Борис Садовской: мне не стыдно плакать под небесным взором

За сухое дерево месяц зацепился,
Слушает прохожих девок пенье.
Тихий топот времени вдруг остановился,
Наступило вечное мгновенье.
Вечность отдыхает над берёзами кудрявыми,
Облака румяные на закат сбежали,
Синих ёлок крестики сделались кровавыми,
Крестики зелёные розовыми стали,
Встал я и задумался над ярким мухомором.
Что ж в груди затеплилось скрытое рыданье?
Мне не стыдно плакать под небесным взором:
В светлом одиночестве радостно страданье.

1912 год

Чем это интересно

Стихотворение «За сухое дерево…» в 1926 году было опубликовано в воспоминаниях Бориса Садовского «Встреча с Есениным». (Садовской – псевдоним, настоящая фамилия поэта – Садовский.)

Садовской писал так: «Зимой 1916 года я жил на Вознесенском проспекте, где Есенин раза два навещал меня. Однажды он мне читал свои стихи и написал в альбом:

За сухое дерево месяц зацепился,
Слушает прохожих девок пенье…

Я заметил, что эта вещица для него не характерна. Есенин засмеялся в ответ: - То ли я писал!».

Садовской продолжал: «Близко сталкиваться с Есениным мне не приходилось, но один вечер, проведенный в беседе с ним, ярко запечатлелся в моей памяти… Мы проговорили до утра, и эта беседа оказалась, увы, последней. Я скоро уехал в Крым и в Петербург не вернулся. На прощанье Есенин предложил мне написать пародию на мои стихи. Минут десять он подумал с лукавым видом, потом без всяких помарок написал на обороте кондитерской коробки следующее стихотворение:

Подражание Борису Садовскому

Под июльскою березой
Распевает самовар,
Тянет медом, дикой розой,
И поет и дышит пар.
Луг в истоме дремлет сладкой
И затон зеркальный спит,
Только мельница украдкой
Чуть колесами шумит.
Сыч вечерний над ракитой
Промелькнул седым крылом.
В тишине лесной, забытой
Сладко вспомнить о былом.3
- Очень похоже, - сказал я.

- Я потому говорю про самовар, - заметил Есенин со своей детски застенчивой улыбкой, - что вас, Борис Алек, нельзя представить без самовара». («Самовар» - название сборника стихов Садовского 1914 года.)

Стихи «За сухое дерево…» и «Подражание Борису Садовскому» вошли в собрание сочинений Есенина.

Есть у Садовского и воспоминания о Блоке. «В январе 1915 г. А. А. Блок предложил мне шутливое пари. Он обязывался в три дня написать модный в те дни „военный рассказ", а я должен был его пристроить под видом „пробы начинающего автора". Если рассказ напечатают, Блок ставит мне бутылку шампанского, в противном случае угощаю я. Гонорар назначался в пользу раненых. При этом А. А. взял с меня слово о полнейшем соблюдении его инкогнито. Ровно через три дня я получил по почте переписанную на машинке „Солдатскую сказку" и снес ее сначала А. А. Измайлову в „Биржевые ведомости". Измайлов сказку не принял, так как „французы — наши союзники" (в сказке взят 1812 годи лубочный Наполеон); в „Ниву" ее не взяли по причине „чрезмерной оригинальности" (буквально так и выразился Светлов); редакцию „Вершин" смутило, что „автор никому не известен". Наконец, я отправился в „Лукоморье", с отчаяния пустившись на хитрость: так как рассказ, по уговору, составлял мою собственность, я, скрепя сердце, повытравил из него „чрезмерную оригинальность", надеясь таким образом разыграть пари вничью. Но и это не помогло. Сказку не напечатали, и мне пришлось, уезжая на пасху в Нижний, выставить Блоку бутылку неимоверно вздорожавшего к тому времени шампанского».

«Солдатская сказка» была опубликована в журнале «Новая Россия» (1925 год), а составители первого Полного собрания сочинений Блока включили рассказ в 12-й том собрания, указав в качестве источника публикацию Садовского.

В 80-х годах прошлого века стало понятно, что воспоминания Садовского - мистификации: были найдены ранние версии и приведенных выше стихотворений, и «блоковского» рассказа. Причем, первое стихотворение, приписываемое Садовским Есенину, первоначально было опубликовано Борисом Александровичем в 27/28 томе "Литературного наследства" как блоковское (это и вызвало подозрение литературоведов).

Мистификациями Садовской начал заниматься в 1920-х годах. Они были и местью современниками, отказывавшимся печатать его оригинальные произведения, и средством заработка. Кроме Есенина и Блока Садовской публиковал мистифицированные воспоминания о Брюсове, выдумал дружбу своего отца с отцом Ленина.

При этом фантазиями сочинения Садовского были лишь отчасти: он действительно встречался с Есениным, дружил с Блоком, Белым, Брюсовым, Соловьёвым, Ходасевичем. Был у него и опыт в написании «мокьюментари»: в основу «Двух глав из неизданных записок» легли реальные факты биографии Баратынского, в основе «Петербургской ворожеи» — эпизод из жизни Пушкина.

Не исключено, что в 1925 году сам Садовской распространил слухи о собственной кончине. Многим литераторам хочется знать, что напишут о них после смерти.

Ходасевич написал: «Умер Борис Садовской, поэт, беллетрист, историк литературы. Я узнал, что он умер, случайно, в разговоре, и не мог даже выяснить, когда именно это случилось. Может быть, месяц тому назад, а может быть — год. Ни в одном советском издании, кажется, не писали о том ни строчки. Здесь не писали тоже.

В 1913 году, пишучи цикл стихов под общим заглавием «Самовар», последнее стихотворение закончил он пожеланием умереть

Тихой смертью от угара.

В этом стихе затаена была очень грустная мысль. Уже тогда, 12 лет назад, Садовской знал, что легкая, безболезненная кончина вряд ли ему суждена. Болезнь (сухотка спинного мозга вследствие перенесённого сифилиса – Prosodia), сгубившая Гейне, Ницше, Языкова, — давала уже себя знать, Садовской очень деятельно лечился, но все, конечно, было напрасно. С 1915 года начались местные параличи (в руке, в ноге), а в 1916 году он слег окончательно, чтобы 8 или 9 последних лет провести в «матрацной могиле». Теперь, говорят, он умер на больничной койке, в том самом Нижнем Новгороде, где в 1881 году родился.

Если не ошибаюсь, он начал печататься в 1904 году, в «Весах», преимущественно в библиографическом отделе. На первых порах он попал под деспотическое влияние Брюсова и принадлежал к числу тех «литературных мальчиков», как их тогда называли, которые, сами того не замечая, были послушным орудием в руках Брюсова. Через несколько лет, однако, Садовской «вырос», стал проявлять независимость—и его отношения с Брюсовым испортились навсегда».

Наверняка, Садовскому понравилось не все написанное Ходасевичем (есмли он, конечно,  прочитал статью). «Стать выдающимся, исключительно крупным писателем Садовскому не было суждено».

Скорее всего, Садовской согласился бы со следующими строками Ходасевича: «Тем не менее незаметной фигурой назвать его никак невозможно... неизменно выступая на стороне так называемой «символистской» (не точнее ли говорить - модернистской»?) фаланги, порою даже в стиле ее самых деятельных застрельщиков,— сам Садовской, по своим писаниям, вряд ли вполне может быть отнесен к этой фаланге. Его истинные учителя не Бальмонт, не Брюсов — а Пушкин, Фет, Вяземский, Державин. Если бы модернистов не существовало вовсе — Садовской был бы таков же или почти таков же, каков он был. Можно, пожалуй, сказать, что Садовской — поэт более девятнадцатого столетия, нежели двадцатого».

Ходасевич писал: «Второй, очень важной, причиной его неладов с литераторами были политические тяготения Садовского. Я нарочно говорю — тяготения, а не взгляды, потому что взглядов, то есть убеждений, основанных на теории, на строго обдуманном историческом изучении, у него, пожалуй, и не было. Однако ж любил он подчеркивать свой монархизм, свою крайнюю реакционность. Мне кажется, повторяю, что тут им руководило скорее эстетическое любование старой, великодержавной Россией, даже влюбленность в нее — нежели серьезно обдуманное политическое мировоззрение. Как бы то ни было, монархизм в эпоху 1905—1907 годов был слишком непопулярен и для писателя не мог пройти безнаказанно».

Ходасевич рассказывает, что осенью 1916 года едва передвигающий ноги, обутые в валенки, поминутно оступающийся, падающий, Садовской с болью и отчаянием говорил о войне и — со злобной ненавистью — о Николае II. Потом Садовской, а потом, вспоминал Ходасевич, «утер слезы, поглядел на меня и сказал с улыбкой: «Это все вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами».

Николая II Садовской не любил. Демонстративно.

Цари и поэты

Екатерину пел Державин
И Александра Карамзин,
Стихами Пушкина был славен
Безумца Павла грозный сын.
И в годы, пышные расцветом
Самодержавных олеандр,
Воспеты Тютчевым и Фетом
Второй и Третий Александр.
Лишь пред тобой немели лиры
И замирал хвалебный строй,
Невольник трона, раб порфиры,
Несчастный Николай Второй!

1917

В 1925 году Садовской не умер. Он прожил еще 27 лет. В конце 20-х из Нижнего Новгорода он перебрался в Москву, где поселился в подвале под алтарем Красной церкви Новодевичьего монастыря, превращенного в филиал Исторического музея. В январе 1941 года Садовской писал Корнею Чуковскому: “Я ходить не могу и руками владею не свободно; в остальном же сохранился. И только в этом году завел очки для чтения. Живу под церковью в полной тишине, как на дне морском. Голубой абажур впечатление это усугубляет. Встаю в 6, ложусь в 12. Женат с 1929 года и вполне счастлив. У нас четыре самовара (старший — ровесник Гоголя), ставятся они в известные часы и при известных обстоятельствах. Жена моя знала когда-то латынь и Канта, но теперь, слава Богу, все забыла. Зато и пельмени у нас, и вареники, и кулебяки! Пальчики оближете. Радио осведомляет меня о внешней жизни по ту сторону Кресла”.

В 1941 году Садовской сам стал жертвой мистификации: он вступил в тайную монархическую организацию «Престол», созданную НКВД для выявления врагов советской власти.

Как ни странно Борис Адександрович не был расстрелян или как-то репрессирован, по-видимому, из-за состояния своего здоровья.

5 марта 1952 года Садовской умер.