* * *
За столько лет такого маянья
По городам чужой земли
Есть от чего прийти в отчаянье,
И мы в отчаянье пришли.
– В отчаянье, в приют последний,
Как будто мы пришли зимой
С вечерни в церковке соседней,
По снегу русскому, домой.
«Отчаянье я превратил в игру» – так написал Иванов в одном из своих стихотворений. Отчаяние действительно является смысловой и эмоциональной доминантой в его поздних стихах, и поэт иногда доходит до цинизма в препарировании своих страданий, насмешке над ними. Однако ивановское творчество не имело бы такой поэтической ценности, если бы превратилось в простое проговаривание боли. Первая строфа стихотворения констатирует отчаяние лирического субъекта, но вторая, вступая с ней в противоречие, раскрывает новое, неожиданное содержание этого понятия: «
прийти в отчаянье» означает «прийти домой». В тексте возникает мотив утешения, примирения со смертью как концом жизненного пути, куда прийти можно только «
по снегу русскому», с которым
Георгий Иванов так никогда и не расстался.
