О трех стихотворениях Пушкина, двух – Мандельштама и одном – Тютчева

Новый мир

В майском номере журнала Виктор Осипов пишет о трех стихотворениях Александра Пушкина «Аквилон», «Арион», «Туча», которые, по мнению автора, составляют некий триптих, а содержание первых двух стихотворений отнюдь не исчерпывается стремлением поэта отозваться на Декабрьское восстание 1825 года, как было принято считать в советском литературоведении.

В разделе "Литературоведение" помещены две статьи, посвященные стихотворениям Осипа Мандельштама, которые давно вошли в состав классики русской литературы: «Стихи о Сталине» и «Стихи о неизвестном солдате». Так, Глеб Морев приходит к заключению, что вошедший в 70-е годы в наш обиход текст «Оды» («Стихи о Сталине») следует считать во многом «плодом редакторского творчества Н. Я. Мандельштам, поэтому восстановленный авторский текст требует нового прочтения. Ирина Сурат рассматривает «Стихи о неизвестном солдате» как попытку Мандельштама «стать поэтом для народа, разделить его социальный идеал и писать стихи, имеющие «социальное влияние». Однако уникальный поэтический дар оказался сильнее этих интенций.

В поэтическом разделе представлены подборки стихотворений Наталии Черных «Синдром Кассандры», Яны Савицкой «Словарная статья», Евгения Стрелкова «Речная речь», Андрея Анпилова «Луч полустанка», Владимира Аристова «Чужое слово ″весна″» и Владимира Салимона «На точильном кругу».

Знамя

В новом майском номере журнала «Знамя» Ольга Балла пишет о книге Веры Калмыковой «Творцы речей недосказанных. О поэтах рубежа XX–XXI веков»: «Природа поэзии тем яснее, чем различнее материал, на котором она рассматривается. Каждый из героев книги, по мысли Калмыковой, делает для осуществления этой природы нечто важное. (Интересно, что социальные позиции героев автору принципиально неважны, отчего становится возможным рассматривать под одной обложкой, в одном интонационном ключе, скажем, Михаила Айзенберга и Станислава Минакова. Важно единственно то, как каждый из них работает со словом)».

В разделе рецензий Лев Соболев отмечает книгу  Романа Лейбова и Александра Осповата «Стихотворение Федора Тютчева “Огнем свободы пламенея…”: Комментарии»: «…стихотворение Тютчева, избранное предметом монографии, занимает «периферийное место в тютчевском корпусе», но это первый опыт политической лирики поэта, изучению которого авторы посвятили много лет: книга Александра Осповата «Как слово наше отзовется…» (о первом сборнике Тютчева) вышла в 1980 году, а магистерская диссертация Романа Лейбова была защищена в 1992-м (докторская, тоже посвященная Тютчеву, — в 2000-м); первый абрис этой книги обнаруживается в докладе Ал. Осповата «Послание Тютчева автору “Вольности” и дело Лувеля» (Тезисы конференции «Великая французская революция и пути русского освободительного движения». Тарту, 1989).

Есть два способа писать о стихах: не выходя за пределы текста, как это блестяще делал М.Л. Гаспаров, и помещая стихотворение в большой политический, идейный и литературный контекст. Опыт такого рода и представлен книгой Р. Лейбова и Ал. Осповата».

Борис Кутенков рецензирует книгу Ирины Роднянской «Книжная сотня»: «В этой книге Максим Амелин назван «молодым еще, по нынешним понятиям, но уже всеми замеченным поэтом», а Дмитрий Данилов — представителем «племени не только младого, но и малознакомого». Нет, не пугайтесь: с критической адекватностью и памятью у нашего автора все более чем в порядке, и приведенные цитаты относятся к рецензиям 2000 и 2006 годов соответственно. В сборник вошли избранные работы Ирины Бенционовны Роднянской с 2000 по 2015 год. В 1999-м, по ее словам, жанр «Книжной полки» возник в «Новом мире» с подачи Кирилла Кобрина и дал ей определенную степень рецензионной свободы — к этому времени относится новый для нее опыт в жанре «малоформатной критики». А заканчивается все 2015-м — этим годом датировано авторское послесловие. Тогда Ирина Бенционовна переключилась на словарную работу, не менее важную и сейчас увлекающую критика более, чем вылазки в современность».

Анна Нуждина пишет о книге Владимира Гандельсмана «Велимирова книга»: «На первый взгляд кажется, что книга выпадает отовсюду: и из современных контекстов, и из популярных поэтических практик. Сейчас господствует мода на автофикшн в прозе и на полное совпадение поэта и лирического героя в поэзии, на бытописание, доходящее до хроникерства, на натурализм — в общем, на все, чего в «Велимировой книге» нет. Опирающаяся на материалы столетней давности, героем своим назначающая не обыкновенного человека, а полумифического Велимира, одержимого теорией чисел и идеями космизма, эта книга выглядит будто бы даже несколько устаревшей.

И вместе с тем невероятно смелой, экспериментальной — нехарактерное для эпохи, даже если оно как бы не совсем «новое», все равно способно вызвать оторопь. Полная и последовательная реализация принципов, заложенных поэтами-модернистами, сейчас часто отвергается — ведь поэзия за сто лет усовершенствовала инструментарий, и прямой последователь Хлебникова, как кажется, должен бы проиграть в борьбе за «свежесть и новизну» условному последователю Драгомощенко».

Здесь же можно найти статью Андрея Рослого о сборнике  стихотворений Сергея Стратановского «Человек асфальта»: «Сборник стихотворений Сергея Стратановского привлекает внимание и объемом, и размахом: на более чем ста восьмидесяти страницах — произведения, написанные в период с 1968 по 2018 год. Это ровно полвека поэзии одного из весьма значительных авторов современности: Стратановский, который стал официально печататься с девяностых, но поэтический отсчет ведет с андеграундных шестидесятых-семидесятых, — лучшая иллюстрация того, как живет во времени поэтическая традиция.

Интересна концепция издания. Учитывая, что представленное в прошлом году избранное уже не первое (в 2019 году свет увидел еще более масштабный «Изборник»), в «Человеке асфальта» явлен все же не opus magnum. Больше всего хочется сравнить эту книгу с отчетным концертом, на котором собрано самое характерное, показательное и любимое».

В поэтическом разделе представлены: Бахыт Кенжеев («Четырнадцать соседей — и никто…»), Юрий Ряшенцев («Вновь пушки чугуном по камушку»), Григорий Кружков («Разговорчики в строю»), Борис Пейгин («Это слово пьянее рома») и Александр Страхов («Лицо в толпе»).

Урал

В майском номере журнала «Урал» можно найти статью Сергея Эрлиха «Как Онегин стал Евгением: Следует ли пушкинистам игнорировать дилетантов?»: «…позиция дилетанта имеет, пусть профессионалам это покажется абсурдным, ряд преимуществ. Он независим как от иерархических отношений, присущих научным корпорациям, так и от идеологического давления тех, кто «заказывает музыку», а именно государства и различного рода «спонсоров», которые влияют на выбор тем и источников, методов и цитируемых авторов, на стиль изложения и, в результате, на выводы наших исследований. Тому, кто станет утверждать, что все перечисленное осталось в советском прошлом, а у них на кафедре/на факультете/в университете царит полная свобода творчества, могу порекомендовать, например, исследования П. Бурдье о роли «символического капитала» в среде «новых мандаринов». Да, сегодня наши тексты не калечит главлитовская цензура, но автоцензура («сама, сама, сама…») по-прежнему начеку. Дилетант свободен от ограничений, накладываемых научными корпорациями и финансированием науки. Это порой позволяет увидеть нечто существенное, остающееся за пределами профессиональных точек зрения».

В разделе критика публикуется рецензия  Артема Комарова на книгу Сергея Попова «Вся печаль»: «Неведомый кто-то запускает воздушный шарик — он взлетает высоко в небо: сначала он летит где-то над Воронежем, потом парит северо-западным ветром в сторону Москвы, а затем теряется где-то высоко, за неведомой глазу пеленою облаков. Так бы я изобразил авторский принцип поэзии Сергея Попова. Что-то невесомое, вне законов земного тяготения явлено в этих стихах».

В традиционной рубрике журнала «Слово и культура» поэты отвечают на вопрос о своём «предназначение»:

Иван Плотников: «Предназначение поэта, на мой взгляд, в том, чтобы напоминать всем и всему, что в мире всегда есть кое-что еще, кроме. Это «кроме» будет меняется со временем, различаться в зависимости от общества, политической или любой другой системы, а то, о чем говорит поэт, неизменно. Зачем это нужно? Для того, чтобы счастливее жить. Я думаю, это и есть свобода, которую предлагает поэт. Пророчество поэзии, как мне кажется, заключается в том, что поэт говорит не о том, что будет, а о том, что есть всегда, просто этого еще не заметили. В общем-то в моменте, когда ты замечаешь и понимаешь что-то такое, во многом и проявляется вдохновение, эвристичность. Гармония — результат этого, поскольку картина мира словно дополняется и становится более отчетливой».

Анастасия Волкова: «Я, к сожалению, не знаю, в чем предназначение поэта. Создание поэзии само происходит, как и вдохновение».

В поэтическом разделе представлены Мария Леонтьева («Поющий прах»), Алексей Дьячков («На последней странице учебника»), Ирина Колесникова («Поэтическая подборка 37 размера») и Лаборатория современной поэзии.


Самарская Лука

Стальные, каменные, важные
Над Волгой были облака.
Качались зонтики бумажные,
Венчая горы из песка.

Взлетали, заплетаясь, волосы,
Мерцали точки — по одной.
По небу разметало полосы
От самолётов. Путь речной —

Плеск шатких волн, воды дыхание.
Черна Самарская Лука.
И заполняют расстояние
Растаявшие облака.

(Мария Леонтьева)

Звезда

В майском номере журнала «Звезда» публикуется рецензия А.П. на книгу Артема Скворцова «Но мир мой ширится, как волны…»: «…стоит ли строить новые вымыслы? Тут мы уже конструкции Артема Скворцова пытаемся анализировать — о том как «аукается» Ходасевич в следующей за ним поэзии, в последующих генерациях поэтов. Это, на мой взгляд, наиболее зыбкая часть исследований, представленных в книге.

Наверное, можно и нужно сравнивать конкретные белые стихи Ходасевича и Тарковского — и похоже, то стихотворение, которое сравнивается («Полевой госпиталь»), действительно написано с оглядкой на предшественника. Но стоит взять лучшие рифмованные вещи этих поэтов — и общего практически мы не отыщем. Химические следы влияния, не более того. Но так, в сущности, и должно быть».

В разделе «Уроки изящной словесности» публикуется статья Александра Жолковского «К поэтике концовок онегинской строфы»: «Сколько себя помню, я всегда восхищался этим двустишием — изящным, ироничным, до наглядности убедительным и при всем том загадочным:

И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеяньи свою.

Но разгадкой его совершенств не заморачивался, полагая, что все давно проделано профессиональными пушкинистами, к коим не принадлежу.

Впрочем, взявшись в последние годы задавать аспирантам задачки по поэтике, я пару раз порывался подсунуть им и эту, но спохватывался, что решения-то нет и у меня самого, и тогда пробовал над ним задуматься. Но без напряга: в комментарии не заглядывал, да и самый стишок всерьез не препарировал; просто перед сном вертел в голове, смутно надеясь, что загадка разрешится сама собой. Пока однажды и правда не проснулся с каким-никаким решением, удивившим меня своей незамысловатостью.

Тогда, чтобы сверить его с ответом, известным науке, я обратился к авторитетным источникам и обнаружил, что двух отечественных комментаторов, Н. Л. Бродского и Ю. М. Лотмана, мое любимое двустишие не заинтересовало, а заокеанскому Набокову послужило прежде всего поводом напомнить о своем шахматном превосходстве над классиком. Как ни странно, великолепная кода этой онегинской строфы, оказавшаяся очень популярной у пишущих о шахматах и, шире, о спорте (достаточно погуглить ее первую строку в Сети), практически не привлекла внимания пушкинистов и стиховедов».

В разделе «Эссеистика и критика» можно прочитать статью Андрея Арьева «Сцена у фонтана»: «Нервы заставляли Иосифа сопротивляться, противостоять всему, что без его ответного влечения к нему приближалось. Взяв на вооружение его лексику, скажем: он жил в состоянии, будто его все время гладят против шерсти. Это сравнение вернее опишет его мироощущение, чем попытка извлечь из него какую-либо философскую систему. Системы нет, но его поэзия, несомненно, наполнена философским стремлением к созерцанию сущностей. Слово «метафизика» не сходит у него с языка».

В поэтическом разделе представлены Игорь Куберский, Светлана Кекова, Алина Митрофанова и Иван Коновалов.


Облака

Посмотри, эта жизнь, она так коротка,
Она так беспокойно длинна.
Впереди — тишина, позади — тишина,
А внутри облака, облака.

Поезд едет одну бесконечную жизнь,
А приедет в кромешную ночь.
Бесконечные будни о чем-то дрожит
Лист, готовый сорваться. Точь-в-точь

Как и я, этот лист. Ты над ним будешь — Бог,
Вот судьба моя — повелевай!
Но тебя отвлечет вековечный звонок,
Чахлый кофе, неверный вайфай…

Поезд тронется в путь, я же тронусь умом,
В ожиданье осенних ветров,
Здесь, на дереве, строго на месте своем,
В тишине облаков, облаков.

(Алина Митрофанова)

Нева

В майском номере журнала «Нева» публикуется  рецензия Елены Севрюгиной на книгу Веры Зубаревой «Между омегой, альфой и Одессой: Трамвайчик-2»: «Очень трудно, практически невозможно написать о любимом городе так, чтобы «болело» каждое слово, каждая строка написанного. Но Вере Зубаревой это удалось, и тем ценнее кажется этот опыт урбанистического посвящения, который, по словам Евгения Голубовского, «должен целиком, как мегатекст, входить в антологии об Одессе». «Трамвайчик-2» — глубоко личная история, даже исповедь. Композиционно книга выстроена так, что каждый ее раздел посвящает нас во все новые подробности большой человеческой трагедии».

В разделе «Критика и Эссеистика» помещены главы из книги «Сближения» Сергея Слепухина под названием «О русском поэтическом натюрморте»: «Натюрморт — повествование о том, что связывает внешнее с внутренним, плоть — с оболочкой, силу — с уязвимостью. На большинстве картин внутренняя энергия «пробивается» сквозь монументальные массы, придает видимому спокойствию выразительность. Вот и Заболоцкий в поэтических опытах старается неизмеримо расширить границы пластики, растворить предметы в окружающей среде, мечтает о беспредельной свободе. Границы его объемов колеблются, вибрируют, нарушают архитектонику, композиция закономерно утрачивает ощущение цельности, фрагмент целого мыслится как законченное произведение. Натюрморт Заболоцкого — вывесочная лихая «зазывность», изобилие купеческой лавки и праздничного стола, тот самый «звон», о котором всякий раз мечтал Илья Машков, когда брался писать самовар».

Дружба народов

В майском номере журнала «Дружба народов» можно найти  воспоминания о встречах и разговорах с Наумом Коржавиным Владимира Торчилина: «У кого-то мне довелось читать, что Коржавин был критически настроен по отношению к другим поэтам и редко кого хвалил. Думаю, это очень поверхностное суждение. За почти 40 лет нашего регулярного общения я этого не заметил. Может, тот автор просто попал под горячую руку. А на деле Коржавин не просто великолепно знал поэзию, но и восторженно — другого слова не подберу — относился к удачным строчкам разных, даже не самых знаменитых поэтов».

В поэтическом разделе номера представлены Сергей Попов («Срок хранения»), Вера Зубарева («Из цикла «Тяжёлые сны»), Инга Кузнецова («Подушка опасности») и Андрей Дмитриев («Фотография еды»).

***

совпав с водой
не научившись плавать
теряя туфли
я коснулась дна
там будет мне невидимее плакать
что жизнь одна
там я смогу служить круговороту
осмысленно-бессмысленных вещей
суровый зритель
подави зевоту
остросюжета нет вообще
мы всё видали
выйдя из поэтов
вся жизнь дрожит на кончике ножа
заржавленном
вот и молчи об этом
вода-душа

(Инга Кузнецова)