Рубен Дарио: человек-раковина

Раковина

Посвящается Антонио Мачадо

Я отыскал ее на берегу морском;
она из золота, покрыта жемчугами;
Европа влажными брала ее руками,
плывя наедине с божественным быком.

Я с силой дунул в щель, и, словно дальний гром,
раскат морской трубы возник над берегами,
и полился рассказ, не меркнущий веками,
пропитанный насквозь морями и песком.

Светилам по душе пришлась мечта Язона,
и ветры горькие ветрил вздували лоно
на «Арго»-корабле; вдыхая ту же соль,

я слышу голос бурь и ропщущие волны,
и незнакомый звон, и ветер, тайны полный…
Живого сердца стук, живого сердца боль.

(перевод Овадия Савича; 1903)

Чем это интересно

Рубен Дарио родился 18 января 1867 года в никарагуанском городе Метапа. По словам самого Дарио, писать он начал рано – в три года. В тринадцать он уже имел первые публикации в никарагуанских газетах и стал известен как «поэт-ребёнок». В 16 лет талантливого ребенка власти отправили на учебу в Сальвадор. Там Дарио был представлен президенту республики и поэту Франсиско Гавидиа. Президент взял Дарио под своё покровительство, а Гавидиа познакомил Рубена с французской поэзией. С тех пор кумиром Дарио был Верлен. Мексиканский поэт Октавио Пас писал так: «Верлен был парижским провинциалом; Дарио – мезоамериканским странником. Его поэзия – поэзия мужская: скелет, сердце, половой инстинкт».

В Сальвадоре под опекой Гавидиа Дарио в первый раз попытался адаптировать александрийский стих под испанское стихосложение. Со временем александрийский стих стал «фишкой» не только его творчества («Раковина» – один из примеров), но и всей модернистской (испаноязычной) литературы в целом.

От формы перейдем к содержанию. Октавио Пас в эссе «Раковина и сирена» так писал о Рубене Дарио:

«Перед лицом смерти поэт утверждает не собственную жизнь, а жизнь вселенной. В его черепе, словно в раковине, вибрируют земля и солнце; морская соль, слюна сирен и тритонов, примешивается к его крови; умереть – значит жить более широкой и сильной жизнью.

Действительно ли он верил в это? Правда то, что он боялся смерти; но он также любил и жаждал ее. Смерть была его медузой и сиреной. Двойственность смерти – как и всего, к чему он прикасался, что он видел и о чем пел. Единство – всегда двойственность. Поэтому его знак, как то верно заметил Хуан Рамон Хименес, – морская раковина, безмолвная и переполненная звуками, бесконечность, умещающаяся в ладони. Инструмент, "звучащий незнакомо"; талисман, которого касалась "божественная рука" Европы; эротический амулет, призывающий "сирену – любимую поэта"; ритуальный объект, возвещающий своей хриплой музыкой зарю и сумерки – час, в который свет соединяется с тенью. Раковина – символ вселенских соответствий. Символ памяти: прислонив ее к уху, поэт слышит шум прибоя прошлых жизней… Раковина — его тело и его поэзия, ритмические колебания, вращение образов, в которых мир обнаруживает себя и скрывает, произносит себя и замолкает».

Справка об авторе

Как писал Пабло Неруда, «без Рубена Дарио мы не заговорили бы на нашем собственном языке». 

Дарио вдохновил Габриэля Гарсия Маркеса на написание романа «Осень патриарха». Маркес задумывал его как поэтический эксперимент, как стремление «показать самому себе, до какой степени роман может стать сродни поэзии».

«Вся книга наполнена поэзией Рубена Дарио. Когда работал, я думал: какой поэт был бы типичным для эпохи великих диктаторов, которые правили подобно феодалам периода упадка? И таким поэтом, вне всяких сомнений, был никарагуанец Рубен Дарио», – говорил Маркес.

В «Осени патриарха» более двадцати пяти эпизодов, ситуаций, так или иначе заимствованных у Дарио, – это помимо того, что поэт является одним из персонажей.

«Знаете, какая у меня была проблема? – признавался Маркес. – Обычные фразы и даже диалоги у меня выходили в александрийском стиле или в десятистопнике. И мне пришлось потом разбивать и александрийский стиль, и десятистопник, чтобы этого не было заметно».

Вот как Дарио появляется на страницах романа:

«…на трапеции их забросило первым порывом бури, а затем вместе с трапециями швырнуло в море; эта же бешеная буря чуть не потопила банановоз, на борту которого находился молодой поэт Феликс Рубен Гарсиа Сармьенто, прославившийся впоследствии под именем Рубен Дарио, – банановоз спустя час после бури вошел в наш порт. …генерал не слышал об этом человеке до следующего воскресенья, а в воскресенье Летисия Насарено обратилась к супругу с неслыханной просьбой: "Хочу, чтобы мы пошли сегодня на вечер поэзии в Национальный театр!" И он согласился пойти с ней».

В общем, генерал пошел на поэтический вечер. После вечера ему стало не по себе:

«…он почувствовал себя ничтожным и жалким, услышав небывалый взрыв аплодисментов, и, присоединяясь к ним в темноте своего угла, думал: "Мать моя Бендисьон Альварадо, вот это действительно триумф! По сравнению с ним все, что устраивают эти люди в мою честь сущее дерьмо!" Он чувствовал себя обделенным и одиноким, был подавлен духотой и зловредными длинноногими москитами санконами, удручен колоннами с золотой лепниной и выцветшим бархатом своей почетной ложи. "Черт подери как это может быть чтобы этот индеец написал такую прекрасную вещь той же рукой которой он подтирается?"»