Эдуард Багрицкий: «Ты выслушан, взвешен, расценен в рублях»

Стихи о соловье и поэте

 

Весеннее солнце дробится в глазах,
В канавы ныряет и зайчиком пляшет.
На Трубную выйдешь – и громом в ушах

Огонь соловьиный тебя ошарашит…

 

Куда как приятны прогулки весной:
Бредешь по садам, пробегаешь базаром!..
Два солнца навстречу: одно – над землей,

Другое – расчищенным вдрызг самоваром.

 

И птица поет. В коленкоровой мгле
Скрывается гром соловьиного лада…
Под клеткою солнце кипит на столе –
Меж чашек и острых кусков рафинада…

 

Любовь к соловьям – специальность моя,

В различных коленах я толк понимаю:
За лешевой дудкой – вразброд стукотня,

Кукушкина песня и дробь рассыпная…

 

Ко мне продавец:
– Покупаете? Вот.
Как птица моя на базаре поет!
Червонец – не деньги! Берите! И дома,

В покое, засвищет она по-иному…

 

От солнца, от света звенит голова…
Я с клеткой в руках дожидаюсь трамвая.
Крестами и звездами тлеет Москва,
Церквами и флагами окружает…

 

Нас двое!
Бродяга и ты – соловей,

Глазастая птица, предвестница лета.
С тобою купил я за десять рублей –
Черемуху, полночь и лирику Фета!

 

Весеннее солнце дробится в глазах,
По стеклам течет и в канавы ныряет.
Нас двое.
Кругом в зеркалах и звонках
На гору с горы пролетают трамваи.

 

Нас двое…
А нашего номера нет…
Земля рассолодела. Полдень допет.
Зеленою смушкой покрылся кустарник.

 

Нас двое…
Нам некуда нынче пойти;
Трава горячее, и воздух угарней,-
Весеннее солнце стоит на пути.

 

Куда нам пойти? Наша воля горька!
Где ты запоешь?
Где я рифмой раскинусь?
Наш рокот, наш посвист
Распродан с лотка…
Как хочешь –
Распивочно или на вынос?

 

Мы пойманы оба,
Мы оба – в сетях!

Твой свист подмосковный не грянет в кустах,
Не дрогнут от грома холмы и озера…
Ты выслушан,
Взвешен,
Расценен в рублях…
Греми же в зеленых кусках коленкора,
Как я громыхаю в газетных листах!

(1925)

 

Чем это интересно

О Багрицком написано много: он умер в 1934 году, когда большинство его товарищей по Одессе были еще живы.  Как ни странно, о Багрицком – любителе птиц и рыбок – написано практически столько же, сколько о Багрицком-поэте.

 

После того, как в 1934 году мозг Багрицкого был передан в Институт мозга, известный психолог и невролог Григорий Поляков (1903–1982) целенаправленно собирал сведения о жизни его обладателя.

 

Выписки об отношении Багрицкого (а также Маяковского и Белого) к природе в целом и птицам в частности были подготовлены к изданию в 2001 году Моникой Спивак. В «Русском орнитологического журнале» за 2014 год приводятся выписки из этой работы – их подготовил Евгений Шергалин из Мензбировского орнитологического общества. Вот некоторые заметки:

 

«Большое значение имел, несомненно, интерес Багрицкого к природе. Весной, вместо того чтобы идти в школу, шёл в парк и там ловил птичек, раскидывая сети и приманивая птиц подражательными звуками. На это занятие ходил один. Одним из излюбленных дел было вместе с рыбаками ловить рыбу и продавать её на базаре»

«Вот как описывает его в этот период времени Б.: "Худой, высокий мальчик, со своеобразным лицом, как будто птичьим, сам весь похож был на какую-то птицу (хищную)"».

 

«...Обычно в жизни был очень труслив. К., например, приводит следующие случаи: в доме был попугай, которого Багрицкий очень боялся из-за того, что попугай мог его ущипнуть. Часто этот страх перед попугаем выливался в панически-комические формы».

 

«Любил только деревенскую жизнь, жизнь на лоне природы, не только из-за болезни, но и вообще образ жизни вне города ему нравился. Городскую жизнь определённо не любил, тяготился ею. Не любил культуры вообще, городской культуры в особенности. Очень любил смотреть как топят русскую печь. Когда жили в Кунцево, часто топили печь только из-за интереса смотреть, как она топится».

 

Свои воспоминания о Багрицком Константин Паустовский (1892–1968) озаглавил «Птицелов». Он пишет:

 

«Он говорил почему-то во множественном числе, но совершенно серьёзно:

– Получим гонорар. Ну, сколько? Как вы думаете? На круг – тысячу рублей? Или, может, больше?

– Больше, – говорил я.

– Полторы тысячи?! – восклицал Багрицкий. – Или две? – спрашивал он, испуганный собственной дерзостью, и выжидательно смотрел на меня.

– Свободно! – говорил я, небрежничая. – Очень даже свободно, что и все три. Чем чёрт не шутит.

– Три так три! Тогда так, – говорил Багрицкий и загибал палец на левой руке. – Одну тысячу – телеграфом в Одессу, Лиде и Севе (жене и сыну). У них нет ни ложки постного масла. На другую тысячу мы покупаем на Трубе птиц. Всяких. Кроме того, на пятьсот рублей покупаем клеток и муравьиных яиц для корма. И ещё канареечного семени. Самый лёгкий и калорийный корм для птиц. Остаётся пятьсот рублей на дожитие в Москве и на обратную дорогу до Одессы-мамы».

 

Писатель, сценарист и драматург Лев Славин (1896–1984) вспоминал: «Однажды, растворив окно, Багрицкий принялся выпускать на волю птиц, которых он очень долго и тщательно собирал. Птицы улетали не сразу, они цепенели на секунду – их охватывал какой-то шок радости – и вдруг, что-то прощебетав, исчезали. "А что они щебечут, Эдуард Георгиевич?" – осведомился мой красноармеец, малый чувствительный. – "Они, наверное, поют вам благодарственные гимны?" – "Они кроют меня по матери", – мрачно сказал Багрицкий».

 

К Багрицкому на консультации приезжали руководители рыбколхозов, которые считали, что рыбы – это призвание, а стихи – ради денег.

 

Не единожды образ птицелова появляется и в стихах Багрицкого. В одноименном сочинении 1918 года Эдуард Георгиевич описывает  веселого парня по имени Дидель, который гуляет по берегам Рейна и ловит птиц:

 

Но, шатаясь по дорогам,

Под заборами ночуя,

Дидель весел, Дидель может

Песни петь и птиц ловить.

 

Но одно дело бродить по берегам фантазийного Рейна, а другое – столкнуться с реалиями Москвы, куда Багрицкого убедил переехать Валентин Катаев. В 1925 году под столичным забором не заночуешь – убьют. Но надо начинать новую жизнь, раз уж приехал, а это страшно:

 

Нас двое…
А нашего номера нет…

 

И далее:

 

Куда нам пойти? Наша воля горька!
Где ты запоешь?
Где я рифмой раскинусь?

 

Где тот дом, где соловей запоет по-иному, не как на рынке? Видимо, дом остался где-то на берегах Рейна:

 

Мы пойманы оба,
Мы оба – в сетях!

Твой свист подмосковный не грянет в кустах,
Не дрогнут от грома холмы и озера…
Ты выслушан,
Взвешен,
Расценен в рублях…
Греми же в зеленых кусках коленкора,
Как я громыхаю в газетных листах!

 

В общем, «ты взвешен на весах и найден очень легким». Очень скоро Багрицкий найдет себе место в этих газетных листах:

 

<...>

Романтика ближе к боям и походам…
Поземка играет по конским ногам,
Знамена полнеба полотнами кроют.
Романтика в партии! Сбоку наган,
Каракуль на шапке зернистой икрою…

В 1928 году у него появятся такие строки:

 

А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди — и не бойся с ним рядом встать.
Твоё одиночество веку под стать.

Оглянешься – а вокруг враги;

Руки протянешь – и нет друзей;

Но если он скажет: "Солги", – солги,

Но если он скажет: "Убей", – убей.

 

Такие страшные советы дает Дзержинский главному герою. «Одиночество веку под стать»! Может быть, эта фраза – ключевая в понимании Багрицкого: он один в этом страшном мире, без друзей, и положиться можно только на птиц и рыб.

 

Справка об авторе

 

Эдуард Георгиевич Дзюбин родился 3 ноября в Одессе в еврейской семье. О несчастливом детстве поэт говорил неоднократно.

 

Дзюбин окончил землемерные курсы, но по профессии не работал. С 1915 года под псевдонимом Эдуард Багрицкий он начал публиковать свои стихи в одесских литературных альманахах и вскоре стал одной из самых заметных фигур в группе молодых одесских литераторов – впоследствии крупных советских писателей (Юрий Олеша, Илья Ильф, Валентин Катаев, Лев Славин, Семён Кирсанов, Вера Инбер).

 

В 1918 году добровольцем вступил в Красную Армию, работал в политотделе особого партизанского отряда имени ВЦИК, писал агитационные стихи.

 

В 1925 году Багрицкий переехал в Москву, стал членом литературной группы «Перевал», через год примкнул к конструктивистам. В 1928 году у него вышел первый сборник стихов «Юго-запад». В 1930-м поэт вступил в РАПП.

    

Эдуард Багрицкий известен также как переводчик Роберта Бернса, Томаса Гуда и Вальтера Скотта, Джо Хилла и Назыма Хикмета, Миколы Бажана и Владимира Сосюры.

      

С начала 1930 у Багрицкого обострилась астма – болезнь, от которой он страдал с детства. Поэт умер 16 февраля 1934 в Москве, заболев в четвертый раз воспалением легких.