Валентин Катаев: подаренная муза

Муза

Пшеничным калачом заплетена коса
Вкруг милой головы моей уездной музы;
В ней сочетается неяркая краса
Крестьянской девушки с холодностью медузы.

И зимним вечером вдвоем не скучно нам.
Кудахчет колесо взволнованной наседкой,
И тени быстрых спиц летают по углам,
Крылами хлопая под шум и ропот редкий.

О чем нам говорить? Я думаю, куря.
Она молчит, глядит, как в окна лепит вьюга.
Все тяжелей дышать. И поздняя заря
Находит нас опять в объятиях друг друга.

(1920)

Чем это интересно

Строго говоря, само по себе это стихотворение не существует. Да, оно родилось как самостоятельное произведение, но потом, почти полвека спустя, Катаев записал его в строчку, тремя закавыченными абзацами, в повести «Трава забвения» (1967). Там же он дал ему суровую оценку: «…Стихи... никуда не годились, как подавляющее большинство описательных стихов, и, в сущности, были сочинены ради двух последних строчек – безусловно лживых, так как поздняя заря никогда не находила поэта и его сельскую музу в объятиях друг друга...»

Суровости такой оценки верить нельзя. Там же, всего лишь абзацем выше, говорится, что эти стансы, написанные в духе южнорусской школы, чрезвычайно нравились автору. Далее уточняется, что холодность медузы – не про облик девушки в целом, а конкретно о глазах: «студенистых, ничего не выражающих – лиловатых – глазах цвета... черноморской медузы». Автор признается, что теперь, работая над прозой, он сравнил бы их с бараньими глазами врубелевского Пана и попутно, уже по ассоциации с картиной, вводит в текст «рожок желтого месяца» в окошке. Тут же заново описывается и облик музы, и то, в каком состоянии на самом деле поздняя заря заставала поэта, вернее, альтер эго Катаева – Рюрика Пчелкина: «на сухом глиняном полу под столом на рядне».

Теперь об описательных стихах, большинство из которых плохи. Вопрос: а какие же описательные стихи тогда хороши? Ответ тут, похоже, лежит на поверхности: конечно, это стихи Бунина, которому Катаев еще гимназистом показал свои первые поэтические опыты и которого до конца дней считал своим учителем. Ну и, пожалуй, стихи Пастернака: в пластичности описаний с ним просто некого поставить рядом. Катаев, близкий ему здесь по духу, это очень хорошо понимал. Не зря же он признавался в Париже своему приятелю и коллеге по той самой южнорусской школе Эзре Зусману (Александрову): «Меня съел Пастернак».

Наконец, уточняется и подлинный адресат стихотворения. Оказывается, этими стихами Рюрик Пчелкин намеревался покорить некую таинственную особу, с которой познакомился в Зале депеш ЮгРОСТА, где представители южнорусского коллектива поэтов часто читали стихи.

Авторский анализ стихотворения, как и оно само, записанное в строчку, занимает три абзаца. Уже одним этим подчеркивается параллелизм стихов и прозы. Добавленные описания (бараньи глаза, желтый месяц) и разъяснения превращают механический параллелизм в твердый сплав, который, на правах нового единства, а точнее, фирменного катаевского мовизма, встраивается по итогу все-таки не в прозаическую, а в поэтическую традицию: от южной школы через Бунина – к Пастернаку, пусть даже эти двое и спрятались в умолчании. По мере развития истории Рюрика Пчелкина пространство традиции расширяется, захватывая и Пушкина, и Хлебникова, и Бурлюка, и, разумеется, собственные сочинения: как законченные (например, «Поцелуй»), так и сохранившиеся только в «Траве забвения» (если не прямо там и возникшие).

Пчелкин, напомним, был командирован в качестве корреспондента ЮгРОСТА в село, чтобы навербовать для агентства новых журналистов. Перемещался он на попутных подводах, ночевал по деревенским хатам, в одной из которых как раз и повстречал свою музу. Однажды его подвозил в бричке некий «красный поп», лютый враг новой поэзии. Пчелкин до истерики, крича на всю степь, отстаивал перед ним Бунина с Маяковским. Ничего, что Иван Алексеевич терпеть не мог Владимира Владимировича. Для Катаева дороги оба имени, и оба для него образуют традицию (на смерть Маяковского он написал сильные стихи).

Из-за этого попа Пчелкина чуть ли не расстреляли: уже даже скинули с подводы и повели в кукурузу, но после все-таки отпустили, послав для острастки несколько пуль вдогон. Во время своих отчаянных блужданий по степи Пчелкин как раз и цитирует наизусть стихи упомянутых выше поэтов.

Он выжил. И прочитал «Музу» со сцены в Зале депеш. Но той, кого стихи были призваны покорить, среди публики не оказалось. Красавица Клавдия Заремба выполняла ответственное шпионское задание. Какое именно – тема отдельного разговора, теперешний же наш рассказ окончен.

Справка об авторе

Валентин Петрович Катаев родился в 1897 году в Одессе и до конца жизни оставался одесситом. Он принадлежит к тем редким писателям-прозаикам, которые не просто начинали как поэты, но остались ими на всю жизнь. Катаев писал стихи до середины 1950-х и бросил это занятие только потому, что открыл для себя мовизм, сплав поэзии и прозы.

Первой публикацией Катаева были стихи. Они появились в газете «Одесский вестник» в 1910 году, когда автору исполнилось всего тринадцать лет. В Одессе же он вошел в состав великолепной пятерки поэтов наряду с Эдуардом Багрицким, Львом Славиным, Ильей Ильфом и Эзрой Александровым (Зусманом).

История с избежавшим расстрела Рюриком Пчелкиным – лишь один из примеров чудесных избавлений самого Катаева от преждевременной смерти. Сначала, во время Первой мировой, он был тяжело ранен на артиллерийской батарее под Сморгонью (Гродненская область). Потом чуть не умер от сыпного тифа в Жмеринке. Как участник белогвардейского заговора попал в тюрьму к красным, и спасло его только вмешательство чекиста Якова Бельского, который запомнил Катаева как молодого, революционно настроенного (!) поэта.

При жизни у Валентина Петровича не вышло ни одной поэтической книги, если не считать «Соливинскую осаду», сочиненную на троих с Юрием Олешей и Эзрой Зусманом (Александровым) в Харькове в 1921 году. Тем не менее он не ограничился синтезом стихов и прозы в своих мовистских произведениях, начавшихся, как ни странно, с ленинианы, «Маленькой железной двери в стене» (1964). В последние годы жизни писатель разбирал свои архивы и перебелял встречавшиеся в них стихи. Всего набралось семь тетрадей. Часть этого наследия наконец увидела свет в книге «Избранные стихотворения», которая вышла в 2010 году, спустя почти четверть века после смерти Катаева (умер 12 апреля 1986 года).