Семен Надсон: жизнь - это серафим и пьяная вакханка

Жизнь

Меняя каждый миг свой образ прихотливый,
Капризна, как дитя, и призрачна, как дым,
Кипит повсюду жизнь в тревоге суетливой,
Великое смешав с ничтожным и смешным.
Какой нестройный гул и как пестра картина!
Здесь – поцелуй любви, а там – удар ножом;
Здесь нагло прозвенел бубенчик арлекина,
А там идёт пророк, согбенный под крестом.
Где солнце – там и тень! Где слёзы и молитвы –
Там и голодный стон мятежной нищеты;
Вчера здесь был разгар кровопролитной битвы,
А завтра – расцветут душистые цветы.
Вот чудный перл в грязи, растоптанный толпою,
А вот душистый плод, подточенный червем;
Сейчас ты был герой, гордящийся собою,
Теперь ты – бледный трус, подавленный стыдом!
Вот жизнь, вот этот сфинкс! Закон её – мгновенье,
И нет среди людей такого мудреца,
Кто б мог сказать толпе – куда её движенье,
Кто мог бы уловить черты её лица.
То вся она – печаль, то вся она – приманка,
То всё в ней – блеск и свет, то всё – позор и тьма;
Жизнь – это серафим и пьяная вакханка,
Жизнь – это океан и тесная тюрьма!

(1886)

Чем это интересно

Семён Надсон (1862–1887) прожил недолго и при жизни выпустил лишь одну книгу – «Стихотворения» (в марте 1885 года). До этого поэт был известен читателям только по журнальным публикациям.

Успех «Стихотворений» был ошеломительным. Книга удостоилась Пушкинской премии Академии наук. До 1887 года, когда Надсон умер от чахотки, книга была переиздана пять раз. 23-е издание «Стихотворений» вышло в количестве 12 000 экземпляров, а к 1917 году общий тираж его книг превысил 200 тысяч экземпляров.

С Надсоном не мог соперничать ни один из поэтов рубежа XIX – ХХ веков. Он стал, по словам Осипа Мандельштама, «истуканом учащейся молодёжи».

Почти ровесник Надсона, Антон Чехов написал так: «Надсон гораздо больший поэт, чем все современные поэты, из всей молодежи, начавшей писать на моих глазах…»

Представитель «учащейся молодёжи» Иван Бунин (1870–1953) одно из своих первых своих стихотворений посвятил «истукану»:

Он мало жил, но благородно 
Служил искусству с детских лет; 
Он был поэт, душой поэт, 
А не притворный, не холодный.

В этом наивном стихотворении 17-летний Бунин назвал важное для него и ровесников отличие Надсона от других поэтов эпохи «безвременья», приверженцев школы «чистого искусства» (Фет, Апухтин, Случевский, Фофанов). Надсон для ровесников Бунина был «не притворным, не холодным». Он был своим и писал о своем поколении, он был его голосом. Он, как и многие молодые люди, был растерян перед этой «прихотливой» и «капризной» жизнью.

Вот жизнь, вот этот сфинкс! Закон её – мгновенье,
И нет среди людей такого мудреца,
Кто б мог сказать толпе – куда её движенье,
Кто мог бы уловить черты её лица.

Надсон был для ровесников и тех, кто чуть младше, одновременно и романтиком Лермонтовым, ненужным обществу, и демократом Некрасовым. Что-то вроде группы «Воскресение» в СССР начала 1980-х.

И какая разница, что форма стихотворения в отдельных случаях может быть несовершенной, а рифмы — банальными. «Силы – могилы», «речей – страстей». Главное – искренность.

О, проклятье сну, убившему в нас силы!
Воздуха, простора, пламенных речей, –
Чтобы жить для жизни, а не для могилы,
Всем биеньем нервов, всем огнём страстей!

(«Наше поколенье юности не знает...»)

Стихи Надсона во многом автобиографичны. Почитатели его творчества знали, что гимназическая любовь поэта Наталья Михайловна Дешевова умерла, когда ей было 15.

Да, это было всё: горел твой ясный взор,
Звенел твой юный смех, задорный и беспечный,
И смерть всё отняла, подкравшись к нам, как вор,
Всё уничтожила с враждой бесчеловечной.

Гимназистки записывали в тетрадки:

Только утро любви хорошо: хороши
Только первые, робкие речи,
Трепет девственно-чистой, стыдливой души,
Недомолвки и беглые встречи.

Гимназисты знали, что поэт болен и умирает. Могли прочитать в газете: «Давно уже под одной кровлей со мной поселилась злая старуха, которая, едва я берусь за перо, отталкивает меня от письменного стола, костлявой рукой закрывает мою чернильницу и на приготовленном листе белой бумаги, вместо задуманного мною, неумолимо выводит высокие цифры лихорадочной температуры».

В общем, Надсон был собеседником молодежи, «милым братом» и «дорогим другом».

Когда поэт умер, его гроб до Волкова кладбища в Санкт-Петербурге поклонники несли на руках. Можно сказать, что Надсон был одним из первых идолов, «истуканов» зарождающейся массовой культуры. Виктор Цой XIX века. Кстати, свыше 100 стихотворений Надсона положено на музыку.

Увы, у всякого «поколенческого» поэта есть «ахиллесова пята» – привязанность ко времени.

Для Александра Блока (р. 1880) Надсон бы уже «поучительнейшим литературным недоразумением».

Игорь Северянин (р. 1887) в своей «Поэзе вне абонемента» заметил:

Я сам себе боюсь признаться,
Что я живу в такой стране,
Где четверть века центрит Надсон,
А я и Мирра – в стороне.

Осип Мандельштам (р. 1891) в «Шуме времени» написал о поколении 1890-х годов: «Не смейтесь над надсовщиной – это загадка русской культуры и в сущности непонятый её звук, потому что мы-то не понимаем и не слышим, как понимали и слышали они. Кто он такой...»