Новый год в «Бродячей собаке»
В ночь с 31 декабря 1911 на 1 января 1912 впервые распахнуло свои двери культовое для Серебряного века арт-кабаре «Бродячая собака». В канун новогодних праздников Prosodia решила рассказать, кто и как встречал там новый год..
Началось все с того, что молодой театральный деятель Борис Пронин и только еще становящийся известным писатель Алексей Толстой гуляли по Петербургу, а рассуждали о том, что нет в Петербурге места, где они могли бы воплощать свои творческие идеи. Будущий «красный граф» русской словесности сочинил тогда одноактную пьесу «О еже, или Наказанное любопытство». «Однажды снес еж восемь яиц, и съел их старик, и вылупились восемь ежей, и были они как бы не звери», — так начиналось это странное произведение, написанное в стихах, которое, по утверждению Толстого, основывалось на кельтской легенде и которое он хотел увидеть на сцене. Пронин присоединялся в то время к развитию то одного, то другого театрального проекта, но быстро перегорал и мечтал создать что-то свое. Общие разговоры привели их к тому, что хорошо бы снять такое помещение (вначале мечтали они о мансарде), в котором были бы и ресторан, и сцена, где можно устраивать и театральные представления, и вечера для своих, и просто вести творческую работу.
Как появился образ бродячей собаки
На дворе стоял декабрь 1911-го, близился Новый год, и оба посчитали, что Новогодняя ночь, которую каждый из них еще не решил, где будет праздновать и с кем, очень подходит для рождения нового проекта и для крайне странного театрального действа.
Несколько дней они ходили по всем сдаваемым в центре Петербурга местам. Но где-то было дорого, а где-то их не решались брать. Опасались, что творческая богема — не очень надежный арендоплательщик. Надеяться же на то, что встречи в новом заведении будут проходить спокойно, тоже не приходилось.
По воспоминаниям режиссера Николая Петрова, после многодневных и безуспешных поисков А. Толстой воскликнул:
— А не напоминаем ли мы сейчас бродячих собак, которые ищут приюта?
К тому времени идея создания общего творческого пространства для «посвященных» обрастала поклонниками и активными деятелями — будущими Членами Ордена «Собаки». Толстой с Прониным и другими участниками проекта начали рассуждать, что все поэты, художники, музыканты напоминают бродячих псов, потому что не вписываются в общепринятые рамки и вечно не могут найти дом, в котором бы их любили и понимали. И потому постановили, что место их будет называться «Бродячей собакой».
Вместо мансарды или какой-нибудь студии с выходом на панорамную крышу уже 20 декабря нашелся подвал в глубине двора дома на Михайловской площади. Путь в него был настолько запутан и необычен, а сам подвал действительно напоминал собачий приют. Вот как описывал его в «Петербургских зимах» Г. Иванов: «Чтобы попасть в “Собаку”, надо было разбудить сонного дворника, пройти два засыпанных снегом двора, в третьем завернуть налево, спуститься вниз ступеней десять и толкнуть обитую клеёнкой дверь. Тотчас же вас ошеломляли музыка, духота, пестрота стен, шум электрического вентилятора, гудевшего, как аэроплан».
«Сколько было затрачено труда, сколько волнений и мук пережили мы за эти десять дней, превращая грязный подвал в уютный приют “Бродячей собаки”. — вспоминал А. Петров. — Несмотря на трехрублевые взносы посетителей и новый “внутренний заем”, проведенный Толстым, не хватало денег, и только заложенные мною в самые последние дни фрак и сюртук помогли нам кое-как свести концы с концами и позволили гостеприимно открыть двери “Бродячей собаки” в новогоднюю ночь».
Перед открытием «Общество интимной эстетики» даже заверяло свой устав в полицейском участке. Так тогда было заведено. А первый и центральный пункт этого устава гласил: «Никому ни за что не выплачивается никакого гонорара. Все работают бесплатно». Но у членов Ордена оказалось огромное количество талантливых друзей и знакомых: поэтов, артистов, художников, музыкантов, часть из которых с удовольствием приняли участие в оформлении «заведения для своих», постановке его первой театральной программы, другая — приглашение на праздник. В то время организаторы и участники еще не предполагали принимать в «Собаке» обычную публику (ту самую, которую будут называть потом «фармацевты»). Вход в артистический подвал был бесплатным и для своих.
История легендарной ночи
По удивительному стечению обстоятельств случилось так, что новый 1912 год в «Собаке» и несколько великих русских поэтов. Среди них Михаил Кузмин и Александр Вертинский, Анна Ахматова и Николай Гумилев, Осип Мандельштам и Георгий Иванов, Владимир Маяковский и Игорь Северянин... Почти тот же состав встречал здесь и 1913, а потом и 1914 год.
Известно, что в первую Новогоднюю ночь Ахматова была в черном, жестко обтягивавшим ее тело шелковом платье, и, устроившись на турецком диванчике рядом с камином, попивала то красное вино, то крепкий кофе, то покуривала черную трубку. И как тут не вспомнить: «Ты куришь черную трубку, / Так странен дымок над ней. / Я надела узкую юбку, / Чтоб казаться еще стройней». В костюме гладиатора явился на этот вечер Владимир Маяковский и полулежа пристроился на стоящем возле входа огромном барабане. Северянин пришел на это празднество в привычном для него черном сюртуке и цилиндре, но вокруг него тут же собралась шумная толпа из поклонниц.
«Когда уже был поднят ни один тост, и температура в зале в связи с этим также поднялась, неожиданно возле аналоя появилась фигура Толстого, — вспоминал Петров, ставший постановщиком толстовской пьесы-шутки, по ходу которой аббат должен был рожать ежа прямо на сцене, а 30 лет спустя поставивший фильм по роману Толстого «Петр Первый», — В шубе нараспашку, в цилиндре, с трубкой во рту он весело оглядывал зрителей, оживленно его приветствующих.
— Не надо, Коля, эту ерунду показывать столь блестящему обществу, — объявил в последнюю минуту Толстой, но сложившейся праздничной атмосфере это уже не могло помешать...».
Таким образом пьеса, ставшая поводом для открытия «Бродячей собаки» и для сбора публики на Новогоднюю ночь, так и не была представлена залу, но и без нее произошло немало кулуарных событий.
Одно из них — встреча Н. Гумилева с актрисой Ольгой Высоцкой, переросшая в скором времени в страстный роман. 31 декабря 1911 г. она пришла в «Бродячую собаку» после спектакля и забросила на люстру свою белую перчатку, которая так и осталась там висеть до закрытия заведения в марте 1915. Именно этот роман и родившегося в его результате Ореста Ахматова называла потом главной причиной краха своего брака с Н. Гумилевым, замужем за которым она в то время была. Их браку было на тот момент полтора года.
В эту ночь завязалась и дружба Ахматовой с Ольгой Глебовой-Судейкиной — «Всеобщей любимицей» (А. Лурье) богемного Петербурга. На тот момент она была женой художника-оформителя «Бродячей собаки». Впоследствии ее страстными поклонниками станут Кузмин, Мандельштам, Волошин... Блок посвятит ей стихотворение в «В ресторане»
...Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён»...
С О. Глебовой-Судейкиной Ахматова не только будет дружить, делить одного возлюбленного на двоих (А. Лурье), но и снимать комнату в переломные революционные годы. Ольга станет одним из прототипов ее поздней «Поэмы без героя». Среди богемного Петербурга Судейкина была известна своей кукольной внешностью, легкостью актерской игры и тем, что может танцевать, не теряя способности держаться на ногах, несколько часов кряду. «А та, что сейчас танцует, / Непременно будет в аду», — несложно догадаться, о ком эти ахматовские строки.
«Рождественская мистерия» и «Петербургские зимы»
Увы, не так много воспоминаний осталось о тех ярких событиях. которые происходили в Новогодние праздники в знаменитом подвале. Но из тех, которые есть, знаем мы, что следующий, 1913 год был ознаменован в ней постановкой в Сочельник (ночь перед Рождеством) пьесы М. Кузьмина «Рождественская мистерия», написанной народным стихом и специально для представления в «Бродячей собаке». Состоялось оно всего один раз, но зато упоминания о ней и сейчас встречаются в статьях по истории перформансов и артистических кабаре.
По рассказам С. Судейкина, ставшего оформителем спектакля, по проходу и между столами в тот вечер ходили двадцать детей из сиротского дома, одетых в белые балахоны с серебристыми крыльями за спиной. Они же распевали рождественские псалмы. Поэт Потемкин, изображавший осла, опершись на два костыля, нес на своей спине Богоматерь — Ольгу Глебову-Судейкину. На маленькой сцене, затянутой красным кумачом, помещался коричневый грот-вертеп, обрамленный свечами. Здесь же стояло и ложе Ирода, покрытое алым. Тут же суетился дьявол в коричневом монашеском балахоне и козлиной маске. Большая часть действа происходила в проходах между зрительскими столами.
Для того времени постановка была столь необычна, что кто-то ее воспринял, как балаган (например, присутствовавший на этом представлении И. Бунин), а кто-то искренне восхитился. По словам С. Судейкина, мужа Глебовой-Судейкиной и оформителя спектакля, С. Дягилев, впервые побывавший в тот вечер в «Собаке», восторженно заявил: «Это вам не Аммергау, это настоящее, подлинное!».
Вспоминая о Новогодней ночи 1913, проведенной в «Бродячей собаке», уже в эмигрантские годы Г. Иванов писал:
В тринадцатом году, еще не понимая,
Что будет с нами, что нас ждет, –
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали – Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы – их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
А под Новый год 1914, в последних числах декабря, произошло знакомство в богемном подвале Анны Ахматовой с Артуром Лурье, быстро перешедшее во взаимную влюбленность. И уже Н. Гумилев полагал, что роман этот очень повлиял на решение «царскосельской царицы» с ним развестись. По воспоминаниям очевидцев, встретившись, Ахматова и Лурье несколько часов подряд не могли наговориться. А уже к утру Гумилев ходил вокруг столика, за которым они сидели, и почти умолял: «Аннушка, поедем домой... Аннушка, пойдем...»
И как тут не вспомнить строчки Кузьмина и тоже о «Бродячей собаке»?!
Здесь цепи многие развязаны –
всё сохранит подземный зал.
И те слова, что ночью сказаны,
другой бы утром не сказал.
В Новогодние праздники 1913-1914 в «Бродячей собаке» родились и одни из самых светлых ахматовских строк:
Я с тобой не стану пить вино,
Оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю я – у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.
А у нас – тишь да гладь,
Божья благодать.
А у нас – светлых глаз
Нет приказу подымать.
Декабрь 1913
Большинство исследователей считает, что посвящены они А. Лурье. Он же написал на них в январе 1914 романс, который впервые был исполнен на сцене «Собаки».
«Собачьи» друзья
Косвенно связано с «Бродячей собакой» и появление на свет стихотворения «Ананасы в шампанском». Маяковский и Северянин, активно оттачивавшие на ее сцене свой артистический дар и заводившие с посетителями заведения как приятные, так и нужные знакомства, зимой 1914-1915 участвовали вместе с другими поэтами в Турне футуристов и уже в нем встретились за общим новогодним столом. За каким именно, мы утверждать не будем, потому что одни мемуаристы утверждают, что было это в Санкт-Петербурге, дома у Маяковского, другие, что дома у Северянина, третьи, что на литературном фуршете в Симферополе. Но так или иначе сходятся все эти истории в одном: Маяковский, перед которым стояло шампанское и ананасы, а больше не было ничего, подцепил на ножичек кусочек ананаса и обмакнул его в шампанское. Ему понравилось, и он предложил сидевшему рядом с ним Игорю Северянину сделать также, а у того тут же родились первые строки:
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо́ и остро́!
И в этот же вечер:
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
А чуть позже появились уже и остальные строки:
Стрёкот аэропланов! Бе́ги автомобилей!
Ветропро́свист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
В «Увертюре» Северянина прекрасно отражена яркая и непринужденная атмосфера, которая царила на поэтическом Олимпе и на его вершине — «Бродячей собаке» — в 1910 годы со всем ее артистическим очарованием и фабулой жеста. Пожелаем, чтобы и в нашей жизни такое настроение присутствовало всегда.
Читать по теме:
Невозможные слова о творчестве Алексея Пурина
При всей скромности Алексея Пурина поэт прекрасно осознаёт, на какой высоте находится его уединённый приют с подсплеповатыми окнами. Но подслеповатыми не к поэзии, не к любви, а к преходящему, хаотичному.
Обретая зрение — о стихотворении «Фома» Алексея Дьячкова
При внешней благостности дьячковская миниатюра полна напряжения, потому что созерцание здесь не пассивно, от него зарождается невольная мысль Творце, а вслед за нею приходит готовность к действию — активному смирению. Prosodia публикует эссе, поданное на конкурс «Пристальное прочтение поэзии» в номинации «Лучшее прочтение современного стихотворения».