Лианозовская школа: в поисках контекста

Как гласит издательская аннотация, сборник статей – «первое издание, целиком посвященное наследию так называемой "Лианозовской школы". Оно включает в себя как уже "классические" исследования одного из самых значительных художественных сообществ неподцензурной культуры, так и статьи, специально написанные для данного тома».

По сути, эта книга – первая попытка осмыслить русский и, что, пожалуй, самое интересное, международный контекст творчества лианозовцев, определить место группы в литературном процессе, назначить корни и найти «побеги».

Значение группы сомнению не подвергается – ни составителями сборника, ни его авторами: школа – «одно из самых значительных художественных сообществ».

По всем остальным вопросам единодушия нет – даже в написании названия группы: кто-то пишет Лианозовская школа (группа) в кавычках, кто-то – без. Но главный вопрос, конечно, не в этом.

Во-первых, была ли группа? Авторы сборника по-разному решают этот вопрос (но в основном уходят от прямого ответа).

Действительно, можно ли назвать группой несколько художников и поэтов, собирающихся по воскресеньям в квартире художника Оскара Рабина, который жил в барачном подмосковном поселке Лианозово? Художники показывали картины, поэты читали стихи. Без манифестов и программ.

Термин «Лианозовская группа» придумали сотрудники госбезопасности, чтобы как-то обозначить группу лиц, с которой им надо было работать.

«Лианозовская группа состоит из моей дочки Вали, моей внучки Кати, внука Саши и его отца Оскара Рабина, которые живут в Лианозово», – написал Евгений Кропивницкий в объяснительной записке Московскому отделению союза художников, когда его исключали из МОСХа в связи с выступлением Хрущёва на выставке «Новая реальность» в Манеже 1 декабря 1962 года и по обвинению в создании «Лианозовской группы».

Может быть, стоит называть лианозовцев школой? Можно и так. При этом роль учителя, безусловно, отводится «патриарху-родоначальнику» (по выражению Всеволода Некрасова) – Евгению Кропивницкому. Соредактор сборника Михаил Павловец пишет: «Известна значимость поэтов – старших современников, выходцев из Серебряного века для начинающих авторов в конце 1950-х – начале 1960-х годов: общение с еще живыми носителями культурного сознания рубежа веков, прежде всего реальными поэтами.<...> Можно провести параллель между Кропивницким – и Ахматовой, чью конституирующую роль для так называемого "ахматовского кружка" следующим образом охарактеризовал Иосиф Бродский, отрицая при этом какое-то прямое влияние творчества на собственную поэтику: "...Каким-то невольным образом вокруг нее всегда возникало некое поле, в которое не было доступа дряни. И принадлежность к этому полю,к этому кругу на многие годы вперед определила характер, поведение, отношение к жизни многих – почтит всех – его обитателей"».

Третья проблема – границы группы (будем говорить прежде всего о литературе): обычно лианозовцами называют поэтов Холина, Сапгира, Некрасова, Сатуновского и Кропивницкого. Был ли полноправным участником группы Эдуард Лимонов, впервые посетивший Лианозово только спустя десять лет после первых выставок в бараке Оскара Рабина, – вопрос открытый.

Составители сборника помещают Лимонова и Михаила Соковнина в раздел «Лианозово и ближайшие окрестности». В разделе «Лианозово в портретах» им места не нашлось – там представлены Холин, Сапгир, Некрасов, Сатуновский, Кропивницкий.

Большинство авторов сходится на том, что в общественном сознании понятие «лианозовцы» утвердилось, интуитивно все понимают, о чем идет речь. Процитирую Данилу Давыдова: «Общность их эстетики ощущается скорее интуитивно, нежели на уровне четких дефиниций (отсюда неизбежные попытки многих последующих интерпретаторов дробить лианозовский круг по тем или иным параметрам, включая даже и оценочные характеристики значимости того или иного автора)».

Составители сборника задались целью представить все существующие на данный момент точки зрения на соотношение лианозовского круга с поэтическими полем. Некоторые контексты предугадываемы, некоторые – неожиданны.

Между обэриутами и концептуализмом

Известные немецкие слависты Георг Витте и Сабина Хэнсген в предисловии к изданию «Лианозово-92» написали (их давняя статья приводится в книге): «Абсурдная и часто пародийная банализирующая поэзия обэриутов является важной точкой отсчёта. Что же касается последующих поколений, можно назвать, в частности, концептуализм 1970-1980-х. <...> Как в этих разных контекстах можно охарактеризовать позицию лианозовской группы? Поэзия Лианозово абсурдна в другом смысле, нежели у обэриутов. У обэриутов абсурд исходит из саморазрушительных энергий текстовых структур, из эффектов ошибок и нонсенса стихотворной механики, из случайных эффектов повествовательных клише. Тексты обэриутов сосредоточены на самих себе и, дисфункционализируя самих себя, создают образ распадающегося мира. У лианозовцев, скорее, процесс идёт в обратном направлении: текст воспринимается как абсурдный лишь настолько, насколько он может обнажить поэтическими средствами разрушенную реальность самой жизни».

Лианозовцы и примитивизм

Данила Давыдов нашел еще один, не столь очевидный, контекст.

Как считает Давыдов, защитивший в свое время диссертацию по русской наивной и примитивной поэзии, при рассмотрении «эстетической специфики творчества "лианозовцев" обращение к понятию "примитивизм" кажется неизбежным».

Давыдов замечает, что «в артистическом поле, достигшем высокой ступени эволюции, нет места для тех, кто не знает истории поля и всего, к чему она привела, начиная с определенного, совершенно парадоксального отношения к историческому наследию. "Наивные" художники, названные так из-за их неосведомленности в логике игры, на самом деле создаются и "освящаются" в качестве "наивных" самим полем».

По Давыдову, примитивизм оказывается своего рода инструментом поля, который легитимирует присутствие в нем не только «наивных» авторов, но и принципов «наивной» поэтики.

Так, например, «инструмент» Кропивницкого, по Давыдову, – в ориентации на «стертые» поэтические линии. Этих линий несколько. Во-первых, Кропивницкого можно увидеть внутри «сатириконовской» линии. Другая «стертая» линия – это «малые» поэты досимволистской эпохи, например, Константин Фофанов (1862–1911). Важен для Кропивницкого и Филарет Чернов (1877–1940), с которым он был лично знаком.

Как рассказывал Кропивницкий, «Филарет Чернов редко кому подражал, он боялся подражания, но часто, почти независимо от себя, он как бы имитировал настроения и звучанья таких поэтов, которых любил и которыми увлекался».

А любил Чернов, по словам Кропивницкого, Блока, Есенина, Клюева, Фета, Тютчева, Лермонтова и Надсона.

Кропивницкий делал осознанно то, что Чернов делал, по выражению Данилова, «поточно».

Наследники Хлебникова

Первым чехословацким публикациям лианозовской школы посвящена статья чешской исследовательницы русской литературы Алёны Махониновой. Полагаю, что эта история мало кому известна.

Чешский поэт Антонин Броусек весной 1963 года посетил Москву, где познакомился с киносценаристом Семёном Лунгиным и его женой, переводчицей Лилианной Лунгиной – частыми гостями воскресных выставок в Лианозове. Они-то и обратили внимание чеха на Всеволода Некрасова. В 1964 году Броусек и Некрасов познакомились лично. Некрасов, в свою очередь, обратил внимание Броусека на Холина, Сапгира, Сатуновского.

Броусек вспоминал о встрече с Некрасовым: «Благодаря Всеволоду Некрасову я вдруг увидел, что там происходит что-то совершенно другое, и этим я полностью загорелся. Для меня открылся абсолютно новый взгляд на русскую литературу. Авторы, с которыми я познакомился и о которых позже заговорили как о лианозовской школе (Игорь Холин, Генрих Сапгир, Всеволод Некрасов и т. д.), сознательно продолжали работу авторов двадцатых годов».

25 января 1964 года в первом номере только что основанного журнала «Тварж» было напечатано пять стихотворений Всеволода Некрасова в переводе редактора журнала Антонина Броусека.

«… когда рождался журнал "Тварж", я был переполнен этим, и я везде говорил: "Именно это она, настоящая русская литература, которой мы должны заниматься". И тогда я подумал, раз Союз писателей [чехословацкий. – С.М.] так настаивает на том, чтобы мы печатали советских авторов, мы будем печатать именно таких», – вспоминал Броусек.

6 апреля 1966 года на страницах еженедельной газеты Чехословацкого союза молодежи «Студент» вышла статья о Лианозово «Прогулка по поэтическому ландшафту». Автор – однокурсник Броусека, журналист и литератор Пржемысл Веверка (1940–2016), который посетил Москву в феврале 1966-го. В публикации были стихи Некрасова и Сатуновского.

Вскоре Веверка получил предложение от ежемесячного журнала для студентов средних школ и детей подросткового возраста «МЫ» – подготовить новый материал о Всеволоде Некрасове. Что и было сделано.

Представляя Некрасова, Веверка обратил внимание на наследование автора футуризму, прежде всего Велимиру Хлебникову, «у которого он учился и учится расщеплять язык, открывать язык, бесконечно его раскрывать. Некрасов утверждает, что здесь все еще таятся бесконечные возможности».

Последней публикацией шестидесятых годов, в которую вошли три стихотворения Всеволода Некрасова, стала антология современной мировой поэзии «Поставить яйцо после Колумба: антология поэзии двадцатого века из всего мира», изданная в 1967 году.

Чехословацкая история закончилась в 1968 году. «Студент», «Тварж» и «МЫ» прекратили свое существование.

Лианозовцы и конкретная поэзия

Литературовед Михаил Павловец помещает лианозовцев в контекст европейской «конкретной поэзии», рассматривая творчество «подмосковных» поэтов как часть общемировых поэтических процессов.

Впервые поэзию Сапгира, Холина и Некрасова с немецкоязычными поэтами-конкретистами сопоставила в 1975 году австрийская писательница и художница Лиз Уйвари. В предисловии к издаваемой ею книге о советской неофициальной поэзии она написала, что цель сборника – «информировать немецкого читателя о поэтическом развитии, которое имело место в последние 10–15 лет в русском языковом пространстве. Сравнение результатов этого развития с литературными явлениями на Западе обнаруживает удивительные параллели: в России работа с языком проводилась тем же образом, что привел к возникновению конкретной поэзии».

Поясню: «Конкретизм – направление в русской поэзии середины XX века. В центре внимания конкретистов – живая речь (разговорная или внутренняя), оказывающаяся убежищем от эстетической, культурной, идеологической традиции, воспринимаемой как источник неискренности и фальши. Конкретизм нередко смыкается с минимализмом, поскольку для обоих течений развернутое, логичное, "правильное" художественное высказывание оказывается изначально скомпрометированным. Крупнейшие русские конкретисты – Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов, ранний Генрих Сапгир» (Поэзия: Учебник / ОГИ, 2016).

Действительно, в поэзии лианозовцев и послевоенных немецкоязычных конкретистов просматриваются параллели, однако в СССР о существовании последних узнали только в 1964 году из статьи Евгения Головина в «Иностранной литературе» (там же были приведены и образцы этой поэзии).

Любопытно, что если Всеволод Некрасов готов был признать себя «конкретистом» (в отдельных произведениях), то Холин никогда не называл свое творчество «конкретистским», ему приписывают авторство другого понятия – «барачная поэзия».

«Птюч-контекст» Холина

Писатель и музыкант Игорь Лёвшин пишет о роли Игоря Холина в становлении постсоветской молодежной культуры.

Для Лёвшина космический цикл Холина расположился где-то между стимпанком и киберпанком.

По мнению Лёвшина, существует и «Птюч-контекст» Холина. Во втором номере журнала о рейве были помещены стихи Холина, а редактор «Птюча» Игорь Шулинский объявил его русским Берроузом и учредил «Холинскую премию» (10 тысяч долларов), которую получил сам поэт.

Лёвшин пишет:

«Бредовые идеи, иногда даже зловещие, ничуть не отпугивали Холина. Шулинский: "Мы задумали совместное выступление Холина с группой "Ночной проспект". Раз уже Берроуз выступал в жанре spokenword с группой Material Билла Ласвелла и другими музыкантами, то и Холин должен был читать космические стихи, а Шутов по видео вживлять Холину в голову опухоль. Репетиции точно были, но выступление, как сказал мне участник проекта Алексей Борисов, не состоялась".

Оно не состоялась: Холин приболел тогда. Точно известно: Игорь Сергеевич охотно согласился участвовать».



На этом, пожалуй, закончу.

Понятно, что это не все темы, затронутые в 840-страничной книге (38 статей!). Отдельная глава посвящена визуальной составляющей творчества лианозовцев. Интерес представляет и переписка Евгения Кропивницкого с поэтами «Лианозовской школы». И многое, многое другое. Всё!

Как пишут в предисловии к изданию соредакторы Владимир Кулаков и Михаил Павловец, для них было принципиальным объединить в одном томе «представителей разных подходов и школ в литературоведении, а также других гуманитарных дисциплин, а несколько вошедших в том работ можно отнести скорее к разряду научной эссеистики, чем строгих в методологическом плане статей».

Конечно, составители сборника шли на некоторый риск, предоставляя авторам полную «свободу слова», – как я понимаю, исследователи писали без оглядки на статьи коллег (речь о специально написанных для сборника статьях). Отсюда неизбежные повторения. Они касаются в основном цитируемой литературы.

Но, наверное, по-другому было нельзя. Главное – выслушать всех. Задумка удалась. Трудно представить, как можно было бы сделать лучше.