Нет ничего менее женского, чем поэзия Бланки Варелы

Бланка Варела – одна из главных поэтесс Перу второй половины XX века, важная фигура испаноязычной поэзии. В заголовок вынесена фраза поэта Октавио Паса о Вареле. Для нее характерно исследование глубин подсознательного минимумом средств. Prosodia представляет очерк о поэтессе и подборку ее избранных стихов в переводах Сергея Батонова.

Батонов Сергей

фотография Бланка Варела | Просодия

Сады огня, струи черных перьев


Бланка Варела – поэтесса, исследующая глубины подсознательного, добивающаяся максимальной выразительности минимумом применяемых средств. Основные темы ее творчества – поиск равновесия между жизнью и незримо, а временами и зримо присутствующей в ней смертью, обретение собственной идентичности из хаоса путем скрупулезного выстраивания собственного поэтического мира, позволяющего этот хаос упорядочить. Отсюда частое обращение к мотивам ложного восприятия окружающего, разлада, невозможности общения, перепроверки.


Родившаяся в 1926 году в Лиме в семье журналиста и известной сочинительницы перуанских вальсов Эсмеральды Гонсалес Кастро, Бланка Варела принадлежала к поколению пятидесятников, о котором Октавио Пас писал так:


«Это были несчастливые времена. Мы вышли из военных лет, но все двери перед нами были закрыты – простирался лишь длинный туннель (тот же, что и теперь, но беднее и обнаженнее, все тот же тоннель, только заканчивающийся тупиком)… Те годы не были ни роскошным пожаром, как в 1920-х, ни огненными всплесками 1930-1939 гг. Это был, наконец, новый мир, настоящее начало "современности". Абстрактный, не мигающий свет, сознание, которому не за что уцепиться вовне. Взгляд бесконечно скользил по гладким стенам, пока не растворялся в их идентичной белизне, пока он не исчезал – вместе с ней – в однородной, без единой трещины стене. Туннель пустого взгляда, не обвиняющего и не оправдывающего, не разделяющего, но и не объемлющего. Прозрачность, отражение, взгляд без вглядывания…


Некоторые не отчаялись. Самые упорные, самые смелые. Пожалуй, самые невинные. Одни подались в философию. Другие – в политику. Некоторые закрыли глаза и вспомнили: там, с другой стороны, в "другие времена" каждое утро вставало солнце, были деревья и вода, ночи и горы, насекомые, птицы, звери. Но стены были непроницаемы. Отвергнутые, мы искали другой выход – не вовне, а внутрь. Но внутри тоже никого не было: только пустыня взгляда…


Мы не верили в искусство. Но мы верили в действенность слова, в силу знака. Поэма или картина были изгнанием нечистой силы, заговором против пустыни, заклинанием от шума, пустоты, зевоты, клаксона, бомбы. Писать означало защищать себя, защищать жизнь. Поэзия была актом законной самообороны. Писать – высечь искры из камня, вызвать дождь, прогнать призраков страха, силы и лжи. На каждом углу были ловушки. Ловушка успеха, ловушка "скомпрометированного искусства", ловушка ложной чистоты. Крик, проповедь, молчание – три вида дезертирства. Против этой троицы – песня. Мы все пели в те дни. И среди этих песен – одинокая песнь перуанской девушки – Бланки Варелы. Самой таинственной и застенчивой, самой естественной. Сады огня, струи черных перьев… Ее стихи не объясняют и не рассуждают. И это не самонадеянность. Это знак, заклинание от мира, идущее ему навстречу, черный камень, татуированный огнем и солью, любовью, временем и одиночеством. А также это исследование собственного сознания» (из предисловия к книге Б. Варелы «Этот порт существует», 1959).


Свои первые стихи Бланка Варела сочинила в девятнадцать лет. Во время учебы в Национальном университете им. Св. Марка, где она изучала словесность и педагогику, в круг ее общения входили молодые литераторы – представители перуанской интеллектуальной элиты: эссеист, поэт и журналист Себастьян Салазар Бонди, писатель и поэт Хавьер Сологурен, поэт и художник Хорхе Эдуардо Эйельсон, а также художник Фернандо де Жижло, ставший впоследствии ее мужем.


В 1947 году, окончив университет, она начинает сотрудничество с лимским журналом «Лас Морадас» (исп. «Обители»), публикует отдельные стихотворения в местных газетах «Пренса» и «Насьон», а в 1949 году, вступив в брак с де Жижло, переезжает с ним в Париж, покоренный в это время сюрреалистами. Друг семьи Октавио Пас вводит прибывшую пару в общество Андре Бретона, Жан-Поля Сартра, его жены Симоны де Бовуар, Анри Мишо, Фернана Леже, Альберто Джакометти.


По настоянию Паса поэтесса публикует первую книгу своих стихотворений «Этот порт существует». Находя в ее творчестве влияние сюрреализма и андалузской поэтической школы (Федерико Гарсиа Лорка, Луис Сернуда и Висенте Алейсандре), Пас не сомневается в его самобытности и отмечает в качестве одной из особенностей поэзии Бланки Варелы гендерную принадлежность лирического героя: «В ее ранних стихах от избытка то ли гордости, то ли застенчивости она не позволяет себе говорить от своего имени, и выражает свое поэтическое "я" от имени абстрактного мужчины. Однако по мере погружения в себя – и в то же время по мере углубления во внешний мир – ее женское начало раскрывается и берет верх. Несомненно, нет ничего менее женского, чем поэзия Бланки Варелы; и одновременно нет ничего более отважного и женственного. Ее поэзия сдержанна, но взрывоопасна, это поэзия бунта: "Цифры полыхают. За каждым числом тянется шлейф дыма, каждая цифра верещит, как отравленная крыса..."»


После пяти лет жизни в Париже супруги переезжают на год во Флоренцию, затем в Вашингтон и Нью-Йорк, что было связано с художественной деятельностью мужа. Бланка Варела пишет стихи и статьи для литературных журналов, переводит. Произведения этого периода вошли во вторую книгу «Дневной свет», опубликованную через год после возращения в Перу (1963).


В браке с Фернандо де Жижло родились два сына. Дом художника и поэтессы стал местом притяжения местной интеллигенции: здесь появлялись Марио Варгас Льоса, Эмилио Вестфален, Хосе Мария Аргедас, временами – Хуан Рульфо, Хулио Кортасар и Пабло Неруда. В этой творческой атмосфере пишутся книги «Вальсы и другие ложные признания» (1971), «Неприличная ода» (1978), «Материальные экзерсисы» (1978) и после длительного перерыва – «Глиняная книга» (1993).

В поэзии Варелы возникают мотивы материнства, осмысляются отношения с детьми, в том числе удаление от них по мере их взросления. При этом появляется тема бессилия человека перед лицом происходящей в мире несправедливости, откуда вырастает пренебрежительное отношение к Богу, который бросил свои творения на произвол судьбы. Конфликт между неудовлетворенностью и принятием неизбежного, поиск истины осложнены ловушками мнимого, где свет не проясняет эту истину, а, ослепляя, ведет к ее утаиванию. Напротив, ночь, погружение в себя, в тень сновидения, не требует света, а лишь одиночества, в котором нет фальши. Обманчивость слова требует тщательной и отточенной работы с ним, которая воспринимается как битва:


Поэма
как великая битва
вызывает на поле боя
где один лишь противник – я
и скопища слов заверть


В 1996 году поэтесса переживает смерть младшего сына Лоренсо, погибшего в авиакатастрофе. Это наложило отпечаток на ее дальнейшее творчество и прежде всего на книгу «Звериный концерт» (1999), а также на последнюю – «Обманчивая клавиатура» (2001). Поэзия последних лет Бланки Варелы беспощадна и печальна. Сама поэтесса не раз говорила, что в ее стихах уже заложено все, чтобы вместо концовки наступила всеобъемлющая тишина. В 2009 году Варела скончалась после продолжительной болезни, вызванной кровоизлиянием в мозг, в результате которой она более двух лет была не в состоянии писать или говорить.


Творческое наследие Бланки Варелы включает следующие книги:


Этот порт существует / Ese puerto existe (1959)
Дневной свет / Luz de día (1963)
Вальсы и другие ложные признания / Valses y otras falsas confesiones (1971)
Неприличная ода / Canto villano (1978)
Материальные экзерсисы / Ejercicios materiales (1978)
Глиняная книга / El libro de barro (1993)
Звериный концерт / Concierto animal (1999)
Обманчивая клавиатура / El falso teclado (2001)

Также в разных издательствах выходили многочисленные сборники стихов поэтессы, среди которых отметим «Путь к Бабелю» (Camino a Babel,1986) и «Там, где кончается все, раскрой крылья» (Donde todo termina abre las alas, 2001). Поэзия Бланки Варелы переведена на многие европейские языки, включая русский.


Творчество поэтессы отмечено медалью Габриэлы Мистраль (1996), премиями Октавио Паса (2001), Федерико Гарсия Лорки (2006) и Королевы Софии по ибероамериканской поэзии (2007).



Избранные стихотворения Бланки Варелы


Бланка Варела молодая.jpg



Порт Супе*

                                              Х. Б.

Все мое детство - на этом взморье,
укрытом небом таким бездонным:
с чем мне сравнить его необычайность –
с тенью стремительной, страшною тучей,
крыльев тревожащей круговертью,
домиков синью на горизонте?

Было: лишенная окон обитель,
Были: коровы подслеповатые,
Было: мутное пойло и птица, на падаль падкая.

О, море всех дней вереницы
море-горная круча,
зев холодного взморья дождливый!

Там отчий дом я сношу камнями сверкающими,
там разрушаю я клетку птиц-невеличек,
открываю бутылки, и черный дым,
вырываясь, аллеи воздушных садов нежно красит.

Встали часы мои рядом с высохшим руслом,
среди пыли и листьев на дне дрожащих,
в огненно-жгучих глазницах этой земли,
куда белые стрелы море пускает.
Время года застыло:
расходятся струями пальцы,
дух рыбий недвижим. Пески
долгая ночь накрыла.

Взморье люблю:
бездыханное зеркало, ветер
кружи́тся шальной там,
это огненный вал, наполняющий вкрай галереи,
это бисер полутеней и песка безупречный хрусталь.

Здесь на взморье карабкаюсь в черном колодце,
из ночи́ углубляясь все дальше в кромешную тьму,
ветру слепому навстречу, что овевает
пустые блестящие зраки,
или внутри омертвелого плода живу -
шелк удушает, тяжесть давит пространства
вод, населенных венцами бескровными.
На этом взморье я тот, кто проснется

крыльями бурой листвы окруженный,
кто ветвь населяет пустую, кто видеть
ночь не желает.

Здесь мои корни  - на этом взморье -
несовершенные руки,
жаркое ложе,
одна на котором рыдаю.

(из книги «Есть такой порт», 1949–1959)

*небольшой рыбацкий городишко на севере Перу, где прошло детство поэтессы.



Дивертисмент


В сумерках пляж,

на руках сюда солнце выходит непринужденно,

в поводу у него старая площади кляча,

багряная

деревянная,

возвышается колокольней над морем

со статуями

бледных апостолов

рты их открыты

гортань почернела от стольких

с Господом разговоров

и отхлебывания его поутру́

глотками зеленоватыми,

заставая его средь чаек врасплох,

он ведь – самец-пингвин с глазами просо́ленными

или древняя черепаха,

лес озаряющая любовью.


И солнце выходит,

и боль на пляже – женщина бородатая,

усилие стародавнее,

отнюдь не это фортепиано в песке,

ни раздевшийся Моцарт,

как эта девочка дерзкая, вольная,

в прятки играющая с тенью своей

и со всеми тенями

и смертью –

ухмылкой сплошной в поддельном

этом саду,

в тот особенный день,

нежданный,

тот, что как снег на́ голову.


Вуаля! Я белая и пушистая –

но назавтра – зеркалу биться,

красть вору у вора,

чертей вразумлять –

и времени мчаться,

и Моцарту мчаться

и не возвращаться, лишь только сумраком

обращаться жуткого спектра

в печальных собраниях людей.

Будем же слушать ржание,

кончим апостола,

и друг друга полюбим лишь так:

в недоумении, пока молоды,

в пингвина вникая,

далеко-далеко от мучений

и непреклонного неба громадного.


(из книги «Есть такой порт», 1949–1959)



Экзерсисы


I

Поэма
как великая битва
вызывает на поле боя
где один лишь противник – я
я
и скопища слов заверть


II

облако обмануло

свет лжет

глаза

в вечном обмане

от стольких фабул не устают


III

несговорчива синь

не знает что пребывает в чужом зрачке

как бог в пустоте


IV

размышляю о пламенных крыльях музыки

но нет

не этого я боюсь

а струй взбешенного света – его приговора


(из книги «Вальсы и другие ложные признания», 1964–1971)



A rose is a rose*


Не двигаясь, ты пожираешь свет

Раскрылась, рдяная до неприличия

Ты – отвратительное совершенство

Эфемерного

И для поэзии губителен

Твой архаичный аромат


(из книги «Вальсы и другие ложные признания», 1964–1971)

*«Роза есть роза», англ. – цитата из одного из стихотворений Гертруды Стайн



Волшебство


Не важен день или час
Глаза закроем
Трижды ударим
об пол ногой,
Глаза откроем
все остается точно таким же


(из книги «Вальсы и другие ложные признания», 1964–1971)



Месье Моно петь не умеет


Дорогой мой
тебя вспоминаю как лучшую песню
эдакий апофеоз петухов и звезд впрочем ты уже не такой
и я не такая уже и мы уж не будем такими
и все-таки оба мы знаем отлично
что тишиною окрашен мой голос
агонией мушки
чье кончилось лето
глаголю устами всех врат что неважно закрыты
то ль заклинаю то ль призываю предательский ветер
памяти
заезженной этой еще изначально пластинки
в угоду окрашенной юмору времени
и его заболеваниям древним
красным
либо же черным
как впавший в немилость король перед зеркалом
в день накануне
и завтра и после и вечно
               
ночь в которую ты как в омут бросаешься
(из песни не выкинешь слова)
под бременем зна́мений
ненасытною сукой (un peu fort*)
прекрасною матерью (plus doux**)
всегда родящей всегда босою
чтобы не слышал олух что в тебя верит
распластать чтоб получше бдящего
сердце
что услыхать осмелится походку бесстыжую
жизни
в сторону смерти
пердеж комариный поток из перьев
бурю в чаше вина
танго

изменяется вещь от порядка действий
машиниста ошибка –
гнилая техника – повесть жизни своей продолжать

наоборот как в киноленте
грузный сон и
загадочный и он худеет
the end is the beginning***
крошечный свет и как надежда зыбкий
цвета белка яичного
и пахнет рыбой, молоком прокисшим
волчары пасть тусклая что уносит
тебя от Клуни к Салазар парку****
ковер кружащийся так быстро черный такой
что не понять уже
жив или мертв ты
или играешь
одну из этих ролей
о да, цветок из стали ты
будто кусок последний - скручен грязен нетороплив
чтоб поглотить тебя было полегче

любимый мой
все обожаю что не мое
тебя к примеру
пусть душа твоя под кожей ослиною скрыта
пусть из воска крылья твои что тебе подарила
ни разу не осмелился их применить ты
и тебе невдомек как о достоинствах своих сожалею
не приложу ума что поделать с коллекцией моих уверток
и вымыслов
и непристойностью моей ребячьей - ведь мне пристало оборвать эту сказку
теперь уж поздно
ведь воспоминание подобно песне
и худшая из них - та что ты любишь неповторимая
другого чистого листа не вынесет
и нету смысла мне находиться здесь
разрушая
то чего нет

любимый мой
вопреки всему этому
все остается прежним
цеплянья философские после душа
холодный кофе сигареты в Монтекарло горечь
ил зеленый
прочная жизнь по-прежнему всем пригодна
невредима облаков глупость 
неизменна непристойность герани
в целости чесночная постыдность
божественно срут голубочки
среди неба
апреля
Мэндрейк***** разводит кроликов в одном из
кругов ада
и то и дело застревает ножка краба
в ловушке быть
или не быть
или такой: того не хочу – хочу другого
знакомы
такие вещи тебе – происходят с нами
их следует забывать чтоб они повторялись
вот например рука с крыльями
и руки нету
иль кенгуру история – та что либо жизнь либо
сумка
или о капитане навеки запертом
в пустой бутыли
или пустое чрево но с крыльями
а без чрева
ты знаешь -
страсть напасть
поэзия проза
секс успех
или наоборот
пустоты врожденные
и пестренькая яйцеклетка
средь миллионов и миллионов
яйцеклеток таких же пестрых
я и ты
you and me
toi et moi******
чай на двоих среди тишины необъятной
и моря безвременности
на горизонте истории
ведь мы всего лишь рибонуклеиновая кислота
но РНК всегда влюбленная


(из книги «Неприличная ода», 1972–1978)

*фр. здесь «что несколько резко»
**фр. здесь «что будет помягче»
***англ. «конец – это начало».
****противопоставление американского актера Джорджа Клуни и парка в Лиме, вероятно, намекает на возвращение поэтессы из США в Перу, действительно имевшее место в ее биографии.
*****волшебник Мэндрейк (англ. Mandrake the Magician) – популярный в Америке персонаж комиксов, публиковавшихся начиная с 1934 года.
******фр. «я и ты».



Вороний дом


все оттого что плохо сваренной реальностью
тебя кормила
из-за несметного числа цветов столь жалких зла
из-за абсурдного полета этого с болотом эго
вровень

тебя из лабиринта моего
я отпускаю сын мой
вина в том не твоя
и не моя
о бедный мой малыш
я безупречный твой портрет запечатлела
наперекор сгущающейся мгле
мёд век
созвездие щеки
навек закрытой для прикосновенья
и расстояние до тела твоего
на загляденье
а тошнота твоя – моя
ты унаследовал ее как рыбы –
удушье
цвет же глаз твоих
суть слепоты моей один и тот же цвет
в котором сумрак
прядет виденья и соблазны
и так же мой
твоей родимой пятки след
архангела
в полуоткрытое окно вот только вышедшего
и наша
навсегда
музы́ка чужеземная
грохочущих небес
теперь мой львенок
от плоти плоть моей любви
играешь

с костяшками моими вольно
скрываясь в красоте своей
не видя и не слыша ничего
непоправимо
почти насытившись
и кровь твоя уж ничему и никому
не оставляет места
вот я перед тобою как всегда
готова к произволу
твоих шагов
к любой весне что сотворишь
потом разрушив
не протянув мне – вовсе не бессмертной –
поверх мира
травы иль пепла смрада иль огня
к чему захочешь лишь бы раз взглянул
и осветил мои останки
такова ведь

эта любовь
что ничего не понимает
и ничего не может
пьешь зелье засыпаешь
проваливаясь в эту полную тобою пропасть
наполненною музыкой которой не услышать
и выговоренных оттенков цвета
что с тишиною объясняются столь долго
и смешанных как мешанина снов
вплоть до топорного до серого того
что означает пробуждение
посреди великой ладони божьей
пустынной

без волосинки и без края
там и находишься
в душе своей плутая

одинокая
и ведь препятствий нет

одно лишь тело
один вход-выход твое тело
такая вот любовь
совсем одна со столькими
названиями что
не откликнуться ни на одно
ты на меня глядишь
как будто и не знаешь кто я
и удаляешься
и меркнет мира свет
без обещаний
и этот луг опять
заброшенный

в огне весь черном
и дом этот опять пустой
суть мое тело
уж не вернуться туда тебе


(из книги «Материальные экзерсисы», 1978)



Смерть пишется уединенно


смерть пишется уединенно

линия черная это линия белая

солнце в небе это дыра разверстая

преисполненность зрака

коз усталое стадо

научиться видеть в нем просеку

складку ловлю блох вымолот

водоросль лачугу звезду

мать древесину море

пишутся все они уединенно

в угаре подушечном


кусок каравая в сенях

дверь открывает

лестницею спускается

сердца лепестки осыпаются

бедная девочка все еще заперта

в башне из града

цвет фиалковый золото и лазурь

за решеткою

не стираются

не стираются

не стираются


(из книги «Звериный концерт», 1999)



Холоден свет


Памяти холоден свет

что едва различимо сияет

настойчиво

кружится – ищет осколок

стекла или лужу – дождя остаток


из любой двери что откроется

выпирает луна

столь огромная плоская

и никчемная

словно маслом картина

на затвердевшем картоне

изношенном


так западают в душу

цвета и формы разные

мимолетности

случай что тени связывает –

всё кувырком в котелок

а в нем булькают-варятся

страхи и удовольствие


ширится мел неба

тысячу раз искалеченного

тысячу раз отбеленного

мир стирается

и вновь

пишется

до тех пор пока дышится


вот и всё

вечность кажущаяся

заноза света мизерная

в утробе

животного

что едва-то и было


(из книги «Обманчивая клавиатура», 2000)



Таким быть должен


Таким быть должен лик бога:

небом, перечеркнутым гневно

перетоками туч серых,

пурпурных, багряных.

А голос его – голос моря,

выводящего все ту же песню

монотонно,

так монотонно.

Как в день первый,

так и в последний.


(из книги «Обманчивая клавиатура», 2000)


Переводы Сергея Батонова


Данные произведения являются собственностью своего правообладателя и представлены здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This works belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request.


Prosodia.ru — некоммерческий просветительский проект. Если вам нравится то, что мы делаем, поддержите нас пожертвованием. Все собранные средства идут на создание интересного и актуального контента о поэзии.

Поддержите нас

Читать по теме:

#Современная поэзия #Литературные сообщества
Неопочвенники, или Кукушата гнезда Кузнецова

Ядро неопочвеннического религиозного направления в условно молодой поэзии сегодня - московская поэтическая группа «Разговор», основанная в 2006 году в Москве. В нее вошли поэты Григорий Шувалов, Александр Дьячков, Николай Дегтерёв, Александр Иванов. Поэт и критик Анна Аликевич попыталась разобраться в наследии и трансформациях этой группы.

#Лучшее #Поэтическая пушкиниана #Пушкин
Леонид Аронзон: Пушкин скачет на коне

85 лет назад, 24 марта 1939 года, Родился Леонид Аронзон. Очередной материал «Русской поэтической пушкинианы» посвящен стихотворению Леонида Аронзона, в котором Пушкин оказывается творцом вселенной.