Фёдор Тютчев: главные стихи с комментариями

В июле 1822 года, восемнадцатилетний Федор Иванович покинул России и поступил на дипломатическую службу в Баварии. Следующие 22 года он был почти полностью оторван от русской культуры, но был дружен и тесно общался с видными представителями немецкого романтизма — Шеллингом, Гейне, глубоко увлекался развитием философской и научной мысли в Европе той эпохи.

Как писал его первый биограф — литератор и муж старшей дочери поэта Иван Аксаков — Федор Иванович не говорил на русском в обычной жизни, по его предположению, даже не думал на нем, а пользовался им исключительно для сочинения поэтических строчек. В доме Тютчевых говорили на французском или немецком языке. 

 По рассказам того же Аксакова, большая часть критиков не восприняла поэта радушно и в 1860-е годы, о которых принято говорить, что к поэту пришла литературная слава. Тютчева обвиняли в том, что язык его еще из допушкинской эпохи. Слишком много в нем было отвлеченных понятий, церковнославянской лексики, архаизмов, неровных стилистических фраз — искусство того времени было куда более стройным, реалистичным. Вследствие этого и темы, которые волновали Тютчева (жизнь и смерть, рок и судьба, отношения природы, Бога и человека), представлялись выходцами из конца XVIII-го века. Вопросы у современников вызывал и возраст новообъявившегося властителя муз. Тогда уже сложился стереотип, что поэзия — удел молодых, а Федору Ивановичу было за пятьдесят. 

Несмотря на деятельное желание родных увековечить память поэта, Тютчев, вполне возможно, был бы забыт, не случись в России волны декадентства и символизма, а в ней мессии и идола символистской эпохи В. Соловьева, который в своей статье в журнале «Современник» в 1900-м г. определил лирическую поэзию Тютчева «самым главным кладом русской словесности». И внезапно то, что выглядело устаревшим в XIX-м веке, оказалось ультрамодным в XX-м. Цитатами из Тютчева пестрят статьи В. Иванова, В. Брюсова, А. Блока... Для них он становится не тем, кто опоздал, а тем, кто шагнул много дальше своей эпохи.

Комментируя десять хрестоматийных стихотворений поэта, я стремилась прежде всего раскрыть неоднозначность и диалектичность поэтики Тютчева, указать на несколько закрепившихся мистификаций, связанных с трактовкой как его личности, так и отдельных стихотворений. Не без иронии важно заметить, что на данный момент написано о поэте очень много, но большинство работ являются лишь размышлениями, а часто и фантазиями на тему.

В преддверии чтения хочу привести определение тютчевской поэзии, данное Ю. Лотманом, оно видится мне наиболее точным: «Семантика поэзии Тютчева отличается большой сложностью. Если привычная картина в истории литературы состоит в том, что отдельные поэты и целые литературные направления переходят от одного типа смыслообразования к другому как от этапа к этапу, то для Тютчева характерно, часто в пределах одного стихотворения, совмещение самых различных и исторически несовместимых семантических систем. Одни слова у него несут барочно-аллегорическую семантику, другие связаны с романтической символикой, третьи активизируют мифологический пласт значений, оживляющий черты глубокой древности, четвертые с исключительной точностью и простотой обозначают вещный мир в его предметной конкретности».

1. «Весенняя гроза» — стихотворение не о русской природе

ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА

Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.

Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.

С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный —
Все вторит весело громам.

Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.

1820-е

Даты написания многих тютчевских стихов неизвестны. Он очень часто не ставил дат, не считая себя поэтом. Почти всю его жизнь поэзия служила для него дневником собственных чувств, мыслей и впечатлений. Половина дат была поставлена родственниками и литературоведами уже после смерти поэта. Вторая причина: перед тем как отдать стихотворения в печать, поэт их нередко значительно изменял. Посмотрев на свой текст пять, а то и двадцать лет спустя, художник иногда видит в нем то, что не соответствует его изменившемуся за эти годы мировосприятию, представлению об искусстве. «Весенняя гроза» — одно из таких стихотворений. 

Появляясь в печати в 1829-м, в 1936-м и в 1956-м году, оно каждый раз менялось. А между тем это хрестоматийное и чаще всего первое стихотворение Тютчева, которое узнает русский школьник. И тут же ему рассказывают, как любит поэт русскую природу и русскую весну - что это классический пример русской пейзажной лирики. Но стоит вчитаться в текст стихотворения, чтобы понять, что такое утверждение неверно. 
В момент написания Федор Иванович уже почти десять лет жил за пределами России. В стихотворении нет ни одной детали, которая говорила бы нам, что это именно русская весна, а не немецкая, которую в те годы поэт наблюдал. «С горы бежит поток проворный, / В лесу не молкнет птичий гам, / И гам лесной и шум нагорный — / Все вторит весело громам». Где видели вы в средней полосе России такие пейзажи? Ни в Овстуге, где родился поэт, ни в Москве, где пролетели его юношеские годы, гор нет, а вот рядом с Мюнхеном, в котором он жил на момент написания этих стихов, находятся Альпы. Возможно, к мысли об описании средней полосы России наводит строчка «Люблю грозу в начале мая», но и в Баварии грозы тоже появляются в последний месяц весны. 

За пределы классической пейзажной лирики выносит стихотворение завершающая строфа: «Ты скажешь: ветреная Геба, / Кормя Зевесова орла, / Громокипящий кубок с неба, / Смеясь, на землю пролила». Последний катрен смотрится при современном восприятии как довесок из другого текста или как метафора, где автор вдруг решил блеснуть своим знанием греческой мифов. Но поэту, который и не считал нужным на тот момент кому-либо показывать свои стихи, такая метафора была не нужна, да и по всему творчеству Тютчева не встречается не рожденных (написанных интуитивно), а сделанных строк.

Однако важно учесть, что поэт мыслил не масштабами русской, а масштабами мировой литературы. Для него Гомер, Гораций (которого он переводил в юношеские годы), Данте, Шиллер и Гейне (с которым он дружил) были одинаково близки. В тот момент только вступавшее в силу светское образование в России являлось полностью европеизированным. Русская поэзия была еще слишком молодой и не воспринималась большинством современников как отдельная школа. Поэтому и последняя строфа «Весенней грозы» была для всех понятной и органичной.

«Зевесов орел» — символ победоносности и войны, именно он клевал по легенде печень пригвожденного Геракла. «Ветреная Геба» — богиня юности. Оба они сливаются здесь в единый образ красивой и победоносной весны. 

Мир Тютчева диалектичен: добро не может существовать без зла, солнце без грома, а осень без грядущей весны… «Громокипящий кубок с неба, / Смеясь, на землю пролила» — земля, космос, человек и природа в мироощущении автора не только тесно взаимосвязаны с друг другом, но и живут по законам общего бытия.

Уже с «Весенней грозы» — самого раннего хрестоматийного стихотворения Тютчева — лирика поэта начинает разбираться на крылатые выражения и цитаты. «Люблю грозу в начале мая...» — строка, которая со временем не только заменила название стихотворения, но приняла самостоятельные значения. Так говорят о безыскусных, написанных в классической традиции и подражающих ей стихах. С другой стороны, фраза стала синонимом понятия классической пейзажной лирики. В просторечии выражает любовь к русской природе, чувственную привязанность к ней. Строчка «Громокипящий кубок с неба» послужила названием для первого сборника И. Северянина, подсказанным ему его поэтическим наставником Ф. Сологубом.

2. «Silentium» — подлинник и перевод

SILENTIUM

Молчи, скрывайся и таи 
И чувства, и мечты свои! 
Пускай в душевной глубине 
Встают и заходя́т оне, 
Как звезды ясные в ночи: 
Любуйся ими и молчи. 
     
Как сердцу высказать себя? 
Другому как понять тебя? 
Поймет ли он, чем ты живешь? 
Мысль изреченная есть ложь; 
Взрывая — возмутишь ключи: 
Питайся ими и молчи. 
     
Лишь жить в самом себе умей! 
Есть целый мир в душе твоей 
Таинственно-волшебных дум: 
Их заглушит наружный шум, 
Дневные ослепят лучи, — 
Внимай их пенью — и молчи. 

Начало 1830-х 

Даже в академических словарях (например, «Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений»), хрестоматиях и на рекомендованных для школьников порталах («Библиотекарь.ру», «Академия.ру») встречаем информацию о том, что «Silentium» Ф. Тютчева — перевод стихотворения «Молчи» немецкого поэта Людвига Пфау. И стихотворение такое действительно есть.

МОЛЧИ

Таи от всех свою любовь
И мир ее не возмутится;
Ты видишь в чашечках цветов
Глубоко сладкий сок таится.
Пусть чувства нежные твои,
Как серна, будут боязливы
И что живет в твоей груди
Да будет скрыто в ней ревниво.

Сноси печали в тишине,
Не выдавай их даже взглядом
И пусть замрут во тьме оне,
Не отравляемые ядом.
Пускай, как солнце в лоне вод,
Они померкнут молчаливо
И что в груди твоей живет
Да будет скрыто в ней ревниво.

Скрой скорбь и радости свои,
Чтоб злоба их не осквернила,
Начнет ли сердце ныть в груди, —
Молчи: от гнета крепнет сила.
Знай: от дыхания людей
Сердечный пламень гаснет живо
И потому в груди своей,
Все, что живет в ней, скрой ревниво.

Перевод с нем. А. Шеллера, 1890-е гг.

Перевод этот появляется в нескольких русских изданиях в начале XX-го в. Однако Л. Пфау родился в 1821-м году. На момент сочинения Тютчевым «Silentium» ему было около девяти лет. Но прочитав даже в переводном виде стихотворение «Молчи», сложно не согласиться, что один текст является вольным переводом другого. 

Немецкий поэт написал свое произведение в 1870-е годы, когда Федора Ивановича уже не было в живых. До этого оба поэта жили в Германии, оба бывали в Париже, оба писали для французских периодических изданий, но тютчевский текст на иностранные языки еще переведен не был, а русского немецкий поэт не знал. Загадка того, как «Silentium» попал к Пфау, остается открытой.

В этом же стихотворении содержится и одна из самых известных и загадочных крылатых фраз Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Учитывая приверженность автора классической философии, мы невольно вспоминаем парадоксальное изречение Сократа: «Я знаю лишь то, что я ничего не знаю». Все образы, все идеи реально существуют лишь в нашем сознании, а между тем есть то, что невозможно выразить словами при всем разнообразии слов. Скрыта в этой фразе и одна из основных проблем передачи знания от одного человека к другому. Представление, понятие, образ в воображении двух людей не могут выглядеть одинаково, потому что каждый преломляет их через свой жизненный опыт.

Есть в этом стихотворении и еще одна менее распространенная, но всем знакомая фраза: «Молчи, скрывайся и таи…» Как для русской, так и для европейской культуры, всегда направленных на взаимодействие одного человека с другими, она звучит как вызов, разрыв шаблонов. От проговаривания происходит растрачивание чувства. При этом сложно надеяться, что люди действительно поймут то, что ты им хочешь сказать. «Поймет ли он, чем ты живешь?» — вопрошает Тютчев. Оба поэта сомневаются в способности эмпатии окружающего их общества, но уверены в том, что именно сильные чувства, впечатления со всеми их переливами, особенностями, даже отчаянием, болью важны для внутреннего мира человека, именно они ценны.

«Молчи, скрывайся и таи…» — автор не только призывал к этому, он так жил. Меланхоличным, чувствительным, рассеянным, не любящим рассказывать о себе, склонным к апатии поэт был на протяжении всей своей жизни. Это и привело к тому, что многие его стихотворения оказались потерянными, а многие факты жизни остались неизвестны. «Его не привлекали ни богатства, ни почести, ни даже слава…» — вспоминал о Тютчеве его сослуживец по дипломатической миссии князь И. С. Гагарин, привезший тетрадь с тютчевскими стихами из Мюнхена, в котором жил Федор Иванович в те годы, в Петербург А. С. Пушкину. 

Результатом стало то, что Пушкин напечатал «Silentium» в числе нескольких других стихотворений Тютчева в журнале «Современник» в 1836-м году. Это была первая значительная публикация творчества поэта, которую тогда никто не заметил. 

Вторая такая публикация — и тоже с «Silentium», и тоже в «Современнике» — появилась уже в 1854-м, на этот раз вызвав как восхищение, так и множество критических отзывов. По замечанию Аксакова, никто не понимал, как «этот почти иностранец, едва ли когда говоривший иначе как по-французски; это, по-видимому, чистокровное порождение европеизма, без всякого на себе клейма какой-либо национальности» может считаться русским поэтом. 

Сам язык Тютчева вызывал ощущение перевода: «заходя́т», «оне», «внимай», «дум» уже не употреблялось ни в письменной, ни в разговорной речи. Однако время все расставило по своим местам. И теперь «Silentium» одно из лучших стихотворений, написанных в XIX-м веке. Чуждое в разгар реалистической эпохи стремление Тютчева не растрачивать свой внутренний дар, воспевание одиночества, скрытности, ощущение обреченности оказалось горячо воспринято представителям эпохи русского декаданса (Блок, Брюсов, В. Иванов, Белый, Ахматова…), которые уже не стремились к тому, чтобы их поняли все. Их очень мало интересовала гражданская позиция поэта, а вот внимать пенью внутренних ключей — этот мотив был для них приятен и близок.

3. «День и ночь» — от диалектики к мистицизму

ДЕНЬ И НОЧЬ

На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканный
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!

Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!

1839

Одно из классических стихотворений философской лирики Тютчева, в котором выразились почти все ее основные черты. «Тютчев мыслит не образами, а отвлеченными понятиями», — говорит современный филолог Святослав Худяков. И действительно, тютчевские «день» и «ночь» — это не конкретные времена суток хотя бы определенного столетия или места. Это обобщенные понятия дня как периода света, ночи как периода тьмы. «Болящая душа» — не чья-то или не чьи-то конкретные, а просто душа, которая болит. «Страхи» — тоже понятие отвлеченное, которое может относиться к кому или даже к чему угодно. 

У Федора Ивановича мы не встретим в стихах перчаток, масок, столов, обеда, изгороди, экипажа и всего того, что окружает человека в обыденной жизни, не говоря уже о предметах национального колорита. Даже его, казалось бы, столь живописные образы («Но меркнет день — настала ночь; / Пришла — и с мира рокового / Ткань благодатную покрова / Сорвав, отбрасывает прочь…») при попытке их зрительно представить, а не осмыслить, вызывают слишком много вопросов.

Аксаков писал в своей биографической справке о Тютчеве, что его стихи представляют не «мыслящую поэзию» (поэзию от ума), но «поэтическую мысль» (мысль, рожденную сердцем). «Поэзия есть игра чувств, в которую рассудок вносит систему… Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить…» — так определял суть поэзии Кант. И это определение с поэзией Тютчева очень созвучно. И в аксаковском, и в кантовском определении заложена диалектика самого процесса поэзии: взаимодействие противостоящих друг другу разума и чувства. В стихотворении «День и ночь» одна его часть противоположна другой. В той, которая описывает день, больше эпитетов; в той, которая описывает ночь, — глаголов. В первой — созерцание, во второй — тревога, таинственность, экспрессивность.

По мнению современного филолога Льва Соболева, основная тема лирики Тютчева в постоянном стремлении человека к хаосу, к бездне, но каждый раз при столкновении с ними он приходит в ужас, потому что понимает, что от них и погибнет, — и это составляет конфликт. «И нет преград меж ей и нами — / Вот отчего нам ночь страшна!» — говорит Тютчев. Упорядоченность и хаос цикличны, как день и ночь. 

Как и большинство стихотворений Тютчева, «День и ночь» имеет очень простую форму. Написано ямбом, состоит всего из 16 строк. Рифмы элементарны (ночь — прочь, мглами — нами). Только в первом катрене два раза рифмуется слово «богов». Встречаем мы здесь и словосочетания, которые в момент написания стихотворения уже представляли собой литературные штампы: «бездной безымянной», «блистательный покров», «мира рокового»... Встречаются и архаизмы: «земнородных», «сей», «мглами». Последние можно рассматривать как спонтанную отсылку к поэзии романтизма, которая всегда была Федору Ивановичу ближе, чем поэзия реалистической эпохи. 

4. «Любовь, любовь — гласит преданье…» — стихотворение из цикла, которого не было

ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ

Любовь, любовь — гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье.
И... поединок роковой...

И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец...

1851 или начало 1852

Это одно из 18 стихотворений знаменитого «денисьевского цикла» Ф. Тютчева, посвященных поэтом своей возлюбленной Елене Денисьевой. Роман с ней длился с 1850-го по 1864 год несмотря на то, что Федор Иванович был все это время женат и даже мысли не допускал, чтобы расстаться со своей законной женой Эрнестиной. Как мы можем понять по этим стихам, написанным еще в начале разгара романа, он сразу предчувствовал, что «поединок роковой» закончится для Денисьевой плохо. 

Как и во всем, в любви у Тютчева всегда действуют две противоположные силы. «Союз души с душой родной» в конечном итоге вызывает борьбу, в которой всегда проигрывает тот, кто любит искреннее, нежнее. В «Предопределении» отразился переходный этап творчества Тютчева: от отвлеченной философской лирики к лирике исповедальной, от стилистической небрежности к строгой поэтической форме Заметные литературные критики советской и постсоветской эпохи называют «денисьевский цикл» первой лирической поэмой русской словесности или даже романом. Но необходимо заметить, что самим поэтом сформирован он не был. С одной стороны, все стихи совпадают по времени с событиями его реальных отношений с возлюбленной и переживаний после ее смерти (1850-1865 гг.), однако адресат многих из них остается спорен. 

Первым составителем цикла стал Ф. Ф. Тютчев — сын Федора Ивановича и Елены Денисьевой. «Денисьевский цикл» в том виде, в котором мы встречаем его сегодня, был окончательно сформирован Г. Чулковым в 1923 году, спустя 50 лет после смерти поэта.

В «Предопределении» отразился переходный этап творчества Тютчева: от отвлеченной философской лирики к лирике исповедальной, от стилистической небрежности к более строгой поэтической форме. Вместо прежнего «Молчи, скрывайся и таи…» в стихах появляются определенные жизненные ситуации и конкретные чувства. Конфликт происходит не между отвлеченными понятиями, общественными системами или силами природы, а между лирическими героями. Правда, и здесь у лирического субъекта нет стремления что-то изменить или исправить. Стихотворение потому и называется «Предопределение», что все происходящее его автор воспринимает как данность.

5.  «О, как убийственно мы любим...» — рождение нового лирического героя

* * *

О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя…
Год не прошел — спроси и сведай,
Что уцелело от нея?

Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.

Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески живой?

И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!

Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!

Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья…
Но изменили и оне.

И на земле ей дико стало,
Очарование ушло…
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.

И что ж от долгого мученья
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!

О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

1851-1852

«О, как убийственно мы любим…» — шедевр поздней любовной лирики Тютчева и одно из стихотворений, обращенных к Е. Денисьевой, студентке Смольного института, с которой у 47-летнего поэта вспыхнул роман. Появление на свет ребенка сделало их роман известным всем и вызвало огромный скандал. Случилось это чуть позже, чем через год, после начала их отношений. Результатом стало то, что возлюбленную выгнали из Смольного института, от нее отреклись родственники, ее появление в свете вызывало оскорбления и сплетни: «Толпа, нахлынув, в грязь втоптала / То, что в душе ее цвело». 

По воспоминаниям Тургенева, Тютчев не смог найти в себе силы расстаться ни с Денисьевой, ни со своей законной женой Эрнестиной. Постоянно винил себя за то, что не смог дать Елене хотя бы определенности, что из-за постоянного непонимания своего места в обществе у нее происходили тяжелые нервные срывы. Винил себя Федор Иванович и в том, что за ее безграничную, все принимающую и все принимающую любовь не смог ей отплатить ничем, кроме поломанной жизни. «Судьбы ужасным приговором / Твоя любовь для ней была, / И незаслуженным позором / На жизнь ее она легла!» — это не поэтическая выдумка, это личная трагедия, которую поэт переживал тяжело.

Но именно эти переживания, а вернее, появившиеся благодаря им стихи, по мнению Н. Некрасова, и поставили Тютчева в один ряд с великими поэтами русской словесности: Пушкиным, Лермонтовым… Новаторство автора Некрасов видел в появлении нового типа лирического героя. В отечественной поэзии еще никто не проявлял такую беспощадность к себе, не выводил так откровенно тесно связанного с автором не положительного, а отрицательного героя. Большое значение придавал Некрасов и тому, что эти стихи — уже поздняя любовная лирика, написаны не пламенным юношей, а зрелым и хорошо знающим жизнь человеком, при этом сохранившим в себе способность глубокого чувства.
Помимо противопоставления главных героев в стихотворении есть противопоставление живой индивидуальности и бесчувственной, усредненной толпы, которая стремится растоптать все, что не совпадает с ее идеалом.

6. «Эти бедные селенья…» — от европейскости до славянофильства

* * *

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.

13 августа 1855

В свои юношеские годы Тютчев с большим восторгом воспринял оду «Вольность» А. С. Пушкина, обсуждал ее со многими из своих друзей, придерживался либеральных позиций. «В России канцелярии и казармы. Все движется около кнута и чина» — одна из известнейших его фраз, сказанных молодым поэтом своему другу со студенческих лет М. Погодину в 1825 г., в первый приезд после эмиграции в Россию. События декабрьского восстания привели Федора Ивановича к решению вернуться в Европу снова. И человеку уже нашей эпохи не очень легко понять, откуда взялись его поздние консервативные взгляды, так отразившиеся в этом стихе. «Не поймет и не заметит / Гордый взор иноплеменный» — чем вызваны эти оценки иностранцев?

Для того, чтобы понять это, важно разобраться в историческом контексте эпохи. В 1855-м году шла Крымская война, где с одной стороны выступала Россия, а с другой коалиция из нескольких стран, в том числе Европы. В России эта война воспринималась как стремление освободить православные народы (которые проживали на спорных территориях среди многих других) от османского (мусульманского) ига. 

Именно из-за атеистических настроений Запада Тютчев стал охладевать в 30-ые годы к миру Европы. Для него как для человека верующего, православного, развитие общества по светским, экономическим, а не религиозным (духовным) законам, было непредставимо. Православие являлось в его сознании аксиомой, поэтому вопрос о том, чей бог правильный, а чей нет, им тоже не задавался.

Откуда взялась религиозность у «светского льва»? Мы можем только предположить, что корни ее покоятся в детстве, которое Тютчев провел в патриархальной Москве, неподалеку от Ивановского монастыря, в трехсвятительском переулке. Известно, что комната его матушки была увешана иконами, в доме с благоговением соблюдались религиозные праздники. Сохранилось воспоминание, что во время Пасхального Воскресения мать подводила детей к окну, ждать удара первого колокола. С возрастом почти болезненная преданность православию развивалась в сознании Тютчева все больше. По его мнению, европеец «не поймет и не заметит» в России и вокруг себя главного — присутствия Бога.

«Удрученный ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / В рабском виде царь небесный / Исходил, благословляя», — эти строки становятся понятнее, если вспомнить, что в 1850-ые годы Тютчев вел постоянные дискуссии с «пресненским философом» и другом Пушкина Петром Чаадаевым, который считал, что именно православие, принятое от Константинополя, навсегда оставило Россию на задворках Европы, что прежде, чем рассказывать всем народам, какой оно несет свет, нужно избавиться от вековых внутригосударственных проблем — нищенства, рабства. А по мнению Тютчева, «Умом Россию не понять, / Аршином общим не измерить…» Невозможно осознать логикой то, что можно осознать верой. Про общественно-политические полемики с Чаадаевым поэт говорил: «Вот человек, с которым я согласен меньше, чем с кем бы то ни было, но которого однако люблю больше всех».

Современный литературовед Л. Видгоф связывает такое восприятие автором истории России с тем, что еще в юношеские годы Тютчев наблюдал глубоко поразившую его картину несовпадения логики и обстоятельств: Наполеон взял Москву, крах неизбежен — но история делает неожиданный поворот, и Россия спасает от наполеоновских войск не только себя, но и Европу. 

8. «Probleme» — простое о сложном

PROBLEME

С горы скатившись, камень лег в долине.
Как он упал? никто не знает ныне —
Сорвался ль он с вершины сам собой,
Иль был низринут волею чужой?
            - - -
Столетье за столетьем пронеслося:
Никто еще не разрешил вопроса.

1833-1857 

Простота формы при сложности содержания — одна из главных черт поэзии Тютчева. Это стихотворение когда-то было всего лишь наброском из его записных книжек. Первая часть датирована 1833-м, вторая — 1857-м годом. Несомненно, что к поставленной в нем проблеме поэт периодически возвращался.

«Probleme» появилось в печати впервые в 1879 году в журнале «Русский архив» и вероятно было предоставлено родственниками поэта. Надо заметить, что еще лет тридцать после ухода из жизни самого Федора Ивановича, в свет выходили его новые и новые произведения, обнародованные близкими или друзьями.

«Он не знал, что значит сочинять стихи; они создавались в ту минуту, как созвучием нужно было высказать мысль или чувство, наскоро он набрасывал их на клочке бумаги и затем ронял, позабывая о них, на пол, а жена его подбирала; или он вдруг импровизировал, а жена его записывала выливавшиеся из души его мысли и чувства…» — вспоминал про то, как писал стихи самый европейский поэт русской словесности, К. В. Мещерский.
«Как он упал? никто не знает ныне…» — проблема ограниченности человеческого познания и одна из основных в лирике Тютчева. Поместился в эти шесть строк и другой фундаментальный философский вопрос: что первично — материя или дух? Материя представлена в этом стихотворении образом камня, дух — той волей, которая сбросила его с горы изначально. 

«Никто еще не разрешил вопроса» — несмотря на то, что над ответом на него человечество рассуждает веками. «Природа — Сфинкс. И тем она верней / Своим искусом губит человека, / Что, может статься, никакой от века / Загадки нет и не было у ней», — продолжает Тютчев свою мысль уже в другом стихотворении лет десять спустя.

Стоит заметить, что для многих произведений Тютчева и не нужно единого толкования: каждый поймет по-своему и возможно по-разному в разные периоды жизни. Их основной посыл — обратить внимание, дать возможность заметить ту или иную философскую, общественную проблему, а не разложить по полочкам изначально непознаваемую в представлениях автора картину.

9. «Нам не дано предугадать...» — салонный лев или поэтический гений? 

* * *

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

27 февраля 1869

Львом аристократических салонов, блестящим собеседником называли Тютчева Вяземский и Чаадаев прежде всего за его необычайный талант к устной речи. По количеству цитат, ушедших в народ, ставших крылатыми выражениями, Тютчева можно сравнить разве что с Пушкиным и Грибоедовым. По воспоминаниям современников, когда Тютчев о чем-то рассказывал, то все в один момент забывали и о его неказистой внешности (взъерошенный, маленького росточка), и о его возрасте, и даже о каких-то своих разногласиях с ним. Под воздействием его обаяния оказывались все и сразу.

По количеству цитат, ушедших в народ, ставших крылатыми выражениями, Тютчева можно сравнить разве что с Пушкиным и Грибоедовым. И это не случайно: по году рождения (на 4 года младше Пушкина, на 11 лет старше Лермонтова, на 6 лет старше Гоголя), по уровню и специфике образования, по кругу друзей он безусловно относится к представителям Золотого века русской словесности.

«Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется…» — фраза, тоже ушедшая в народ, но написанная поэтом в процессе рассуждений над судьбой своего литературного наследия, которое состоит не только из стихов, но и публицистических статей на общественно-политические темы, из переписок с видными деятелями того времени, включая императорскую семью. Большинство современников воспринимали Федора Ивановича не как поэта, а прежде всего как блестящего мыслителя и афориста эпохи. Вот строчки из самого известного стихотворения на смерть Тютчева, прекрасно отражающие это:

…Ленивой поступью прошел он жизни путь,
Но мыслью обнял все, что на пути заметил,
И перед тем, чтоб сном могильным отдохнуть,
Он был как голубь чист и как младенец светел.

Искусства, знания, событья наших дней —
Все отклик верный в нем будило неизбежно,
И словом, брошенным на факты и людей,
Он клейма вечные накладывал небрежно…

А. Апухтина

Но был ли сам Тютчев согласен с такой трактовкой своей исторической роли? Федор Иванович — фаталист, а это значит, что не человек и даже не человечество, а высшие силы (рок, судьба) определяют будущее. Слишком много переменных в раскладке истории, чтобы предугадать, как будут и будут ли восприниматься твои слова через сто или триста лет.

«И нам сочувствие дается, / Как нам дается благодать…» — куда менее известные, но заслуживающие внимания строчки. Сердечная доброта, умение сострадать человеку воспринималась в то время Тютчевым как одна из основных добродетелей, дающих человеку возможность почувствовать божественный замысел, несмотря на временность собственной жизни.

«Чему бы жизнь нас ни учила, / Но сердце верит в чудеса: / Есть нескудеющая сила, / Есть и нетленная краса» — пишет поэт пару лет спустя в стихотворении, обращенном к А. Плетневой. И в нем же: «Но этой веры для немногих / Лишь тем доступна благодать, /  Кто в искушеньях жизни строгих, / Как вы, умел, любя, страдать…» Эти представления служат отсылкой к словам, которые Тютчев написал в письме к В. Жуковскому: «Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение…» А вот запись из дневника Жуковского от 28 октября 1817 года: «Обедал у Тютчева. Вечер дома. Счастие не цель жизни...». Слова старшего поэта 14-летнего тогда Тютчева поразили и стали одной из его жизненных аксиом. Вот и данное стихотворение-четверостишие — о том, что личная слава, личное благополучие — это не самое важное, что есть в жизни.

10. «Я встретил вас — и все былое…» — загадочность адресата

К. Б.

Я встретил вас — и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло…

Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас, —

Так, весь обвеян дуновеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты…

Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, —
И вот — слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне…

Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..

1870

«Я встретил вас — и все былое…» — одно из самых светлых лирических стихотворений русской словесности. Было написано поэтом в возрасте 68 лет, принято считать, что в момент встречи со своей первой любовью — Амалией Крюденер на курорте в Карлсбаде (современные Карловы воды). Когда они встретились впервые, поэту не было и двадцати, Амалии же не было и шестнадцати лет. Вместо заглавия над стихотворением стоят загадочные буквы «К.Б.». Предполагается, что Тютчев, скрывая имя адресата и свою юношескую любовь, нарочно переставил инициалы – «Крюденер Баронессе», что, скорее всего, как и многое в биографии Тютчева, всего лишь закрепившаяся легенда. 

Кроме знания о том, что его первой сердечной страстью действительно была баронесса Крюденер, к нам не дошло ни одного доказательства их случившейся встречи. Разумеется, ни друзья, ни родственники Тютчева, ни возможные очевидцы, ни сама Амалия о ней не упоминали. 

В полном собрании сочинений Тютчева (2005) находим мы такое примечание: «…по указанию, сделанному Я. П. Полонским (другом Тютчева в поздние годы) П. В. Быкову (первому составителю собрания сочинений), инициалы в загл. обозначают сокращение переставленных слов «Баронессе Крюденер»… В перечне курортных гостей и полицейских протоколах Карлсбада имя А. Адлерберг (в первом браке — Крюденер) не значится». Автор этой версии А. А. Николаев, предполагает, что стихотворение обращено к сестре первой жены Тютчева Клотильде Ботмер, которая находилась в июле 1870 году в 120 километрах от Карлсбада и с которой у Тютчева, возможно, произошла встреча.

«К.Б.» — стихотворение-ностальгия о первой любви, о вновь нахлынувших чувствах. Оживают не только воспоминания, но и ощущения, которые были связаны с ними прежде. «Я встретил Вас…» невольно перекликается с пушкинским «Я вас любил…», потому что и в том, и в другом говорится об уже прошедшей, но еще тревожащей сердце любви, и то и другое написаны по классическим канонам.

Если не знать дату написания «Я встретил Вас…», то вполне можно представить, что и оно написано во времена Золотого века. Старость сравнивается с осенью, молодость — с весной. Образ женщины возвышенно-отвлеченный: «милые черты», «очарованье». Прелесть этого стихотворения таится прежде всего в необычайной яркости и легкости позднего чувства. Возможно, именно поэтому романс на него является одним из самых исполняемых и сегодня.