Муза Павлова: «Нет ли под скамейкой смерти»

Чем это интересно

В своих воспоминаниях поэт Леонид Мартынов приводит разговор с Анной Ахматовой. В нём он упомянул Музу Павлову – и, видимо, это не очень понравилось «Музе Царского села»: «Она даже как бы фыркнула: видно, добрая, но бесцеремонная Муза ей чем-то насолила». Далее, размышляя о личности Ахматовой, Мартынов пишет о Дебюсси, Равеле, Стравинском и подытоживает: «Вот какой музыке она могла внимать когда-то! И не удивительно, что она фыркнула на Музу Павлову с ее милыми, но довольно примитивными экзерсисами». Думается, поэт был несправедлив в своей оценке. Во-первых, окружение Павловой было не менее «артистическим» (из композиторов здесь можно упомянуть Шостаковича, Свиридова), а во-вторых, ее стихи вряд ли можно назвать «примитивными экзерсисами».

Муза Павлова известна прежде всего как драматург и переводчица, и уже потом – как поэтесса. При жизни ее стихи издавались всего лишь несколько раз: единственный полноценный сборник «Полосатая смерть» вышел в 1943 году, а восьмистраничная книжка – спустя 50 лет. Отдельные стихотворения (обычно не более двух-трех) вошли в антологии. Тем временем в архиве Павловой довольно много стихов, которые она оформляла в сборник (его план можно увидеть на фото). 

Стоит сказать несколько слов об архиве Музы Павловой. С ним мне удалось познакомиться в декабре 2021 года на встрече с невесткой поэтессы, Инной Сергеевной Шершовой. Отправляясь к ней, я рассчитывала поговорить о Владимире Буриче и увидеть его рукописи, но, к сожалению, они сгорели во время пожара. О творчестве Павловой мне, признаться, было известно довольно мало: я была знакома лишь с некоторыми ее пьесами и переводами. Удивительно, что о ее стихах столько лет знали только друзья и знакомые. А ведь Павлова, как замечает писатель Чингиз Гусейнов, «была ярчайшим поэтом, писала стихи в стилистике сверхмодной, абсурдистские (из рифм ее: "прекрасно" — "Пикассо")…»

Наследование традициям обэриутов и европейскому театру абсурда (в особенности Эжену Ионеско) проявилось не только в драматургии, но и в поэзии Павловой. К слову, в плане сборника есть также стихи, которые вошли в пьесы – например, «Песенка из пьесы для балагана "Родной досуг – II"». Творчеству Павловой присущи традиции балаганного театра, карнавальной культуры. В нем прослеживается «сближение далёкого, разъединённого», игра с «резкими переходами и сменами, верхом и низом» (по М.М. Бахтину) и, наконец, смена масок, перевертыши. В «Песенке…» эти черты проявляются особенно ярко – как и игра с созвучиями:

генерал стал ветераном

ветеран – ветеринаром

младотурок – драматургом

Еще одна важная тема, отчасти также связанная с карнавализацией, – цирк. Ему посвящено довольно много стихотворений (в основном это сюжетная лирика). Порой их даже можно назвать драматическими сценками. К примеру, в стихотворении «Цирк» (1957) – пять частей, каждая из которых представляет собой отдельную сцену. В нем задействовано довольно много персонажей. Истории большинства развиваются «здесь и сейчас», во время представления:

Вот Нина и Ваня,

молодожены,

за ленивыми львами

следят напряженно.

Лев прыгает высоко,

кладет на плечи девчонке лапы,

и Ваня в Нинино шепчет ушко:

«А ты, котеночек, так могла бы?»

И здесь же – изнанка жизни развлекающего публику артиста, причем не только человека, но и льва:

А лев печален

всему вопреки,

лев тоскует по Африке,

ему надоели трюковые прыжки

и цирковые гаврики.

О войне Муза Павлова пишет, вновь показывая обратную сторону, открывшуюся ей в эвакуации. В стихах этой тематики часто появляются инвалиды – очень точный образ, свидетельствующий о цене победы. Интересно, кстати, что в стихотворении «Марш инвалидов» Павлова пишет о победе в 1944 году (согласно авторской датировке):

Мы победители, герои, инвалиды,

пусть вырубят сады для наших костылей,

пусть нас благословят за прошлые обиды

и вычешут окопных вшей.

В более поздних стихах – бытовых зарисовках – война по-прежнему неотделима от судеб героев (например, в «Июнь висит полоской серой…»). И неважно, что времена другие и пенсионеры не размышляют о своих потерях, а толкуют о «"коммюнике" / "пресс-конференциях", "протестах"». Уже незначительная для героев, но значимая для читателя деталь вновь появляется – уже в 1960 году:

и так сидят они часами в холодке,

на солнце выставив протезы.

Сидят, чему-то улыбаются,

о палку подбородком упираются…

Стихи Павловой 1970-х – 1980-х годов в чем-то перекликаются с поэтикой Владимира Бурича. Им свойственна предметность (правда, не столь избыточная, как у Бурича), которая создает эффект некой замкнутости, ведь атрибуты, сопровождающие каждый новый день, не меняются. Павлова вновь показывает изнанку, скрытую, как правило, за повседневностью, бытом: «Сильные гложут баранью ногу, / слабые пьют кефир».

Сквозь покой, созерцательность проглядывает смерть. При этом в ее восприятии смерти, как и у Бурича, отсутствует драматизм – она представлена как процесс постепенного умирания, который запускается уже при жизни:

у корней

догнивают

перезрелые яблоки любовей

скоро все покроется снегом

Мужчина и женщина из одноименного стихотворения – это «прекрасная постройка», из окон которой, «сверкая как зимнее солнце», уже «глядит белоснежная смерть». Но в поэзии Павловой нет того, что появляется у Бурича: мучительного чувства цикличности или «протезов ощущений», которые надо изготавливать для сносного существования. Это, скорее, спокойное принятие, наблюдение за течением жизни и естественным ходом вещей.

Драматургия и поэзия Музы Павловой, безусловно, требуют более глубокого осмысления. Думается, в настоящее время, когда постепенно открываются незаслуженно забытые имена, появятся исследования ее индивидуальной поэтики и богатых литературных связей.

Справка об авторе

Муза Константиновна Павлова родилась 10 января 1917 года (по старому стилю – 28 декабря 1916 года) в Перми. По другим данным, она убавила себе в паспорте три года.

Инна Шершова, невестка поэтессы, вспоминает, что Павлова с отличием окончила Ленинградскую консерваторию «по классу рояль-орган и работала год тапером в ресторане». Во время Великой Отечественной войны была в эвакуации. Первый (и единственный) сборник стихов Павловой «Полосатая смерть» был издан в Ереване в 1943 году. 

В 1950 году Муза Павлова познакомилась с известным турецким поэтом Назымом Хикметом. Впоследствии она стала главным переводчиком его стихов. Чингиз Гусейнов писал: «Муза не очень афишировала собственное творчество, была, как о ней говорили, "Тенью Назыма Хикмета"». Павлова переводила также стихи Генриха Гейне, Адама Мицкевича, Юлиана Тувима, рассказы Славомира Мрожека, пьесу Эжена Ионеско «Урок» и т.д.

В редакциях Павлову очень ценили – и за качество переводов, и за невероятный темп работы над ними. По свидетельству Инны Шершовой, поэтессу подозревали даже в том, что «у нее есть команда, которая помогает ей качественно и в кратчайшие сроки выполнить любую работу». Желая доказать обратное, Павлова предложила «закрыть ее в комнате, дать любой текст для поэтического стихотворного перевода и определить время». Естественно, «испытание» она прошла. Вскоре представители издательства принесли ей внушительную стопку стихов вьетнамских поэтов (для крупного сборника). Для работы выделили месяц, но переводы были сданы через три недели.

В 1957 году состоялась судьбоносная встреча Павловой с Владимиром Буричем – поэтом-верлибристом, с которым они проживут в браке почти сорок лет. Во многом именно благодаря ей были опубликованы сборники Бурича: «Муза сидела, заставляла его собирать материал. Говорила с редактором, ездила в редакцию». «После Музы все женщины мне кажутся пресными», – писал о Павловой поэт.

Муза Павлова и Владимир Бурич

Павлова была погружена в артистическую среду, общалась с Георгием Свиридовым, Дмитрием Шостаковичем, Николаем Глазковым (оставившим ей много посвящений), художником Виталием Горяевым, Лилей Брик и др. К Брик, кстати, поэтесса привела молодого Эдуарда Лимонова – «на запись». В «Книге мёртвых» Лимонов пишет об этой встрече: «Катанян [муж Лили Брик. – К.Б.] записал меня на какой-то сверхпрофессиональный магнитофон с бобинами, я читал долго – кажется, час, – стихи. "Я думаю, вы ей понравились", – сказала Муза Павлова, когда мы вышли».

Особое место в творчестве Павловой занимает, конечно, драматургия. Два сборника ее пьес вышли лишь в начале 1990-х, и в целом они были мало известны в России. В этом плане показательна история, рассказанная Инной Шершовой: «Она писала их [пьесы. – К.Б.] в стол …печатала, сама сшивала. Читали своим приятелям. Мы уезжали надолго, прятали их под тахту. Обнаружили, что несколько паркетин выпали. И вот туда мы прятали пьесы».

Владимир Бурич, Муза Павлова и Инна Шершова

За рубежом Павлову-драматурга оценили намного раньше, чем на родине. В конце 1960-х – 1980-х годов вышли как минимум три книги ее пьес. Постановки проходили в Варшаве, Праге, Белграде, Париже, Стокгольме и т.д. Отзывы, помещенные на форзацах русского издания 1991 года (М. К. Павлова. Балаган на площади и другие сатирические произведения. – М.: Прометей, 1991), – тоже сплошь зарубежные: «Творчество Музы Павловой – это новые и значительные страницы русской драматургии. Чтение этих пьес приводит к мысли о Гоголе, Зощенко, Платонове, а также о европейских корифеях абсурда Кафке и Ионеско» (Миливое Йованович, Белград).

Последние десять лет жизни Муза Павлова, пережившая инсульт, сильно болела. Поэтесса умерла 25 января 2006 года.

Марш инвалидов

Мы победители, герои, инвалиды,

пусть вырубят сады для наших костылей,

пусть нас благословят за прошлые обиды

и вычешут окопных вшей.

Мы тонны рук и ног в болотах разбросали,

мы доноры земли – пусть нам воздаст она.

Сулила нам одни салюты и медали

победоносная война.

Тех, кто без ног, без рук, повыше поднимите,

глухим в награду дайте аппарат,

слепых вперед, их под руки ведите,

живей, ребята, на парад!

Потом на пенсию впишите нас в реестры,

от глаз фарфоровых гоните грязных мух,

пускай гремят военные оркестры,

у смены поднимают дух.

Нам водки хочется, да охмелеть нам трудно,

нам девок хочется, да нечем их обнять,

зато узнали мы, как в этом мире чудно,

как радостно дышать!

(1944)

Укротительница львов

Быть может, это снится мне,

а может быть, и нет –

нарядный цирк горит в огне,

и кто-то скачет на коне

мальчишкой в сорок лет.

Собачки, коротая век,

танцуют гопака,

и вот уже сверхчеловек,

не зажимая белых век,

висит у потолка.

Как разноцветный пароход,

с оркестром на борту,

арена медленно плывет,

и мы сидим, открывши рот,

в веселье и в поту.

Мне было весело в тот миг,

когда в пяти шагах

я увидала свой двойник

на розовых ногах.

Девчонка в платье из цветов,

в глазах нарядных боль…

Та укротительница львов

мою играла роль.

Под гримом спрятав страх и грусть,

гляделась в зеркала

и улыбалась наизусть,

и наизусть лгала.

Но вот раскланялась она

и скрылась, погляди…

И я осталась здесь одна

с ее судьбой в груди.

(1945)

Артисты без фамилий

Закоулками памяти

в зону этого дня

возвращаюсь военными вехами.

Соликамск. Госпиталь. Суетня.

Чей-то радостный возглас:

                       – Артисты приехали!

Наконец сняты шубы.

Развязаны шали.

– Вы слыхали? С утра было 40! Вот это

                                               мороз!

Уши трет баритон.

– Вы напрасно ушанку не взяли.

Балерина у зеркала

              пудрит синий от холода нос.

О как ждали их здесь! Как их ждали!

Зал набит до отказа: лубки, костыли и

                                             повязки.

Санитарки в дверях.

Первый ряд для врачей и сестер.

Мельпомены солдатской дети.

Никогда не забуду

неуклюжие ваши пляски,

эту чтицу худую,

пожилого певца…

У зенитчика,

которого привезли на коляске,

счастливая улыбка

не сходила с лица.

(1947)

Ночь

Стихает понемногу.

Притворяется мирным мир.

Сильные гложут баранью ногу,

слабые пьют кефир.

Прячась от смерти, руками-граблями

натягивают одеяло по брови.

Где-то делят награбленное,

смывая пятнышки крови.

(1959)

* * *

Июнь висит полоской серой,

пенсионеры заполняют скверы,

торопятся занять свои скамейки,

потолковать насчет Америки.

Здесь то и дело слышится: «коммюнике»,

«пресс-конференция», «протесты»,

и так сидят они часами в холодке,

на солнце выставив протезы.

Сидят, чему-то улыбаются,

о палку подбородком упираются,

потом встают, но прежде чем уйти,

заглядывают под скамейки

на всякий случай – нет ли под скамейкой смерти.

Бывает, что она сидит,

прикинувшись собакой или кошкой,

тогда они тихонечко уходят,

ступая осторожно по песку,

и – прямо к винному ларьку.

(1960)

Ода пошлости

Слава пошлости,

создавая которую,

бог не сделал оплошности,

славлю пошлость матёрую,

отвергающую непродажное,

обожающую картонажное,

пропускающую драгоценное,

охраняющую сокровенное

от миллионов ушей, глаз, щек пылающих,

с их замусоленными страницами,

с их ошибками

в переписанных наспех стихах,

с постоянными откликами в газетах

выражаем свою благодарность

свое возмущение

желаем

еще лучше и больше.

Слава пошлости,

берегите ее насаждения,

это она охраняет

родник откровения

от публичного одобрения,

от эстрадно-концертного чтения,

охраняет

от поветрия мнения

геометрию гения.

(1961)

Песенка из пьесы для балагана «Родной досуг – II»

Все меняется течет

чтобы стать наоборот

кто был раньше скотоводом

нынче стал лермонтоведом

генерал стал ветераном

ветеран – ветеринаром

младотурок – драматургом

инкассатор – Сакья Муни*

вышибала – запевалой

Казанова – книгоношей

заводила – завотделом

женофоб – библиофилом.

(1967)

*Сакья Муни (Шакья-Муни) – одно из имен Будды

* * *

Что вы рисуете, художники, –

вы бы этого не рисовали,

если бы вы видели его лицо,

его лицо –

поле после сраженья,

когда окопы пусты,

а мертвые похоронены.

(1974)

* * *

На дереве моей жизни

шелестят и коробятся листья желаний

отсыхают и падают

ветки дружб

у корней

догнивают

перезрелые яблоки любовей

скоро все покроется снегом

(1974)

* * *

Мужчина и женщина

представляют прекрасную постройку,

с башнями, арками и галереями,

висячими садами

и водосточными трубами,

и с окнами, из которых,

сверкая как зимнее солнце,

глядит белоснежная смерть.

* * *

Человек ищет счастья – и вдруг

находит. Теперь не зевать.

Есть комната, жена-друг

и даже диван-кровать.

Человек корпит, чтоб купить,

и толстеет, как портмонет.

Ибо счастье – это тупик,

из которого выхода нет.

* * *

Пожар потух. И дым наш без огня.

Настал покой, которого так ждали.

И больше уж не мучает меня

твое лицо, размытое дождями.

Но время шло, тоски не утоля.

Во мне живешь ты, смутный и громадный,

на самом дне, как остов корабля,

потопленный своею же командой.

Над ним грохочет океанский вал,

идут суда, и ветер волны множит.

Но как бы океан ни бушевал,

он выкинуть из недр его не может.

(1982)

* * *

мальчик прячущийся за стеной страха

маленькое озеро пугающееся отражений

бабочка которая хочет вернуться в кокон

(1984)