Павел Рыбкин. Не пишется

От автора

Это может показаться натяжкой, преувеличением или даже проявлением поэтического шовинизма, пусть и от противного, но все-таки «не пишется» – это состояние, которое в полной мере доступно только поэту. Всех остальных пишущих оно по-настоящему касается. Для них есть как минимум один простой способ справиться с немотой: «ни дня без строчки» (хотя надо признать, что Плиний Старший, автор крылатой фразы, вообще не имел в виду пишущих: его Nulla dies sine linea относится к художнику и рисуемой им линии).

Юрий Карлович Олеша, начинавший, между прочим, как поэт, погрузился в глубокий творческий застой сразу после дебютного романа. Напомним: в этом застое он все равно считал себя обязанным писать и как мог пробавлялся набросками. Из них уже после его смерти собрали целый автобиографический роман, который сначала назывался как раз «Ни дня без строчки», а потом, пересобранный, – «Книга прощания». В обоих случаях названия не соответствуют содержанию: в первом – потому что это все-таки «подробный рассказ о том, как автор не может писать» (слова Дмитрия Быкова), а никак не о творческой самодисциплине; во втором – потому что вместо прощания мы на самом деле имеем бесконечную череду приветствий, то есть все новых и новых зачинов, которые попросту не получается развить во что-то законченное.

«Неоконченное» опять-таки – это не немота и даже не попытка ее во что бы то ни стало проговорить. Это весьма почтенный литературный жанр. В нем работал и Пушкин, и подражавший ему Козьма Прутков. Но жанра «не пишется» – не существует. Мировая литература не знает крупных поэтических произведений, целиком составленных из набросков и черновиков. Все они в лучшем случае попадают в одноименные разделы в собраниях сочинений больших поэтов. И даже там ясно, что перед нами – скорее свалочная яма, чем сокровищница.

«Не пишется» в буквальном смысле означает полное молчание для стихотворца. Анна Ахматова говорила: «Стихи – типичное le robinet est ouvert, le robinet est fermé» («кран открыт, кран закрыт»), имея в виду воспоминания братьев Гонкуров о престарелой Жорж Санд. Та была так потрясена изобретением водопроводного крана, что без конца им демонстрировала его работу: «Vous voyez, видите, кран открыт – вода льется, кран закрыт – конец». Так и поэт. У него есть только два режима: пишется – и не пишется. Все.

Можно, конечно, вспомнить «Разговор с гением» Марины Цветаевой. Он заканчивается словами:

«Так и в гробу?»

– «И под доской».

«Петь не могу!»

– «Это воспой!»

Но и Это опять мимо. Потому что, например, стихи с того света (тут снова вспоминаются Пушкин и Прутков) – вовсе не о том, как не пишется. Да и в любом случае воспеть неспособность к пению можно только в состоянии, когда кран открыт.

Автор предлагаемой ниже подборки убедился на собственном опыте, что «не пишется» – это никакой не отдельный жанр поэзии, не разновидность элегии или, скажем, развернутой эпитафии или погребального плача. Это попросту одна из возможных тем, писать на которую можно, только когда пишется. Чтобы воспеть такое состояние, никакой гениальности не нужно. Правда, и на голом ремесле не выедешь, потому что это не заказные стишки. Такой заказ извне не получишь, а изнутри, как уже было сказано, он будет выполнен, только если кран открыт. Правота великой Ахматовой становится особенно убедительной, когда понимаешь, что и стихи о том, как не пишется, тоже могут запросто перестать писаться. Вот тогда наступает полный локдаун.

Хуже всего, что дело даже не в кране: полностью оказывается перекрыта подача самой, простите, кастальской влаги. А ее впрок не запасти. На колонку во дворе или в будку «Ключ Иппокрены» не сбегать. Остается радоваться, что бывают и другие локдауны. Они вот уже второй год служат многим неисчерпаемым источником вдохновения. Так что все в порядке. Но сегодня мы о другом – о том, когда еще пишется про то, как не пишется. Приятного чтения!

* * *

Не пишется вот лучшая затравка

особенно когда ты строгой формой

решил себя потешить в тугоплавкой

но сладостной материи стиха

Насквозь должно быть тухлая попытка

как кислые овчины или ворвань

но господа не в чаянье прибытка

я выварил в бульоне потроха

Не пишется это увы не прихоть

почившего на лаврах патриарха

Отговорил и вправе теперь дрыхнуть

хоть целый век на все ему плевать

Но это также не благие спазмы

юнца который до сих пор не вспархи-

вал в области исконного соблазна

и оттого не в силах помолчать

Не пишется допустим просто липа

подлог обман который впрочем всякий

не только обитатели олимпа

способен разглядеть Король мой гол

Пусть чувствуется в этом привкус фальши

ни буки не поборник я ни бяки

как муза не какой-нибудь там вальдшнеп

плывущий слепо на ружейный ствол

Не пишется допустим просто климат

переменился и душа остыла

Но если срама мертвые не имут

я волен делегировать свой труп

куда угодно в том числе на сходки

бездарности румяной чтобы с тыла

зайти в итоге к некой слишком кроткой

наставнице и оседлать ей круп

Не то чтобы маневры на безрыбье

все это но и не по зову сердца

К чему здесь клятвы дескать вырву выбью

без родовспомогательных клещей

хоть слово хоть какую-нибудь строчку

И коли нет то кто задаст мне перцу

И для чего вымаливать отсрочку

когда давно уж вытолкан взашей

Не пишется кончено же не муки

занюханного творчества не поза

жеманника чьи губы или руки

сей судорогой жуткою свело

Но сам не знаю для чего так долго

жмурам вливаю сладкую глюкозу

и не выходит прямо с чувством с толком

и чаще поворачивай стило

Не пишется как будто б вхолостую

работаю Во взорах укоризна

Но иногда сдается что колдую

и нечто там ваяю в пустоте

Писательской если секреты кухни

мне освещать то лишь сквозь эту призму

Так некогда увековечен Кюхля

был в пушкинской минутной тошноте

Не пишется Вперед Замрем в пардоне

глубоком чтоб того не прозвучали

как реквием на кон-тро-бом-бар-до-не

слова твои вне кровяных телец

Однако дух бесплодия заманчив

по-прежнему и мне назло печали

хотелось бы не ноя и не клянча

исписанности вдруг стяжать венец

* * *

И вроде б долго ль умеючи

присел глядишь и пошло

Но что если вдруг не о чем

или кажется что трепло

ну там переборщил зауми

и сразу всему хана

и не будут впредь отверзаемы

муз моих ложесна

вдохновенного ради лечева

ради выходов на балкон

Но раз не о чем то и нечего

на редкость простой закон

А что как нарыл выщепил

Допрет и дурак – таи

Пусть где-то канючат нищие

и где-то идут бои

знай трудись над выделкой чучела

достигая новых высот

скрывайся и как там у Тютчева

молчи – авось повезет

в том плане что дни кубической

сопричастности –

разо –

чтены

Слова cуть

убогие вычески

вечно густой копны

На улицах только и слышен кий

клюка вернее –

пусты

слова ибо суть выжимки

царственной немоты

Напоследок – кнутом шелепом

не о чем – что за бред

привалило б вдруг – неужели бы

выбрал другой сюжет

* * *

Напиши, зачеркни и скомкай!

Сколько можно с этой возгонкой

каждой постыдной мелочи –

едва взгляд

опочиет на ней – вожжаться

и втайне желать оваций?

Слеза не для всякого неуча –

дистиллят.

Зачеркни – будет выше рангом.

Сколько можно с этой огранкой,

тем более лишь по касательной –

к небесам?

И потом – какие тут грани?

Зачеркни – будет сохранней

все, что ты, расходившись затемно,

набросал.

Даже если сработано ловко,

сколько можно с этой формовкой

того, что в целом бесформенно?

Пульса нить

раствори в янтарном сиропе,

на затактных долях, синкопе,

чтоб уж репы своей раскормленной

не сносить.

Вымарай все – все мелко!

Сколько можно с этой отделкой

вензелей на платке батистовом?

Чепуха.

Подобран ли он, обронен,

туда, куда едем, брони

не добыть – это в нас витийствуют

потроха.

Выпот заметен липкий...

Сколько можно с этой отливкой?

В люльке с пепельными оборками

крепыши

затаились – твои чада.

Веет в окно прохлада.

Марай, веселись, зачеркивай...

Напиши!

* * *

Это возраст

инвентарного списка.

Это время

недоска-, недовыска-,

просто списка,

а не сладостной неска-…

(не скажу уже там – чего).

Это царствие

синонимии.

Это сносу нет

сапогам семимильным.

Долгий перечень,

и в виде довеска –

развороченное стерво.

Отче наш,

на все положивый!

Толкователям

здесь не будет поживы.

А и будет что,

так разве, пожалуй,

составителям словарей.

Ибо чаще:

шелуха, чем ошурки.

Ибо проще:

ишаки, чем каурки.

Ибо ближе

кабаки, чем кружала.

А там так и так: «Налей!»

Потому что –

время реестра.

Потому что –

совершенная бездарь.

Потому что

не подпустит на выстрел:

на то она и тишина.

Остаются

половецкие пляски.

Оставляются

ревизские сказки.

Расставляются

с керосином канистры.

И, как водится, ночь нежна.

* * *

Нажевать бы стихи, как мякиш,

Осторожно сплюнуть в ладонь

И обдуть слегка. Да, не так уж

И хорош этот Твой – огонь.

Прах мудрее дикого мяса.

Кровь дымится – родится ложь.

Нам бы не словеса, а – лясы,

Не глаголы, а так – бубнеж.

Ибо всех прорицаний краше

Соседский кашель глухой.

Наша речь – это бабий нашепт

На все, что есть под рукой.

И чего нету – тоже.

На ту же звезду в окне

Мы, расстаравшись, можем

Наговорить – вполне.

Вырыл в земле ямку,

Вылезши в огород,

И тихо туда прошамкал:

«Боже, я – идиот!»

Не надо влагать угли

И отверзать – грудь.

Перетрогали, перещупали,

Нажевали. Теперь – срыгнуть

И заткнуться. Тебе урона

В том не будет, и нам – беды…

Разве дай лишь наговоренной

В рот мне набрать воды.

* * *

Плевать, что даже не умылся,

Не вылез из-под одеял:

Стишок сложил – и день сложился.

Это закон – я проверял.

Порой достаточно отрывка,

Но лучше – чтобы целиком.

Тогда надежнее прививка

Ото всего, что там потом

В теченье дня может случиться,

От глупостей и чепухи.

Ведь вот она, эта страница,

И вот они, эти стихи.

* * *

Мне больше невозможно

о том, как – невозможно.

Мне петь нельзя

о том, как петь – нельзя.

Уж лучше б этот щебет звенел тоской острожной,

И то б был путь, и то б была – стезя.

Но как-то все выходит

про то, как не выходит:

Насыщенный

выходит – порожняк.

О чем бы ни затеял, в примерном переводе

На рифмы получается вот так.

Мне только и поется

о том, как не поется.

Попробуй тут

на горло наступи.

И песенка все льется, и «ламца, дрица, о-ца»

Несется пыльной бурей по степи.

Я вроде чуть не плачу,

но сам сижу - струячу

За буквой – букву,

строку – за строкой.

Ведь кто здесь первый начал? Не я? Не я! А я чё?

А я ниче – я лишь сосуд пустой.

Звеню лишь тем, что нечем

звенеть, что звон – не вечен,

Что вот опять

нисходит тишина.

Та самая, откуда всплывают эти речи,

Те самые, что достают – до дна.

* * *

Пора уже сказать себе: уймись,

Тревогу эту отложи пустую.

Слова любые – только эвфемизм,

Того, что невозможно напрямую.

Дойти до сути – это не про нас,

И точно не зависит от сноровки.

Слова любые – только парафраз,

Того, что недоступно фразировке.

За то, что изреченная есть ложь,

Мы все давно обеими руками.

Но мир на правду только и похож,

Покуда этой ложью изрекаем.

* * *

Больше ни для чего.

Разве что в тех видах,

Чтобы – глубокий выдох,

Если слегка – того.

Да, больше ни для чего.

Разве что с тем прицелом,

Чтобы остаться целым

В пределах себя самого.

А больше и ни к чему.

Единственная награда,

Что если кому и надо,

То тебе. И немножко – Ему.

МОЛЧА

Блажен, кто молча был поэт…

Александр Пушкин

Блажен закончивший прополку…

Тимур Кибиров

Блажен, кто молча был поэт…

Теперь уже буквально: молча.

Еще не начатый, окончен

Куплет-припев, припев-куплет.

Все верно. На вопрос – «А как?» –

Ответ всегда один был: «Молча»!

Ни твой полночный краковяк,

Ни безъязыких улиц корчи

Не разрешатся никогда

Заветной рифмой, ибо емче

Гудит та самая орда,

Что, корчась, звук любой оттопчет.

Нет смысла возвращать билет,

Когда билет конкретно – волчий.

Блажен поэт. Блажен поэт.

И дольче – вита. Вита – дольче.

Блаженнейшее из блаженств.

Такое, что уже нет мочи.

Уже не поза и не жест.

А так сказать – судьба и почва.

Реально – в тряпочку. Молчком.

Ползком. Навстречу адских полчищ.

Не песня – просто в горле ком.

Ну, то есть как же ж? То есть молча ж!

Игра в молчанку с ним самим.

С молчанием. На, скушай пончик,

Дружок. И, немотой храним,

Пиши. Не спрашивай. Тут, в обчем,

Перемолчать не суждено.

Но и заговорить – нет шанса.

Это ты раньше погружался.

Теперь же это точно: дно.

Делов-то! Оттолкнуться, всплыть…

Над головой такая толща,

Что солнца луч – как пряжи нить.

Но мы всплываем. Ясно – молча.

Ну, просто чтобы не набрать

Воды. И после, как по нотам,

На чистом выдохе сработать,

Глухую взламывая гладь.

* * *

Закон – он выше всех нас. Икота – выше всякого закона.

Венедикт Ерофеев

Стихи приходят, как икота:

Ни вызовешь, ни прекратишь.

В них нет опоры и оплота.

Сейчас икнул – и снова тишь.

И не стезя, и не работа.

И пропадаешь ни за грош.

Высоты духа? Да, высоты –

Трястись, а вдруг опять икнешь?

Чуть отпустило – вновь забота:

На час, на день или навек?

И это – господин субботы!

И это – гордый человек!

Управы нет. Нет отворота.

Ни кляп не выручит, ни скотч.

Стихи приходят, как икота,

И день и ночь, и день и ночь.

Стихи приходят, как икота,

И ты хватаешь воздух ртом.

Наверно, вспоминает кто-то.

Попробуй догадайся – Кто…

* * *

Я больше не умею ни о чем,

Как только лишь о том, что не умею

И что, конечно, чужд он чарам, челн,

Несущий мне всю эту ахинею.

Бескормица – сладчайшая мне снедь,

Хоть непонятно, удался ли фокус.

Никто не может безголосость спеть.

Никто не может станцевать безногость.

Но я и впрямь бываю огорчен,

Когда мой челн слезает грузно с мели.

Я больше не умею ни о чем,

Как только лишь о том, что не умею.

Да, кажется порою, что урод.

Или юрод – из тех, что немтырями

Когда-то звали. Вон, как скот, ревет,

А про себя эклоги повторяет.

Да, кажется порой, что симулянт,

Что нравится трепаться вхолостую.

Но если тебя в бочку засмолят,

Какую тему выберешь иную?

Про пальмы – солнце? Про морской прибой?

А может, про режим царя Салтана?

Не он ли в бочку закатал, родной?

Не он! Слова, слова нас неустанно

Закатывают, вводят в тишину,

Чтоб мы потом обратно закатали

Ее в слова, а если не вздохнуть

И в самом деле – просто в бормотанье.

С письмом все то же – нет иных пустот

Здесь сроду, кроме отступа, абзаца…

Как минимум в них то произойдет,

Что будет, как не пишется, писаться.

Они подставят молча мне плечо,

Типа, давай уже строчи скорее

Про то, как не умеешь ни о чем…

И это я, мне кажется, сумею.