Ида Витале. Чистый лист влечет как трагедия

Ида Витале – от переводчика

В 2019 г. исполнилось семьдесят лет с момента выхода первой книги уругвайской поэтессы Иды Витале «Свет этой памяти». Из той первоначальной искры разгорелось пламя творчества, проявления которого в эссеистике, переводах, прозе и, прежде всего, в поэзии стали одними из самых представительных в Иберомерике за последние десятилетия. Страсть и тщательность, с которой автор гипнотизирует слово, чтобы представить читателю мир, полный грез, заслужили единодушное признание. Писательница была удостоена многих престижных наград: премии имени Октавио Паса (2009), премии имени Адольфо Рейеса (2014), премии королевы Софии (2015), международной поэтической премии имени Федерико Гарсия Лорки, премии Макса Якоба (2017) и премии имени Сервантеса (2018), последняя с формулировкой «за выдающийся и очевидный дар, позволяющий сочетать интеллектуальное и простонародное, универсальное и личное, ясность и глубину в современной испаноязычной поэзии». 

В испаноязычном мире Ида Витале, которой 2 ноября 2022 года исполнилось 99 лет, считается одним из великих поэтов. Всю свою жизнь она посвятила стихам. Принадлежа к четвертому поколению итальянских эмигрантов в Уругвае, она выросла в семье космополитов, для которой значение культурного воспитания не ставилось под сомнение. Закончив Республиканский университет, старейший государственный вуз страны, по специальности литература, И.Витале некоторое время преподавала в том же учебном заведении, а затем сотрудничала с рядом газет и журналов Монтевидео: занималась журналистикой, участвовала в их издании и редакционной работе. 

Входя в круг литераторов так называемого «поколения 45», Ида Витале познакомилась с писателем и литературным критиком Анхелем Рамасом и в 1950 г. вышла за него замуж. В семье родились двое детей. В 1955 г. поэтесса посетила Европу с мужем (поездка стала возможной благодаря предоставленной супругу французским правительством годовой стипендии). После девятнадцати лет совместной жизни и насыщенной литературно-издательской деятельности брак И.Витале и А.Рамаса распался. 

Через какое-то время поэтесса знакомится, а затем сочетается браком с профессором литературы Республиканского университета, поэтом Энрике Фьерро. В 1974 году они выезжают в Германию по приглашению Ростокского университета для чтения лекций. Однако в связи с военным переворотом на родине и приходом к власти в стране диктаторского режима супруги не могут вернуться в Уругвай и переезжают в Мексику. Случай свел Иду Витале с Октавио Пасом, который предложил ей войти в редакторский совет журнала «Поворот». Поэтесса также участвовала в создании газеты «Один плюс один», занималась литературной критикой, переводами книг французских и итальянских авторов, писала публикации для испанской газеты «Эль Паис», уругвайских, аргентинских, колумбийских, никарагуанских журналов, преподавала.

В 1985 году в Уругвае пришло к власти демократическое правительство, и Э.Фьерро предложили пост директора Национальной библиотеки. Супруги вернулись на родину, где пробыли четыре года. В это время поэтесса ведет секцию культуры еженедельника «Хаке».  Затем семья переехала в США, обосновавшись в городе Остин (штат Техас).  В 2016 году после кончины мужа Ида Витале вернулась в Монтевидео, где проживает до настоящего времени.

Библиография поэтессы включает 14 книг прозы и эссе, а также около 25 сборников стихов, из которых последний «Время без сути» (Tiempo sin claves) выпущен в 2021 году. Между тем, в России ее творчество практически не известно: в 1968 году одно стихотворение было опубликовано в подборке уругвайской поэзии в журнале «Иностранная литература», еще три вошли в антологию «Поэзия Латинской Америки», выпущенную в 1975 году в серии «Библиотека всемирной литературы». Отчасти восполнить этот пробел призвана приводимая ниже подборка, подготовленная на основе недавней книги избранного “Poesias reunidas” (Barcelona, Tusquets, 2017), в которую включены стихотворения из большинства ее ранее изданных сборников.

Сама Ида Витале однажды так охарактеризовала задачу своего творчества: «поэзия стремится вытащить из своей бездны отдельные слова, которые могли бы стать той зарубцевавшейся тканью, которую все мы, не догадываясь об этом, отчаянно ищем». Обостренное восприятие возможностей и границ слова, образа и человеческой жизни – вот, что привлекает в поэзии Иды Витале. 

Избранные стихотворения Иды Витале

Воздуху некуда деться от боли

Воздуху некуда деться
от боли, хлыст света брызжет
в лицо мне – детства лицо моего.
Все еще вижу его улыбку
среди ветвей вопросов нависших.
Сколько же было птиц и ненужной грусти, раскраски на картах –
зеленой, розовой, синей –
сколько песка приносил с пляжа ветер,
вновь они здесь – стоит лишь
к ним прикоснуться,
толпятся в свете дня.
Все они вечным заснули сном
в сонном каком-то месте внутри меня,
тени этого мира, творения
смерти и моего ума.


На краю рая

Следы твоих губ на теле моем
остались, смерть возвещая
знаками сласти.
Река пересохла
слов несказанных.
Мрачные твари
счастье мое то на ветер, то в пламя
бросают.
Моя кровь воспевает,
света касаясь, опасное небо,
молит и ноет – вот же он рядом -
край сияющий рая.
О, губы, дивлюсь, добычею стали,
дивлюсь буре и туче, дрожу
и дивлюсь.
Весь алфавит пропадает
и давней поре
стон возвращает
начальный.
Любимый, воздух раздвинь,
дай прохладную руку твою,
унеси меня в край разнотравья.
Узнать напоследок хочу,
где живет роза,
где этот рай.

(из книги «Свет этой памяти» / La luz de esta memoria, 1949)


Окно в сад

Неба взлохмаченный аквамарин,
непостижимо алые розы,
почту не носит забывчивый ветер,
с пустыми руками целует мне очи.
С бутоном лимона спорит мелисса –
чье же сильнее очарованье? –
трель в вышине, знак печали высокой,
тоже отчаянно жаждет внимания.
Камень суровый и тучки движение,
воздух, уснувший на подоконнике –
узы одни лишь сойтись помогли бы
с такой красотою сполна мне даруемой.
Узы одни лишь, да скрепы все порваны,
вот и ликую, никем не уловлена.

(из книги «Каждому своя ночь» / Cada uno en su noche, 1960)


Неявное  

Небо Монтевидео такое скорое,
лавром и золотом все прослоено,
этой сетью высокой поймана,
рябь лиловая еле движется,
каждой каплею свет усиливая,
и проходит, нас обволакивая,
забавляя своею грацией,
как в песок рука погружается,
а в нем вечность скрыта от памяти.
Между тем, угроза нависшая
отзовется пегаса ржанием.


Фуга, возрождение

Мы умираем повседневно:
лишайники покупок, заготовок, исправлений нас съедают.
Вдруг возникает сила моря,
Баха,
воздух, возрождение и фуга,
в отражении двоится ветер.
Иль сумрак шахты хмурой
пронзает света устье,
и споро пробегают лилипуты,
сияют шпаги,
сменяется порядком хаос чисел,
и вот – среди вечерних объявлений стылых – светает.

Миг тишины кратчайшей
так оглушителен,
как взрыв гранаты.


Птица, начало

               Проснулся я – иль грежу наяву?
                                            Китс

Я партитуре следую
сердцебиенья бешеного,
неслышимой
безумной сути,
что рвется, слоги разделяя, изнутри,
этому пению без музыки.
Не открывая рта
горланю.
Петь в состоянии
среди коварной самой,
чудовищнейшей тишины.
И открываю,
что в самом грохоте моем - внутри
– могу безмолвным тихим пляжем
стать,
что замер, вслушиваясь
в вольный птичий крик,
любовь зовущий
за ночною гранью.


Слово

Дозорные слова,
сколь вы диковинны и самобытны,
сулите вы столь много смыслов,
    то благородны,
         то воздушны,
            то безжалостны,
                вы – ариадны.
Один лишь промах
превращает вас – в меандр.
Немыслимая ваша точность
устраняет нас.

(из книги «Странствующий слушатель» / Oidor andante, 1972)


Молния

Посреди островов,
столь и так одиноких,
смертоносный мелькает клинок –
то акулы плавник.
И вся неба лазурь
не убеждает,
впрочем, без хаоса миг
не догонит сезон нипочем.
Ах, одиночество - одиночество полное,
разве можешь иначе
ты плод
хоть какой принести.


Пробуждение

Тонкие прориси,
посвисты птах
обретают с зарею лад,
замысел некий слагая.
Пепел, цветы и пламя;
свет прибывает,
надежда растет,
не отвергаема взглядом.
Нить бытия,
Ариадны ли нить
или гибельная 
паутины нить волокнистая?

(Из книги «Грёзы о постоянстве» / Sueños de la constancia, 1984)


Треснувший воздух

Смерть плетешь своим пеньем,
Пенелопа, тебе-то известно,
что такое походы
и путь бесславный,
что лишь гибели ищет в сиренах.
А они всё поют, покамест
до края дойдя, стираешь пенье свое
с полотна
самой жизни,
его раздираешь,
когда из безмолвья
вырастают словесные рифы –
уловка бескрылья всего лишь:
уймись,
возвращайся к узорам ткани своей смертоносной.
Забудь ты о пенье.


Чтение

Я восходила к посвисту слогов,
семижды по семь раз взлетая,
пока до тех небес не добралась,

где слог прозрачный
таит пути судьбы, что ожидает
тебя: се слог, а не змея –
в пространстве, где душа всегда
касается самой себя.

С опаской бродит средь смертей случайных,
дрожа перед недобрым
взглядом нелюбви.

Как в ручейке вода, покорна и свежа,
лопочет что-то,
когда за невесомую ладонь ее на краткий
ухватишься ты миг, если ничто
иным мечты обличьем не собьет тебя.

(из книги «Стремление к невозможному» / Procura de lo imposible, 1998)


Переводя

Тебя стремит через край
в сердцевину ночи.
Перед тобою отряд
слов и мыслей чужих,
мятежник смирившийся,
вся твоя память поёт,
облекая их в новую плоть,
убаюкивая любовно
на наречье ином.

Свет потушен,
вопя, распинается ветер
средь деревьев, сквозит от окна,
и, бесспорно, внутри
каждый пейзаж прерывается вдруг,
словно фраза какая, дойдя
до логова беспощадного смысла.
Желающих нет
добровольно сквозь пустошь
путь указать.

Еле-еле даются вслепую шаги,
небо беззвёздно, и хищных
зверей предчувствует мысль.


В центре циклона

Чистый лист
влечет как трагедия,
как беспросветность пронзает,
засасывает словно топь,
как заурядность, тебя выдает с потрохами
и так морочит, как только сам
с панталыку себя и собьешь.
Обузданием бреда цепляет,
запирает любую боль
или ставший столь неподъемным восторг.
А главное – гвардией преторианской
исполняет мандат твой – вершить
правосудие воспрещает твоим пером.


Культура палимпсеста

                         ...ограниченными средствами 
                         добиваться безграничного использования
                                               А. фон Гумбольдт

Что ни возьми, то палимпсест,
к нему нас захватила страсть:
так бросим же ветрила,
                 и созданное малое сотрём,
мы с ничего начнем,
и волю случая на флаг подымем,
собою полюбуемся в ничтожестве растущем
прикроем флёром яд,
покончим с благодатным,
безумных баек неудачникам насочиняем.

Но берегись:
цены утраты прошлого не знаешь,
на воздух ты не сможешь наступить.

(из книги «Покорение бесконечного» / Reducción del infinito, 2002)

Переводы с испанского Сергея Батонова