Александр Блок: поэзия как опыт преображения
16 (28) ноября родился Александр Блок, один из ярчайших представителей Серебряного века русской поэзии, фигура первого ряда в русском поэтическом контексте всего ХХ века. Prosodia предлагает пять ключевых вопросов о его жизни и творчестве – и попытки ответов на них.
«Он был Лермонтов нашей эпохи. У него была та же тяжелая тяжба с миром, Богом, собою, тот же роковой демонический тон, та же тяжелость не умеющей приспособиться к миру души, давящей, как бремя», - написал К. Чуковский о Блоке.
Александр Александрович Блок родился в 1880-м году в Санкт-Петербурге в так называемой «профессорской семье». Блока воспитывала семья деда – Андрея Николаевича Бекетова, ботаника, одно время бывшего ректором Петербургского университета. Родители поэта расстались до его рождения, поэт рос вне влияния своего блестящего отца – Александра Львовича Блока, профессора права Варшавского университета. Сам поэт, окончив школу, поступает на юридический, казавшийся ему самым легким факультетом, но потом благополучно перебегает на историко-филологический. Детские годы мальчика протекали между Санкт-Петербургом и маленьким семейным поместьем Шахматово, расположенного в холмистой местности километрах в шестидесяти к северо-западу от Москвы. Впоследствии на разгром родовой усадьбы в трагические годы исторической ломки строя в России Блок отзовется глубоко прочувствованными словами: «Так надо. Поэт ничего не должен иметь».
В статье-некрологе «Умер Александр Блок» Маяковский пишет: "Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок... Спрашиваю: «Нравится?» — «Хорошо», — сказал Блок, а потом прибавил: «У меня в деревне библиотеку сожгли». Вот это «хорошо» и это «библиотеку сожгли» было два ощущения революции, фантастически связанные в его поэме «Двенадцать»”.
Система эстетических координат русского символизма складывалась не без влияний французской версии начиная с 1890-х годов. В манифестах Мережковского и статьях Брюсова формируются основные концептуальные точки притяжения и различия внутри так называемой первой волны символизма – «старших символистов». Если в Петербурге Мережковский видит в новом искусстве нечто большое, чем просто эстетику, скорее, новый тип мирощущения и миропонимания, то в Москве Брюсов стоит на позиции искусства как самоцели творчества, рассматривает символизм как литературную школу, а символ - как поэтическое средство. На рубеже двух веков атмосфера ощутимо меняется, появляется «второе поколение» поэтов, так называемые младосимволисты: Вячеслав Иванов, Андрей Белый (Борис Бугаев) и Александр Блок, которые посвящают себя одной цели – преображению не только литературы, но и культуры, самой жизни. Видя в искусстве нечто большее, нежели просто эстетику, эти молодые авторы явно генетически тяготеют к петербуржской версии русского символизма. По замечанию крупного английского исследователя русской литературы Аврил Пайман, «…главные исполнители были очень яркими и очень талантливыми (Иванов, поражавший своей эрудицией и одержимый страстью к выявлению творческих талантов; Белый с его блестящим умом и “танцующим” красноречием; Блок, завороживший целое поколение трагической красотой, пленяющим воображением и тихим юмором)». Они становятся адептами символистского мифа о духовном рыцарстве «теургов», находят слова, изменившие лицо литературы.
Весной 1902 года Блок находит в Петербурге Мережковских, позже начинает переписку с З. Гиппиус, рассуждая в том числе о просодии, но в большей степени интересуясь именно «мистическими вопросами». При этом Блок находится и в постоянном диалоге с Брюсовым, увлекается поэзией Коневского. Но то, что принципиально объединяет представителей второго поколения символистов и отличает его от предшественников – это влияние Владимира Соловьева. По словам Иванова, «Соловьевым таинственно мы крещены» (из письма Блоку).
В период обозначившегося кризиса литературного направления в 1909-1910-м гг., когда В. Иванов выступит с программным заявлением о природе символизме, о том, что суть символа – в движении a realĭbus ad realiōra («от реального к реальнейшему» или «от видимой реальности к реальности внутренней»), Блок, этот «немецкий романтик, занесенный судьбой в Россию» (В. Жирмунский), поддержит Иванова своей статье «О современном состоянии русского символизма», вызвав тем самым полемический ответ Брюсова, заявившего, что символизм хотел быть и всегда был только искусством.
Блок утверждает: «Художник должен быть трепетным в самой дерзости, зная, чего стоит смешение искусства с жизнью, и оставаясь в жизни простым человеком. Мы обязаны, в качестве художников, ясно созерцать все священные разговоры («santa conversazione») и свержение Антихриста, как Беллини и Беато. Нам должно быть памятно и дорого паломничество Синьорелли, который, придя на склоне лет в чужое скалистое Орвьето, смиренно попросил у граждан позволить ему расписать новую капеллу».
В ситуации так называемого Серебряного века поэты стремятся объединять свои стихи в сборники. Особенно ярко эта тенденция проявляется в творчестве таких символистов «старшего поколения», как Бальмонт и Брюсов. Сборники «Горящие здания», «Будем как Солнце», «Tertia Vigilia», «Urbi et orbi» и др. – яркий тому пример. Продолжают реализовывать эту тенденцию и младосимволисты, печатая в журналах не просто свои стихотворные опусы, но объединяя их в сборники или книги стихов. При этом уже Брюсов проговаривает программный тезис, разводящий эти два понятия: «Книга стихов должна быть не случайным сборником разнородных стихотворений, а именно книгой, замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы к последней. Стихотворение, выхваченное из общей связи, теряет столько же, как отдельная страница из связного рассуждения».
Первой изданной книгой стихов Блока становятся «Стихи о Прекрасной Даме», потом издается книга «Нечаянная радость» и т.д. Блок создает свои стихи, находясь в потоке реального биографического времени, но одна идея не дает ему покоя. Это идея пути, которая определяет не только стремительное духовное развитие, определяющее эволюцию творчества поэта, но сама мысль о пути, его осознание как темы, становящейся центральной и важнейшей у Блока. Именно эта отрефлексированная автором тема в конце концов делает поэзию Блока исключительной практически для всего русского поэтического контекста.
Прорыв к оформлению уникальной целостности своей лирики Блок совершает в 1911 году, когда ему предлагают издать первое собрание стихотворений: «Тем, кто сочувствует моей поэзии, не покажется лишним включение в эту и следующие книги полудетских или слабых по форме стихотворений; многие из них, взятые отдельно, не имеют цены; но каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать «романом в стихах»…» (С.-Петербург. 9 января 1911 г.). Позже поэт определит все свои стихи в объединенном формате «трилогией вочеловечения», создав универсум цикла циклов, гиперконтекст, где каждое стихотворение композиционно и смыслово включается в отношения внутри цикла, циклы вступают в системные отношения внутри тома, тома трилогии становятся пуантами на траектории развития сюжета пути лирического героя. Таким образом, читать и интерпретировать лирику Блока можно двояко - традиционно, отдельными стихами, в хронологическом порядке, включая биографическую фактологию, год издания, а можно следовать авторской логике выстраивания мифа о пути, где каждому стихотворению найдено место внутри целого, где целое работает на смысл каждого стихотворения.
Лето 1901 года становится для Блока своеобразной точкой отсчета в определении себя, своего идеала, своей поэтической миссии в мире. Этот период поэт назовет «мистическим летом». Проводя его в деревне, поэт невероятно глубоко прочувствует состояние любви, объектом которой станет дочь великого химика Менделеева – Любовь Дмитриевна, их усадьба как раз находилась как раз на некотором расстоянии от Шахматова. Момент обретения Эроса стал точкой рефлексии об обретении идеала и понимании собственной роли в бытии. Неслучайно, что в этом же году Блок покидает юридический факультет и переходит на историко-филологический. До этого поэт практически припал, как к животворящему источнику, к философии Платона, «язычество» которого, мысли о природе любви, о космосе как живом существе, наделенном по воле Бога «душой и разумом», как бы открыли ему путь к духовному прозрению, минуя официальную религию. Следующим шагом к обретению идеала, так называемой «тезы», станут книги Соловьева, для которого образ Вечной Женственности - результат реального обретения Её в личных встречах. Не верит в реальность этих встреч Брюсов, но верит Блок:
Сбылось пророчество мое:
Перед грядущею могилой
Еще однажды тайной силой
Зажглось святилище Твое.
И весь исполнен торжества,
Я упоен великой тайной
И твердо знаю – не случайно
7 марта 1901
Эрос, наложенный на образ реальной женщины, соловьевский опыт обретения Софии как Вечной Женственности (философ говорил о том, что ему действительно являлась София!) стягиваются в центральную мифологему блоковской лирики, в особое переживание онтологической сущности мира – в образ Прекрасной Дамы. Любовь к Любови Дмитриевне превращается в рыцарский акт служения Мировой Душе как спасительнице мира. Генетически этот образ восходит и к ветхозаветной Премудрости, и к платоновской идее Мудрости, и к гностической «Деве Радужных Ворот» - ее образ есть в храмах Византии и Древней Руси. Прекрасная Дама – это и олицетворение Церкви, невесты Христовой, и Жена, облеченная в солнце, и ипостась Спаса во славе. Правда, Божественная Премудрость, отделенная от образа Христа, содержит зачатки ереси.
Безусловно, во всей этой истории проявляется столь важная для понимания культуры модернизма и сути символизма идея того, что искусство – это не приложение к жизни, оно не подражает, но преображает, стоит выше реальности. «Блок и Любовь Дмитриевна участники грандиозного духовного эксперимента, цель которого – стереть границы между творческим и житейским» (В. Новиков). Земная любовь не случилась в своей телесности, но случился акт любви «литературной», воплощение которой стала книга «Стихов о Прекрасной Даме» и метафизическое, недостижимое, идеальное, Её пространство во всей «трилогии вочеловечения».
18 июня 1904 г. Блок прощается с Прекрасной Дамой:
Вот он — ряд гробовых ступеней.
И меж нас — никого. Мы вдвоем.
Спи ты, нежная спутница дней,
Залитых небывалым лучом.
Обращаясь к поэтическому миру символистов, всегда нужно тщательно вдумываться в систему авторских символов, не подменять их своими собственными – традиционными, привычными, учитывать авторский контекст смысловых координат, иначе это может привести к искажению смысла произведения.
В нашей традиционной системе координат образ весны связывается обычно с темой обновления, радости, расцвета и оптимизма, то есть это изначально позитивный образ. В циклах первого тома «трилогии вочеловечения» А. Блока – в «Ante Lucem» и «Стихах о Прекрасной Даме» - мы фиксируем привычный традиционно-позитивный символ весны, с которой лирический герой связывает идею ожидания божественной гармонии:
Пусть светит месяц – ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, -
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
январь 1898 г.
В начальной точке своего пути лирический герой юн и безмятежен, верит и ждет «вселенского света от весенней земли». Уже в цикле «Распутья», в котором герой понимает, что он «один участник Встречи», образ весны начинает трансформироваться, превращаясь либо в воспоминание – «весеннюю думу», кажимость Её присутствия, либо становится образом будущего, несущего смерть:
Что с тобой – не знаю и не скрою –
Ты больна прозрачной белизной.
Милый друг, узнаешь, что с тобою,
Ты узнаешь будущей весной.
1903 г.
Ко второму тому лирики мы подходит в состоянии скептической «антитезы». Здесь «и закат, и заря, и солнце, и небо находятся во власти злых сил, исказивших истинную природу явления. В связи с этим меняется круг ассоциаций, сопровождающих их изображение», - пишет Н.А. Кожевникова в работе «Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века». Образ весны – в этом же ряду. В «Пузырях земли» весна «венчалась с колдуном», она «грозовая», «огненная», а в цикле «Город» весна просто становится беспредельным мороком, ее образ транслирует состояние непомерной тоски бытия:
Весна, весна! Как воздух пуст!
Как вечер непомерно скуден!
Вон – тощей вербы голый куст –
Унылый призрак долгих буден.
9 апреля 1905 г.
Апофеозом раскрытия темы становится первый катрен стихотворения «Незнакомка»:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными.
Весенний и тлетворный дух…
При этом лирический герой констатирует, что «С каждой весною пути мои круче…», наконец, весна ему «не нужна» («Ненужная весна»). Создается впечатление, что Блок с возрастом весной чувствует себя больным.
В этом контексте необходимо вспомнить о стихотворении, которое входит в цикл «Фаина» второго тома, открывая подцикл «Заклятие огнем и мраком», и которое очень любят читать и интерпретировать в контексте школьной программы как произведение жизнеутверждающего пафоса. Сколько раз мы слышали бравурно-жизнерадостное «О, весна без конца и без краю – Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!». Правда, это стихотворение невозможно завершить на той же ноте, дивный пафос восторга жизнью неумолимо сменится нотами трагического приятия жизни к самому финалу произведения:
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель – я знаю –
Всё равно: принимаю тебя!
24 октября 1907 г.
От такого «весеннего» приятия мира один шаг до пропасти «Страшного мира», из которого лирический герой Блока совершит акт восхождения к точке вочеловеченья себя в мире, к обретению потерянной веры в новом состоянии «синтеза» на исходе третьего тома:
Май жестокий с белыми ночами!
Вечный стук в ворота: выходи!
Голубая дымка за плечами,
Неизвестность, гибель впереди!
Женщины с безумными очами,
С вечно смятой розой на груди! -
Пробудись! Пронзи меня мечами,
От страстей моих освободи!
28 мая 1908 г.
Одно из первых произведений, в котором Блок пытается художественно осмыслить происходящий глобальный исторический сдвиг 1917 года, – это поэма «Двенадцать». Это сложнейшее по форме и интенции произведение было одинаково принято и в то же время непринято и красными, и белыми. Гумилев заклеймил Блока, увидев в образе Христа, выведенного в поэме, служение «делу Антихриста», Колчак угрожал поэту повешеньем при занятии Москвы белыми, Троцкий писал, что «”Двенадцать” – не поэма революции. Это лебединая песня индивидуалистического искусства, которое приобщилось к революции». Наконец, есть версия, что в 1921-м, в предсмертном бреду, Блок требовал от своей жены обещания сжечь и уничтожить все до единого экземпляры поэмы «Двенадцать».
Диапазон интерпретационных версий текста произведения со временем только расширяется: Христос в поэме – это символ революционера, символ будущего, языческий Христос-сверхчеловек, версия Вечной Женственности, образ Художника, Антихрист, наконец. Сам Блок будет удивлен тем, что получилось: «Когда я кончил, я сам удивился: почему же Христос? Неужели Христос?» Такое впечатление, что образ Христа в поэме – инерция лирического героя «трилогии вочеловеченья». Подкрепленная статьей «Интеллигенция и революция», в которой Блок призывает слушать «музыку революции», поэма становится, с одной стороны, как бы актом обретения героем современности себя в масштабе исторического понимания происходящего в России. То есть поэма – это своего рода акт вочеловеченья, о котором лирический герой рассуждает в цикле «Ямбы» третьего тома «романа в стихах». Дальше будут «Скифы»:
В последний раз – опомнись старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира.
С другой стороны, совершенно справедливы и версии того, что путь двенадцати красноармейцев в поэме – это дорога разрушения. У некоторых критиков, например, М.Гаспарова и М. Петровского, возникает мысль о бесовской природе происходящего – последняя глава поэмы сопоставляется со стихотворением Пушкина «Бесы», Д. Магомедова идет еще дальше, проводя параллель с романом «Бесы» Ф. Достоевского. С точки зрения высших смыслов, Блок оправдывает революцию (Христос в «белом венчике из роз»), но революция мертва духовно (Христос с «кровавым флагом»). В таком контексте Христос не благословляет революцию, но изгоняет «бесов».
Складывается такое ощущение, что Блок сам не совсем понял, что хотел сказать. Тем не менее весной 1920 года на вечере в Политехническом его попросили прочитать «Двенадцать», Блок ответил: «Я этой вещи больше не читаю». Обычно за него это делала Любовь Дмитриевна.
Александр Александрович Блок родился в 1880-м году в Санкт-Петербурге в так называемой «профессорской семье». Блока воспитывала семья деда – Андрея Николаевича Бекетова, ботаника, одно время бывшего ректором Петербургского университета. Родители поэта расстались до его рождения, поэт рос вне влияния своего блестящего отца – Александра Львовича Блока, профессора права Варшавского университета. Сам поэт, окончив школу, поступает на юридический, казавшийся ему самым легким факультетом, но потом благополучно перебегает на историко-филологический. Детские годы мальчика протекали между Санкт-Петербургом и маленьким семейным поместьем Шахматово, расположенного в холмистой местности километрах в шестидесяти к северо-западу от Москвы. Впоследствии на разгром родовой усадьбы в трагические годы исторической ломки строя в России Блок отзовется глубоко прочувствованными словами: «Так надо. Поэт ничего не должен иметь».
В статье-некрологе «Умер Александр Блок» Маяковский пишет: "Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок... Спрашиваю: «Нравится?» — «Хорошо», — сказал Блок, а потом прибавил: «У меня в деревне библиотеку сожгли». Вот это «хорошо» и это «библиотеку сожгли» было два ощущения революции, фантастически связанные в его поэме «Двенадцать»”.
Каково место Блока в русском символизме?
Система эстетических координат русского символизма складывалась не без влияний французской версии начиная с 1890-х годов. В манифестах Мережковского и статьях Брюсова формируются основные концептуальные точки притяжения и различия внутри так называемой первой волны символизма – «старших символистов». Если в Петербурге Мережковский видит в новом искусстве нечто большое, чем просто эстетику, скорее, новый тип мирощущения и миропонимания, то в Москве Брюсов стоит на позиции искусства как самоцели творчества, рассматривает символизм как литературную школу, а символ - как поэтическое средство. На рубеже двух веков атмосфера ощутимо меняется, появляется «второе поколение» поэтов, так называемые младосимволисты: Вячеслав Иванов, Андрей Белый (Борис Бугаев) и Александр Блок, которые посвящают себя одной цели – преображению не только литературы, но и культуры, самой жизни. Видя в искусстве нечто большее, нежели просто эстетику, эти молодые авторы явно генетически тяготеют к петербуржской версии русского символизма. По замечанию крупного английского исследователя русской литературы Аврил Пайман, «…главные исполнители были очень яркими и очень талантливыми (Иванов, поражавший своей эрудицией и одержимый страстью к выявлению творческих талантов; Белый с его блестящим умом и “танцующим” красноречием; Блок, завороживший целое поколение трагической красотой, пленяющим воображением и тихим юмором)». Они становятся адептами символистского мифа о духовном рыцарстве «теургов», находят слова, изменившие лицо литературы.
Весной 1902 года Блок находит в Петербурге Мережковских, позже начинает переписку с З. Гиппиус, рассуждая в том числе о просодии, но в большей степени интересуясь именно «мистическими вопросами». При этом Блок находится и в постоянном диалоге с Брюсовым, увлекается поэзией Коневского. Но то, что принципиально объединяет представителей второго поколения символистов и отличает его от предшественников – это влияние Владимира Соловьева. По словам Иванова, «Соловьевым таинственно мы крещены» (из письма Блоку).
В период обозначившегося кризиса литературного направления в 1909-1910-м гг., когда В. Иванов выступит с программным заявлением о природе символизме, о том, что суть символа – в движении a realĭbus ad realiōra («от реального к реальнейшему» или «от видимой реальности к реальности внутренней»), Блок, этот «немецкий романтик, занесенный судьбой в Россию» (В. Жирмунский), поддержит Иванова своей статье «О современном состоянии русского символизма», вызвав тем самым полемический ответ Брюсова, заявившего, что символизм хотел быть и всегда был только искусством.
Блок утверждает: «Художник должен быть трепетным в самой дерзости, зная, чего стоит смешение искусства с жизнью, и оставаясь в жизни простым человеком. Мы обязаны, в качестве художников, ясно созерцать все священные разговоры («santa conversazione») и свержение Антихриста, как Беллини и Беато. Нам должно быть памятно и дорого паломничество Синьорелли, который, придя на склоне лет в чужое скалистое Орвьето, смиренно попросил у граждан позволить ему расписать новую капеллу».
Как читать весь корпус лирики Блока? Как этого хотел автор?
В ситуации так называемого Серебряного века поэты стремятся объединять свои стихи в сборники. Особенно ярко эта тенденция проявляется в творчестве таких символистов «старшего поколения», как Бальмонт и Брюсов. Сборники «Горящие здания», «Будем как Солнце», «Tertia Vigilia», «Urbi et orbi» и др. – яркий тому пример. Продолжают реализовывать эту тенденцию и младосимволисты, печатая в журналах не просто свои стихотворные опусы, но объединяя их в сборники или книги стихов. При этом уже Брюсов проговаривает программный тезис, разводящий эти два понятия: «Книга стихов должна быть не случайным сборником разнородных стихотворений, а именно книгой, замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы к последней. Стихотворение, выхваченное из общей связи, теряет столько же, как отдельная страница из связного рассуждения».
Первой изданной книгой стихов Блока становятся «Стихи о Прекрасной Даме», потом издается книга «Нечаянная радость» и т.д. Блок создает свои стихи, находясь в потоке реального биографического времени, но одна идея не дает ему покоя. Это идея пути, которая определяет не только стремительное духовное развитие, определяющее эволюцию творчества поэта, но сама мысль о пути, его осознание как темы, становящейся центральной и важнейшей у Блока. Именно эта отрефлексированная автором тема в конце концов делает поэзию Блока исключительной практически для всего русского поэтического контекста.
Прорыв к оформлению уникальной целостности своей лирики Блок совершает в 1911 году, когда ему предлагают издать первое собрание стихотворений: «Тем, кто сочувствует моей поэзии, не покажется лишним включение в эту и следующие книги полудетских или слабых по форме стихотворений; многие из них, взятые отдельно, не имеют цены; но каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать «романом в стихах»…» (С.-Петербург. 9 января 1911 г.). Позже поэт определит все свои стихи в объединенном формате «трилогией вочеловечения», создав универсум цикла циклов, гиперконтекст, где каждое стихотворение композиционно и смыслово включается в отношения внутри цикла, циклы вступают в системные отношения внутри тома, тома трилогии становятся пуантами на траектории развития сюжета пути лирического героя. Таким образом, читать и интерпретировать лирику Блока можно двояко - традиционно, отдельными стихами, в хронологическом порядке, включая биографическую фактологию, год издания, а можно следовать авторской логике выстраивания мифа о пути, где каждому стихотворению найдено место внутри целого, где целое работает на смысл каждого стихотворения.
Кто такая Прекрасная Дама? Что значит этот образ для Блока?
Лето 1901 года становится для Блока своеобразной точкой отсчета в определении себя, своего идеала, своей поэтической миссии в мире. Этот период поэт назовет «мистическим летом». Проводя его в деревне, поэт невероятно глубоко прочувствует состояние любви, объектом которой станет дочь великого химика Менделеева – Любовь Дмитриевна, их усадьба как раз находилась как раз на некотором расстоянии от Шахматова. Момент обретения Эроса стал точкой рефлексии об обретении идеала и понимании собственной роли в бытии. Неслучайно, что в этом же году Блок покидает юридический факультет и переходит на историко-филологический. До этого поэт практически припал, как к животворящему источнику, к философии Платона, «язычество» которого, мысли о природе любви, о космосе как живом существе, наделенном по воле Бога «душой и разумом», как бы открыли ему путь к духовному прозрению, минуя официальную религию. Следующим шагом к обретению идеала, так называемой «тезы», станут книги Соловьева, для которого образ Вечной Женственности - результат реального обретения Её в личных встречах. Не верит в реальность этих встреч Брюсов, но верит Блок:
Сбылось пророчество мое:
Перед грядущею могилой
Еще однажды тайной силой
Зажглось святилище Твое.
И весь исполнен торжества,
Я упоен великой тайной
И твердо знаю – не случайно
Сбывались вещие слова.
7 марта 1901
Эрос, наложенный на образ реальной женщины, соловьевский опыт обретения Софии как Вечной Женственности (философ говорил о том, что ему действительно являлась София!) стягиваются в центральную мифологему блоковской лирики, в особое переживание онтологической сущности мира – в образ Прекрасной Дамы. Любовь к Любови Дмитриевне превращается в рыцарский акт служения Мировой Душе как спасительнице мира. Генетически этот образ восходит и к ветхозаветной Премудрости, и к платоновской идее Мудрости, и к гностической «Деве Радужных Ворот» - ее образ есть в храмах Византии и Древней Руси. Прекрасная Дама – это и олицетворение Церкви, невесты Христовой, и Жена, облеченная в солнце, и ипостась Спаса во славе. Правда, Божественная Премудрость, отделенная от образа Христа, содержит зачатки ереси.
Безусловно, во всей этой истории проявляется столь важная для понимания культуры модернизма и сути символизма идея того, что искусство – это не приложение к жизни, оно не подражает, но преображает, стоит выше реальности. «Блок и Любовь Дмитриевна участники грандиозного духовного эксперимента, цель которого – стереть границы между творческим и житейским» (В. Новиков). Земная любовь не случилась в своей телесности, но случился акт любви «литературной», воплощение которой стала книга «Стихов о Прекрасной Даме» и метафизическое, недостижимое, идеальное, Её пространство во всей «трилогии вочеловечения».
18 июня 1904 г. Блок прощается с Прекрасной Дамой:
Вот он — ряд гробовых ступеней.
И меж нас — никого. Мы вдвоем.
Спи ты, нежная спутница дней,
Залитых небывалым лучом.
Что не так с весной у Блока?
Обращаясь к поэтическому миру символистов, всегда нужно тщательно вдумываться в систему авторских символов, не подменять их своими собственными – традиционными, привычными, учитывать авторский контекст смысловых координат, иначе это может привести к искажению смысла произведения.
В нашей традиционной системе координат образ весны связывается обычно с темой обновления, радости, расцвета и оптимизма, то есть это изначально позитивный образ. В циклах первого тома «трилогии вочеловечения» А. Блока – в «Ante Lucem» и «Стихах о Прекрасной Даме» - мы фиксируем привычный традиционно-позитивный символ весны, с которой лирический герой связывает идею ожидания божественной гармонии:
Пусть светит месяц – ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, -
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
январь 1898 г.
В начальной точке своего пути лирический герой юн и безмятежен, верит и ждет «вселенского света от весенней земли». Уже в цикле «Распутья», в котором герой понимает, что он «один участник Встречи», образ весны начинает трансформироваться, превращаясь либо в воспоминание – «весеннюю думу», кажимость Её присутствия, либо становится образом будущего, несущего смерть:
Что с тобой – не знаю и не скрою –
Ты больна прозрачной белизной.
Милый друг, узнаешь, что с тобою,
Ты узнаешь будущей весной.
1903 г.
Ко второму тому лирики мы подходит в состоянии скептической «антитезы». Здесь «и закат, и заря, и солнце, и небо находятся во власти злых сил, исказивших истинную природу явления. В связи с этим меняется круг ассоциаций, сопровождающих их изображение», - пишет Н.А. Кожевникова в работе «Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века». Образ весны – в этом же ряду. В «Пузырях земли» весна «венчалась с колдуном», она «грозовая», «огненная», а в цикле «Город» весна просто становится беспредельным мороком, ее образ транслирует состояние непомерной тоски бытия:
Весна, весна! Как воздух пуст!
Как вечер непомерно скуден!
Вон – тощей вербы голый куст –
Унылый призрак долгих буден.
9 апреля 1905 г.
Апофеозом раскрытия темы становится первый катрен стихотворения «Незнакомка»:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными.
Весенний и тлетворный дух…
При этом лирический герой констатирует, что «С каждой весною пути мои круче…», наконец, весна ему «не нужна» («Ненужная весна»). Создается впечатление, что Блок с возрастом весной чувствует себя больным.
В этом контексте необходимо вспомнить о стихотворении, которое входит в цикл «Фаина» второго тома, открывая подцикл «Заклятие огнем и мраком», и которое очень любят читать и интерпретировать в контексте школьной программы как произведение жизнеутверждающего пафоса. Сколько раз мы слышали бравурно-жизнерадостное «О, весна без конца и без краю – Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!». Правда, это стихотворение невозможно завершить на той же ноте, дивный пафос восторга жизнью неумолимо сменится нотами трагического приятия жизни к самому финалу произведения:
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель – я знаю –
Всё равно: принимаю тебя!
24 октября 1907 г.
От такого «весеннего» приятия мира один шаг до пропасти «Страшного мира», из которого лирический герой Блока совершит акт восхождения к точке вочеловеченья себя в мире, к обретению потерянной веры в новом состоянии «синтеза» на исходе третьего тома:
Май жестокий с белыми ночами!
Вечный стук в ворота: выходи!
Голубая дымка за плечами,
Неизвестность, гибель впереди!
Женщины с безумными очами,
С вечно смятой розой на груди! -
Пробудись! Пронзи меня мечами,
От страстей моих освободи!
28 мая 1908 г.
В чем противоречия в восприятии поэмы «Двенадцать»?
Одно из первых произведений, в котором Блок пытается художественно осмыслить происходящий глобальный исторический сдвиг 1917 года, – это поэма «Двенадцать». Это сложнейшее по форме и интенции произведение было одинаково принято и в то же время непринято и красными, и белыми. Гумилев заклеймил Блока, увидев в образе Христа, выведенного в поэме, служение «делу Антихриста», Колчак угрожал поэту повешеньем при занятии Москвы белыми, Троцкий писал, что «”Двенадцать” – не поэма революции. Это лебединая песня индивидуалистического искусства, которое приобщилось к революции». Наконец, есть версия, что в 1921-м, в предсмертном бреду, Блок требовал от своей жены обещания сжечь и уничтожить все до единого экземпляры поэмы «Двенадцать».
Диапазон интерпретационных версий текста произведения со временем только расширяется: Христос в поэме – это символ революционера, символ будущего, языческий Христос-сверхчеловек, версия Вечной Женственности, образ Художника, Антихрист, наконец. Сам Блок будет удивлен тем, что получилось: «Когда я кончил, я сам удивился: почему же Христос? Неужели Христос?» Такое впечатление, что образ Христа в поэме – инерция лирического героя «трилогии вочеловеченья». Подкрепленная статьей «Интеллигенция и революция», в которой Блок призывает слушать «музыку революции», поэма становится, с одной стороны, как бы актом обретения героем современности себя в масштабе исторического понимания происходящего в России. То есть поэма – это своего рода акт вочеловеченья, о котором лирический герой рассуждает в цикле «Ямбы» третьего тома «романа в стихах». Дальше будут «Скифы»:
В последний раз – опомнись старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира.
С другой стороны, совершенно справедливы и версии того, что путь двенадцати красноармейцев в поэме – это дорога разрушения. У некоторых критиков, например, М.Гаспарова и М. Петровского, возникает мысль о бесовской природе происходящего – последняя глава поэмы сопоставляется со стихотворением Пушкина «Бесы», Д. Магомедова идет еще дальше, проводя параллель с романом «Бесы» Ф. Достоевского. С точки зрения высших смыслов, Блок оправдывает революцию (Христос в «белом венчике из роз»), но революция мертва духовно (Христос с «кровавым флагом»). В таком контексте Христос не благословляет революцию, но изгоняет «бесов».
Складывается такое ощущение, что Блок сам не совсем понял, что хотел сказать. Тем не менее весной 1920 года на вечере в Политехническом его попросили прочитать «Двенадцать», Блок ответил: «Я этой вещи больше не читаю». Обычно за него это делала Любовь Дмитриевна.
Читать по теме:
Иосиф Бродский – русский поэт и метафизик
Иосиф Бродский дал русской поэтической речи мощный метафизический импульс, соединив ее эмоциональный накал с интеллектуальной изощренностью английского барокко. Prosodia предлагает ответы на пять ключевых вопросов для понимания поэзии Бродского.
Иван Бунин: синестетик в классических одеждах
Восемь основных вопросов о Бунине-поэте – в день его памяти: первый русский нобелевский лауреат по литературе ушел из жизни 70 лет назад, 8 ноября 1953 года.